Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]
Шрифт:
«Человек инквизитора, – подумал отец Фелициан, немедленно удаляясь. – Доминиканец, один из известных распоясавшихся и всесильных «белых преосвященств». Этот властный, словно у самого епископа, голос… Эти глаза».
Глаза цвета стали.
Зембицкий приют Сердца Иисусова располагался вне городских стен, неподалеку от Ткацкой Калитки. Когда они туда добрались, было время трапезы. Исхудавшие и покрытые гноящимися чирьями бедняки поднимались с лежанок, брали трясущимися руками миски, макали в них хлеб, размякшие куски засовывали в беззубые рты. Тибальд Раабе откашлялся, отер глаза, прикрыл нос манжетом перчатки. Сталеглазый священник даже внимания не обратил. Нужда
Надо было ждать. Девушка, к которой они пришли, была занята в приютской кухне.
Из кухни несло вонью.
Прошло некоторое время, прежде чем она вышла к ним.
«Значит, вот она, Эленча фон Штетенкрон, – подумал сталеглазый. – Не очень привлекательна». Сутулая, серая, узкогубая. С водянистым взглядом. С волосами, милостиво скрываемыми чепцом и платком. С медленно отрастающими, некогда модно выщипанными бровями. Эленча Штетенкрон, уцелевшая во время бойни, в которой погибло шестнадцать мужчин. Единственная выжившая. Мужчины, в том числе вооруженные солдаты, погибли. Сутулая дурнушка выжила. Вывод напрашивался сам собой. Сутулая дурнушка не была простой сутулой дурнушкой.
– Благородная госпожа фон Штетенкрон.
– Пожалуйста, не называйте меня так.
– Хм-м… девица Эленча…
Эленча. Имя тоже необычное. Редко встречающееся. Тибальд Раабе проследил его происхождение – такое имя было у дочери Владислава, бытомского князя. Дед Хартвига Штетенкрона, служивший бытомскому князю, дал такое имя одной из дочерей. Родилась традиция. Хартвиг окрестил свое единственное чадо в соответствии с традицией.
Он дал знак глазами Тибальду Раабе. Голиард кашлянул.
– Девушка, – сказал он серьезно. – В прошлый раз я предупредил вас. Мне надо задать вам несколько вопросов, касающихся… Счиборовой Порубки.
– Не хочу об этом говорить. Не хочу помнить.
– Надо, – сказал слишком резко сталеглазый.
Девушка съежилась, совсем так, словно он замахнулся на нее, погрозил кулаком.
– Надо. – Священник смягчил тон. – Речь идет о жизни и смерти. Мы должны знать. Молодой дворянин, который за два дня до того присоединился к вашему эскорту и вскоре от эскорта отделился… Он был среди напавших на Порубке? Вы слышите, Эленча? Среди нападавших был Рейнмар из Белявы?
– Молодой дворянин, – пояснил Раабе, – которого ты знаешь как Рейнмара фон Хагенау.
– Рейнмар Хагенау… – Глаза Эленчи Штетенкрон расширились. – Это… был… Рейнмар из Белявы?
– Он самый. – Сталеглазый сдержал нетерпение. – Ты его узнала? Он был среди нападавших?
– Нет! Конечно же, нет…
– Почему «конечно»?
– Потому… Потому что он… – Девушка запнулась, умоляюще взглянула на Тибальда. – Ведь он не мог бы… Милостивый государь Раабе… О Рейнмаре из Белявы… Ходят слухи… Якобы… он опозорил… дочку господина Биберштайна… Милостивый государь Раабе! Это не может быть правдой!
«Очарование, – подумал сталеглазый, сдерживая гримасу. – Очарование дурнушки, влюбленной в мечту, в образ, в строфы из «Тристана» [611] или «Эрека» [612] . Еще одна в нашей коллекции. Что они в нем видят? Кто поймет женщину, тот дьявола съест».
– Значит, среди нападавших не было, – удостоверился он, – Рейнмара из Белявы?
– Не было.
– Наверняка?
– Наверняка. Я бы узнала.
– А на нападавших были черные латы и плащи? Они кричали «Adsumus», то есть «Мы здесь»?
611
«Тристан и Изольда» – поэма Бируля (конец XII века).
612
«Эрек» –
рыцарский роман Хартманна фон Ауе (XII век).– Нет.
– Нет?
– Нет.
Они помолчали. Кто-то из бедняков неожиданно расплакался. Всхлипывающего успокаивала няня, полная монашенка в рясе клариски.
Сталеглазый не отвернулся. И не отвел глаз.
– Мазель Эленча. А твоя мать… Мачеха… Оставшаяся вдовой после отца, она знает, что ты здесь?
Девушка отрицательно покачала головой. Губы у нее заметно вздрогнули. Сталеглазый знал, в чем дело. Тибальд Раабе докопался до истины. В тот злосчастный день рыцарь Хартвиг Штетенкрон вез дочь к живущим в Барде родственникам. Он вез ее, забрал из собственного – впрочем, очень бедного, – имения, чтобы освободить от завистливой и зловредной тирании мачехи, своей второй жены. Чтобы забрать из поля досягаемости потных лап двух сыновей мачехи, бездельников и пьяниц, которые после того, как опозорили всех местных и близлежащих служанок и дворовых девок, начинали уже многозначительно поглядывать на Эленчу.
– Ты не думала вернуться?
– Мне здесь хорошо.
«Ей здесь хорошо, – мысленно повторил он. – У родственников, до которых она добралась после бегства и бродяжничества, она пробыла недолго. Не успела ни обосноваться, ни привыкнуть, не говоря уж о том, чтобы полюбить. Уже в декабре Бардо захватили, обобрали и сожгли гуситы, градецкие Сиротки Амброжа. Родственники, оба, муж и жена, погибли во время резни. Несчастье преследует эту девушку. Фатум. Злой рок».
Из сожженного Барда Эленча попала в приют в Зембицах. Осталась там недолго. Вначале как пациентка, погруженная в глубокую, граничащую со ступором апатию. Потом, выздоровев, занялась другими больными. В последнее время – пронырливый и вездесущий Тибальд Раабе узнал и это – ею заинтересовались стшелинские клариски, а Эленча совершенно серьезно подумывала о послушничестве.
– Значит, – сделал вывод сталеглазый, – остаешься здесь.
– Останусь.
«Останься, – подумал сталеглазый. – Останься. Совершенно необходимо, чтобы ты осталась. Эленча Штетенкрон».
– Брат Анджей Кантор?
– Я… – Дьякон Воздвижения Креста подскочил, слыша неожиданный голос за спиной. – Это я… Ох… Матерь Божья! Это вы!
Стоявший у него за спиной мужчина был весь в черном – черный плащ, черный вамс, черные брюки, черные, доходящие до плеч волосы. Птичье лицо, нос как птичий клюв.
И взгляд дьявола.
– Это мы, – с усмешкой подтвердил птицеликий, а его усмешка заставила застыть кровь в жилах дьякона. – Давненько мы не виделись, Кантор. Я забежал в Франкенштайн, чтобы узнать, не…
Дьякон сглотнул слюну.
– Не выспрашивал ли последнее время кто-нибудь обо мне?
Установилось незыблемое правило: в те дни, когда Конрад Олесьницкий, епископ Вроцлава, прибывал в Отмуховский замок, дабы «отвести душу», двери в епископские покои охранялись особо тщательно. Так, чтобы никто не смел их ни отворить, ни тем более войти в них. Поэтому епископ обмер, когда двери неожиданно с грохотом раскрылись и в спальню ворвалась группа из нескольких человек.
Епископ выругался необычно грязно. Одна из монашенок, веснушчатая, рыжая и коротко остриженная, с писком выскользнула из межляжечных глубин епископа, вторая монашенка, также совершенно нагая, юркнула под перину, прикрыв голову и обильные прелести верхней половины тела, но выставив при этом на публичное обозрение гораздо более интимные части нижней половины.
Тем временем группа на пороге распалась на Кучеру фон Гунту, епископского телохранителя, двух отмуховских стражников и Биркарта Грелленорта.