Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

Пришелец тронул его носком башмака и тихо спросил:

– Ты жив?

Рейневан не ответил.

– Кто ты, черт побери, такой?

Он не ответил и на этот раз, свернулся еще сильнее в клубок. Пришелец наклонился, поднял с пола амулет.

– Периапт Висумрепертум, – распознал он с нотками удивления в голосе. – Неплохо изготовлен. А мою фа-фиаду [640] ты увидел с помощью Заклинания Истинного Видения… Толедо?

– Alma… – простонал Рейневан, ощупывая голову и затылок. – Mater… Nostra… Clavis… Salomonis?

640

накидка-невидимка (ирланд.).

– Ладно, ладно, достаточно, обойдемся без демонстрирования. Кто изготовил Висумрепертум? Ты?

– Телес… Йост Дун. Из Опатовиц.

– И из Гейдельберга, – небрежно добавил пришелец. – Как там у него?

– Все здоровы.

Пришелец переступил с ноги на ногу. Это был сорокалетний на первый взгляд мужчина, невысокий, полный, широкоплечий, сгорбленный как бы под весом собственных плеч. На нем была серая, простая и не очень чистая одежда слуги или подмастерья. Однако Рейневан мог бы поспорить на что угодно, что пришелец не был ни подмастерьем, ни слугой.

– Дашь слово, – спросил пришелец, ощупывая нос, – что не бросишься на меня снова?

– Не дам.

– Э?..

– Я должен отсюда выбраться.

Мужчина какое-то время молчал.

– Понимаю, – наконец сказал хрипло. – Сидишь в oubliette, я знаю, для чего служит oubliette. Я принесу тебе еду и напиток. Только не делай из этого слишком далеко идущие выводы.

Рейневан поглощал хлеб, колбасу и сыр так, что едва успевал дышать. А жидким пивом чуть не захлебнулся. Насытив первый голод, стал есть медленнее, жевать тщательнее. Мужчина в серой одежде слуги с интересом присматривался к нему. Рейневан, наевшись и напившись, ответил тем же.

– Отто де Бергов, – бросил мужчина. – Тот кто тебя сюда засадил. Он знает о твоих магических способностях?

– В общих чертах.

– Как долго ты сидишь?

– А какой сегодня день?

– Сам… – Мужчина осекся. – То есть Поминание. Commemoratio animarum [641] .

Рейневан высосал из кувшина остатки пива, а корочку хлеба спрятал за пазуху.

– Можешь перестать водить меня за нос, – заявил он. – Когда ты пошел за едой, я осмотрел предметы, которые ты принес, те вон, что там лежат. Омела, кора березы, веточка тиса, свеча, железное кольцо, черный камень. Типичные атрибуты церемониала для умерших. А сегодня, как следует из твоей оговорки, праздник Самайн. Ты проник через стену, чтобы почтить память этих костей… причем в соответствии с ритуалом Старших Рас. Следовательно, это был твой родственник. Либо друг.

641

Поминовение усопших (лат.).

– Не точно. Но перейдем к важным вещам. Я посоветую тебе, как избежать голодной смерти. Ты не первый. В oubliette бросали многих, а скелет здесь только один, не считая костей многовековой давности. Послушай как следует. Слушаешь?

– Слушаю.

– Сын Отто де Бергова, Ян, утраквист и гейтман в Таборе. Отто вбил себе в башку, что сыночек-гусит взъелся на него, хочет лишить жизни и заграбастать имущество. Хоть, по моему мнению, это полнейшая чепуха, у Отто развилась мания преследования. Он за каждым углом видит наемного убийцу, в каждой пище усматривает отраву. А в каждом гусите унюхивает сына-паррицида [642] , отсюда и берется его ожесточенность на калишников [643] . Все очень просто: ты должен признаться, что ты убийца, нанятый Яном де Берговом, прибывший в Троски, дабы прикончить Отто.

642

От лат. parricida – убийство ближайших родственников (отцеубийство).

643

Т.е. каликстинцев.

– Ты меня вконец утешил, – фыркнул Рейневан. – Отто де Бергов прикажет меня колесовать. Если принять, что поверит. Однако ему достаточно будет спросить, как выглядит сын, и шило вылезет из мешка.

– Ты магик. Не знаешь убеждающих и эмпатических заклинаний?

– Не знаю.

– Ну, значит, тебе не повезло.

– К черту! – взорвался Рейневан. – Перестань водить меня за нос! Я не хочу, дьявол побери, делать далеко идущие выводы, но ты вошел сюда, холера ясна, через стену. Так отвори ее и дай мне выйти!

Пришелец долго молчал, глядя не на собеседника, а на скелет.

– Сожалею, но это невыполнимо.

– Почему ж?

– Я не могу этого допустить… Сиди спокойно, иначе я наведу на тебя Constricto [644] . А ты на собственной шкуре испытал, что твоя магия моей не ровня.

В голосе пришельца прозвучала похвальба – и именно эта похвальба помогла Рейневану разрешить загадку, сыграла роль катализатора, благодаря которому мутный раствор сделался прозрачным. Было также не исключено, что именно голод так обострил восприятие.

644

Заклинание, лишающее возможности двигаться (действовать) (лат.).

– Подумать только, – медленно проговорил он. – Подумать только, ведь я прибыл в Троски именно для того, чтобы встретиться с тобой. Именно с тобой.

– Да неужто?

– Мне с тобой в магии не состязаться, – цедил слова Рейневан, – ибо ты действительно могущественный чародей. К тому же полиглот, никто во всей округе не пользуется словом oubliette. Если б я сбежал отсюда по магическому проходу, если б загадочно исчез, объявили бы тревогу: в Тросках должен скрываться чародей. Чародей, способный преодолевать магически охраняемую яму. Поскольку сам эту магическую защиту и устанавливал. Я попал в Троски, чтобы встретиться с тобой, мэтр Рупилиус. Чтобы получить от тебя совет.

– Могу поздравить с богатой фантазией, – буркнул мужчина. – Тебе только романы писать… Что ты делаешь, черт побери?

– Хочу отлить. – Рейневан остановился около скелета, расставив ноги. – А что?

– Отойди оттуда, шлюха твоя мать, – взвизгнул пришелец. – Отойди, слышишь! И не вздумай поро…

Он осекся, подавился недосказанным словом. Рейневан повернулся с торжествующей улыбкой на губах.

– Так я и думал, – сказал он. – Не родственник, не друг, в День Поминовения приходит к останкам со свечой и омелой. И впадает в ярость, когда кто-то хочет эти останки обос… описать. Потому что я на твои собственные кости помочился бы, верно? Ведь это же твои собственные кости здесь лежат, мэтр Рупилиус Силезец, специалист по астральным телам и бытиям. В этой яме умерло твое тело, но не твоя личность. Ты астрально перенесся в чужую физическую форму. В форму того, чей дух пересадил в собственное тело. И кого вместо тебя здесь убил голод.

– Просто не верится, – проговорил после долгого молчания Рупилиус Силезец. – Просто не верится, какие титаны интеллекта прозябают втуне в нынешние времена по тюрьмам.

Рейневан долго оставался в одиночестве. Достаточно долго, чтобы решить, что пришел черный час и настало время сжевать корочку хлеба, именно на такой случай оставленную. Исчезая в стене, Рупилиус Силезец оставил его в страшном одиночестве, в страшном страхе, но еще более страшной была пытка надеждой. «Вернется, – билась у него в голове обманчивая надежда. – Не вернется, оставит меня здесь на гибель, – подавала голос логика. – Зачем ему возвращаться, какая ему польза меня выручать? Проще оставить в oubliette, забыть, вычеркнуть из памяти…»

Наверху замигал огонек, звякнул металл. «Вытаскивают, – подумал Рейневан. – Есть надежда… Нет… Не иначе как де Бергову невтерпеж. И он решил вырвать у меня показания другим способом. Вытащат меня отсюда, но только для того, чтобы затащить в палаческую…»

Наверху что-то громогласно грохнуло, щелкнуло, зазвенело, решетка со скрежетом открылась, что-то застучало и захрипело. Кто-то заслонил собою свет, в темноте неожиданно возник контур спускаемой лестницы.

– Вылезай, Рейневан, – послышался сверху голос Рупилиуса Силезца. – Живо, живо!