Божьи куклы

– Приехали, – прервала его размышления Ангелина и повернула к нему лицо.

Андрей заметил маленькие лучики морщинок у глаз, чуть прорезавшуюся скорбную складку рядом с правой ямочкой щеки, усталый взгляд первой жены.

– Спасибо, Гелюшка, – мягко произнес он. – Попей со мной чаю, пожалуйста. Ты по-прежнему очень красива и ничуть не изменилась.

– Да ладно тебе, Дю, – рассмеялась она. – Вижу, что твою галантность Казановы не прошибет ничто.

– Стараюсь, – криво усмехнулся он. – Я нынче парень холостой, на выданье. Правда, кому теперь такой нужен?..

– Придется мне найти для тебя парижаночку, которой приглянется русский мачо.

– Да уж. Только хватит с меня браков. Я вляпывался уже три раза, пора бы и поумнеть.

– Что ты будешь делать дальше?

– Хочу увидеть детей. Встану на учет в диспансер. Схожу в налоговую и в пенсионный фонд. Попробую найти работу, хотя с моей «родословной» это затруднительно.

– Дю, я оставлю тебе денег на первое время.

– Не откажусь, хотя брать деньги у женщины гусары не должны. Ты знаешь, мать работать не может.

– Ты не рад, что вышел?

– С одной стороны, рад, с другой – меня пугает будущее. Кажется, что его у меня просто нет.

– Дю, мы обязательно что-нибудь придумаем.

– Я рада, что ты вышел, Андрей, но ты уверен, что для тебя это к лучшему? – голос Ольги звенел жесткостью.

– Время покажет.

– Собираешься искать работу?

– Да.

– Я могу тебе дать в долг немного денег. Много у меня нет, надо кормить и одевать детей.

– Как они?

– Хорошо.

– Вспоминают обо мне?

– Нет.

– Денег не надо, хочу увидеть детей.

– Исключено.

– Почему?

– Не хочу портить им психику, она и так неустойчива. Детей приходилось консультировать у психолога после твоих развлечений.

– Но я им отец.

– Какой ты отец?! Денег не зарабатываешь, выглядишь как бомж, с тобой идти рядом стыдно. Ты что, подашь им хороший пример в жизни? Чему ты их научишь? Как рубить соседям топором дверь? Как заявлять в милицию о подложенной в доме взрывчатке? Извини, мне пора уходить.

Положив гудящую короткими противными гудками трубку, Андрей подошел к окну. Зябнущие прохожие торопливо спешили по своим делам. Ветер гнал по тротуару скукоженные пожухлые листья и мусорные бумажки, поднимал людям воротники, бросал в лицо пыль и песок, норовя попасть прямо в глаза, проникал в оконные щели и гулко свистел, похохатывая. Дорога загромождена возмущенно ревевшими, застрявшими в пробке автомобилями. Андрей, стоя за стеклом, чувствовал себя в том же отделяющем его ото всех вакууме. Через несколько дней у него день рождения. Сорок третий или сорок четвертый? Вроде бы сорок четвертый. Надо спросить у мамы. Можно же посмотреть в паспорте! Сорок четвертый. Андрей поднес зажигалку к сигарете. Руки дрожали. «Я сказала детям бежать из школы домой, не оглядываясь. Если ты посмеешь подойти к ним на улице, они будут звать милицию», – вспомнилась ему одна из первых фраз жены. «Теперь мною пугают моих собственных детей», – отрешенно подумалось Андрею. Он прошел в коридор, включил свет и стал придирчиво рассматривать себя в зеркале. «Я постарел. Появилась седина, новые морщины, хотя старого шрама на лице почти не видно. Неужели я страшен? Прохожие от меня не шарахались и вроде не косились, когда я выходил в булочную. Гелька привезла мне чемодан приличных вещей своего очередного мужа, почти новый фирменный шерстяной свитер, демисезонное пальто. Надо будет только купить ботинки. Размерчик у меня маловат. Но на ботинки-то мне хватит, а еще на игрушки детям останется. Как бы их увидеть?» Хорошо еще, что сердобольная теща разрешила по две минуты поговорить с каждым из них по телефону. Тоненькие механические голоски монотонно отвечали: «Привет, папа. У нас все хорошо. Мы ходим в школу и стараемся хорошо учиться».

В замке нерешительно ворохнулся ключ, и из коридора выглянуло смущенно-счастливое лицо матери.

– Дюнечка, – торопливо зашептала она, – я тебе кефирчику принесла с булочкой. – Она говорила несколько в сторону, слегка накренясь и отводя виновато-помутневшие глаза. Терпкий и душный запах дешевого портвейна сладковато тянулся за ней вуалью.

«Опять, – удрученно подумал Андрей, – не могла не найти повод».

– Спасибо, мама, я не голоден. Пойду, пожалуй, прилягу. Что-то я устал.

– Иди, соколик, полежи, – обрадованно затараторила та. – Я тебе блинков испеку.

Андрей лег на кровать носом к стене, услышал шаркающие неуверенные шаги матери. Она подошла и постояла рядом. Погладила его робко по голове, вздохнула и двинулась на кухню.

«Как она постарела, – подумалось Андрею. – А когда-то давно все было хорошо. Я ходил в школу, ездил в пионерские лагеря. На выходных отец брал меня на футбол, и мы вместе с его друзьями завороженно наблюдали за ходом игры, взрываясь криками от неудач и восторженно вопя от мастерского гола. Вместе с родителями мы ездили летом на пикники и рыбалку, ночевали в палатке, варили уху… Сидя поздним вечером у костра, я смотрел, как отец нежно нашептывает ей что-то на ухо и как она, зардевшись, шутливо хлопает его по руке, а загадочные звезды мигают в черной вышине неба, танцуя свои странные танцы и будоража воображение неразгаданной, но притягательной тайной. Когда отец внезапно умер от инфаркта, мать изменилась. Казалось, что все ее силы уходили на стремление удержать рядом с собой угасающий образ отца. Она стала задумчивой, постоянно теряла ход мысли в разговоре с окружающими, часто замолкала на полуслове и устремляла взгляд в одну точку, выходила же из своей медитации неохотно и часто плакала, мучилась бессонницей. Кто-то из врачей посоветовал ей выпивать на ночь по пятьдесят граммов коньяка. С этого все и началось. Потом были больницы, монастыри, но это оказалось бесполезным – она давно жила в том мире, где находился мой отец. Странно, но кажется, что сейчас она начинает потихоньку возвращаться ко мне. Может быть, еще не все потеряно у нас обоих?»

– Ну, Дю, не робей, мы пьем за тебя, – заявила Ангелина.

– За тебя, Дюш, – сказал Толик.

– Спасибо, – ответил Андрей и поднял фужер с минеральной водой.

Его мучило желание присоединиться к друзьям и тоже пригубить огненной жидкости, хотя он и понимал, что это ему противопоказано. Он танцевал с Гелей, потом смотрел, как лихо она отплясывает с Толиком какой-то сумасбродный танец. Рука сама потянулась к пузатой бутылке с янтарным напитком. Он нерешительно повертел ее в руках – выдержанный, пять звезд. Воровато оглянувшись на друзей, быстро плеснул в бокал коньяк и замер, все еще борясь с собой, но тут же сдался и опрокинул его в рот. Неожиданное тепло окутало, разгораясь изнутри живота и постепенно доходя до самых кончиков пальцев. Жизнь стала казаться лучше. Смазались первые впечатления от неожиданной свободы, оказавшиеся далеко не радужными. У него есть друзья, которые его не оставят, поддержат в трудную минуту, а потом уже можно будет собраться с силами и жить дальше: устроиться на работу, увидеть детей, вылечить мать…

Ночью ему стало плохо. В голове мутилось. Сердце заходилось дикими, бешеными скачками, то замирая, то вновь пускаясь вскачь. Перед глазами вертелись разноцветные огни, разум утаскивало куда-то вглубь, в чернеющую воронку, жадно распахнувшую свою алчную пасть в ожидании жертвы. Огни сменялись молчаливыми серыми тенями, от которых тело конвульсивно сжималось в мерзлом испуге. Завыл жуткий ветер, подталкивая Андрея в спину, не давая уцепиться ускользающим сознанием за какую-нибудь вещь, спасительный якорь реальности.

– Ма-а-а! – выталкивая из себя наступающее безумие, позвал он.

Мать не услышала, хотя и спала в той же комнате. Андрей попытался встать, но руки и ноги отнимались, не слушаясь. Он свалился на пол и рывками, извиваясь пополз к ее кровати. Через томительно долгое время – казалось, что прошла вечность, пока он преодолевал ледяную пустыню времени и пространства, – ему удалось подкатиться к ее полускинутому на пол одеялу. Руками и зубами, как за соломинку, Андрей уцепился за его край и из последних сил потянул на себя.

– Ма-а-а-а-а!

– А-а-а? – вскинулась та.

Когда Андрей проснулся, за окном стояла все та же ноябрьская хмарь. С трудом он вспомнил обрывки вчерашнего полусна: опухшее мамино лицо, злые лица врачей, благостный укол, еще один и облегчение, позволившее окунуться в спасительное забытье, и уже на грани провала заикающиеся виноватые слова: «Сыночек мой!» Андрей попытался встать. Голова еще кружилась, но координация вернулась. Он осторожно спустил ноги и нашарил на полу тапки, аккуратно стоявшие по стойке «смирно» рядом с кроватью на старом выцветшем коврике. Цепляясь за стены, поплелся на кухню. После чая и бутерброда, который он с трудом впихнул в рот, мучительно сглатывая куски, стало легче. «Ася!» – мелькнуло озарением в голове. Подняв трубку, он нерешительно постоял, слушая гудок. Медленно набрал одну за другой цифры навсегда запечатленного в мозгу номера. Там сняли трубку.