Божьи люди. Мои духовные встречи
Шрифт:
(Припоминаю я (то есть м. В.) один совет его. О. Нектарий — не помню по какому поводу — сказал:
— Просите в молитве у Бога — благодати.
Я хотя был уже тогда ректором семинарии, но не знал, о чем, собственно, я буду молиться. И спросил его:
— Как, батюшка, молиться?
— Молитесь просто: “Господи, дай мне благодать Твою”.
А затем добавил:
— На вас идет (допустим) туча скорбей, а вы
При этом он медленно протянул рукою слева направо, подобно тому, как грозовая туча неожиданно сворачивает в сторону и проносится мимо.
Много лет спустя (около 20) я должен был усердно молиться этой молитвой, и беда миновала.)
* * *
Молитвой и Словом Божиим всякая скверна очищается.
Душа не может примириться с жизнью и утешается лишь молитвою.
Без молитвы душа мертва для благодати.
Многословие вредно в молитве, как апостол сказал (1 Кор. 14, 19; ср.: Мф. 6, 7). Главное — любовь и усердие к Богу. Лучше прочесть в день одну молитву, другой день — другую, чем обе зараз. Одной-то и довольно. Спаситель взял Себе учеников из простых безграмотных людей; позвал их — они все бросили и пошли за Ним. Он им не дал никакого молитвенного правила, дал им полную свободу — льготу, как детям. Днем — работа духовная, а вечером — спать. А Сам Спаситель, когда кончал проповедь, уединялся в пустынное место и молился… И вот когда ученики Иоанновы пришли к Спасителю, они рассказали апостолам, как они молятся. А те и спохватились: вот ученики Иоанновы молятся, а наш добрый Учитель нам ни полслова не сказал о молитве… А если бы им ученики Иоанновы не сказали, то они бы и не подумали об этом… Вот тогда Спаситель сказал им еще: “Отче наш”… И так их и научил, а другой молитвы не давал им.
Как-то я говорю батюшке, что временами испытываю страх, часто беспричинный.
— А ты сложи руки крестом и три раза прочитай “Богородицу”, и все пройдет.
И проходит.
…Я помню комнату в Холмищах. Лампада и свеча пред образами. Я вхожу—он в епитрахили сидит в кресле… Вдруг он со стоном подымается и показывает мне, чтобы я шла за ним к образам… Вынести этот страдальческий стон его (вставшего с постели из-за меня) невозможно: и с ужасом… поддерживаю, когда он идет. А там, пред образами, границы миров совсем стираются. Я чувствую, как оттуда надвигается волна Божьего присутствия, — а батюшка рядом со мною — приемник этой волны. Я становлюсь на колени немножечко позади него, не смотрю на него и только — или держусь за его руку или за ряску.
* * *
Приезжает N.N… Помню изумительный вечер. Он сам заговорил о Фаворском свете:
— Это такой свет, когда он появляется, все в комнате им полно, — и за зеркалом светло, и под диваном (батюшка при этом показал и на зеркало, и на диван), и на столе каждая трещинка изнутри светится. В этом свете нет никакой тени; где (должна быть) тень — там смягченный свет. Теперь пришло время, когда надо, чтобы мир узнал об этом свете.
Еще раньше батюшка благословил Л.[138] написать икону Преображения — для Германии, говоря: “Ваш образ будет иметь действие сначала на мысли, а потом — и на сердце”. Л. написал чудесный по краскам образ, но эффект сияния этого белого света достигался тем, что на первом плане подымались
черные узловатые деревья. Увидев их, батюшка приказал их стереть: ничто не должно омрачать такого светлого проявления. И Л., плача, стер. Тогда батюшка не объяснил, ни почему он приказывает стереть деревья, ни каков должен быть Фаворский свет. И вот теперь — через 3 года — он заговорил об этом.Говорил он нам о незримой физическому взору красоте; как под видом нищего старика однажды явился ангел. И лик батюшки был так светел и прекрасен во время этих рассказов, что мы не смели глядеть на него: казалось, в любую минуту может вспыхнуть этот дивный свет.
* * *
Он говорил нам и о послушании. Хвалил N за то, что она приняла послушание, и говорил, что это важнейшее приобретение в жизни, которое она сделала. Самая высшая и первая добродетель — послушание. Это — самое главное приобретение для человека. Христос ради послушания пришел в мир. И жизнь человека на земле есть послушание Богу.
В послушании нужно разумение и достоинство.
Человеку дана жизнь на то, чтобы она ему служила, а не он — ей. Служа жизни, человек теряет соразмерность, работает без рассудительности и приходит в очень грустное недоумение: он и не знает — зачем он живет. Это — очень вредное недоумение; и оно часто бывает. Он, как лошадь, везет и… вдруг останавливается; на него находит такое стихийное препинание.
Бог не только разрешает, но и требует от человека, чтобы он возрастал в познании.
* * *
Надо творить милостыню с разумением (рассуждением), чтобы не повредить человеку.
* * *
Застенчивость по нашим временам — большое достоинство. Это не что иное, как целомудрие. Если сохранить целомудрие, — а у вас, у интеллигенции, легче всего его потерять, — все сохранить.
* * *
Он говорил: не бойся! Из самого дурного может быть самое прекрасное. Знаешь, какая грязь на земле: кажется, страшно ноги запачкать; а если поискать, можно увидеть бриллианты.
* * *
О народе. Про одного крупного русского человека он сказал: “Для него необходимо православие, а то он оторвется от русской души”.
N и N жаловались батюшке на крестьян, что с ними очень трудно.
— Вы с ними, верно, на иностранных языках говорите. С ними надо по–русски говорить. Русская словесность — это целая научность.
…Я с горечью говорю батюшке:
— Вам не дорога русская культура.
— Мы отреклись не только от культуры, но и от самих себя; но все же русская культура дорога нам. Но если нет жизни, не может быть и культуры.
* * *
Заниматься искусством можно так же, как столярничать или коров пасти; но все это надо делать как бы пред Божиим взором.
Но есть и большое искусство — слово убивающее и воскресающее (псалмы Давида); путь к этому искусству — через личный подвиг, путь жертвы; и один из многих тысяч доходит до цели.
Все стихи мира не стоят одной строчки Священного Писания.
* * *