Божиею милостию Мы, Николай Вторый...

Затем остался позади Мраморный дворец великого князя Константина Константиновича, одиссея которого от Берлина до Вержболова стала вчера предметом патриотических упражнений во всех великосветских салонах Петербурга. Потянулись дворцы на Набережной, среди которых особым великолепием отличался дом покойного великого князя Владимира Александровича, где размещалась теперь его вдова, великая княгиня Мария Павловна, и жили три её сына, похождения которых служили постоянной темой сплетен при Большом Дворе.

Все эти родственники русского Императора с самого дня прибытия Палеолога в Северную Пальмиру стали его «друзьями» и бесплатными доверительными информаторами. Они наперебой давали ему самую конфиденциальную информацию, связывали в своих салонах с другими, не менее нужными и влиятельными «источниками информации» из правительственных и думских кругов. Великие князья и княгини беспрестанно жаловались послу Франции и его британскому коллеге сэру Бьюкенену на царицу и царя, желая, чтобы эти сплетни, а подчас и самую грязную клевету на Государыню и Государя послы союзных держав поскорее передали в Париж и Лондон. Великие князья, каждый из которых занимал высокий военный или гражданский пост, охотно давали «заглянуть» послам союзных Франции и Англии в секретные документы военного министерства и Генерального штаба, Главного артиллерийского управления и других военных, морских ведомств и гражданских канцелярий. В отличие от простых шпионов, эти «источники информации» не требовали за свои «услуги» иностранным державам ни «гонорара», ни других поощрений. Они сами содержали на свои деньги многочисленных шпионов и соглядатаев при Большом Дворе и дворах друг друга, поэтому их информация, как правило, была достоверной и особо ценной.

Единственное вознаграждение, которое посол Франции смог «устроить» одному из своих самых довереннейших «источников» информации и влияния – великому князю Николаю Николаевичу, – это давление французского правительства по различным каналам на царя и всю русскую верхушку в пользу назначения дяди Государя Верховным Главнокомандующим.

Чтобы закрепить этот свой успех, Палеолог решил после аудиенции у Государя, которую ему обещали дать в Нижнем дворце в конфиденциальной домашней обстановке, посетить и великого князя в Знаменке. Надо было быстрее толкать русскую армию на Запад, на Берлин, чтобы она своим наступлением оттянула германские корпуса, нацеленные на Париж, и свела на нет очевидное превосходство германских вооружённых сил над французскими…

Подле Зимнего на Дворцовой набережной карета посла снова попала в затор. Здесь и на Дворцовой площади всё ещё продолжались патриотические манифестации. Они вернули Палеолога на два дня ранее и погрузили в приятные воспоминания о том, как он, представитель союзной Франции, единственный из иностранных послов, был приглашён в Николаевский зал Зимнего дворца, откуда в три часа дня второго августа Государь Император провозгласил своему народу манифест с объявлением войны Германии.

До того момента Палеолог, занявший свой пост только в канун визита президента Пуанкаре в Петербург, ни разу не был в главной Царской резиденции – Зимнем дворце. Великолепие и роскошь отделки интерьеров, богатство украшений и неизмеренная ценность живописи и гобеленов, ковров, мебели, серебра, золота, полудрагоценных камней с первого взгляда поразили посла в самое сердце. Он, гордившийся Лувром и Версалем, не мог не признать, что в республиканской Франции эти королевские сокровищницы несколько поблёкли и обветшали. Служившие когда-то эталоном для всей роялистской Европы, они теперь уступали богатствам русских царей.

Уже на парадной Иорданской лестнице Палеолога охватил аромат особых придворных духов, который источали ковры и шторы, мебель и паркет. Посол знал, что эти духи служители дворца в канун Больших выходов и приёмов Государя лили на раскалённые железные совки, чтобы наполнить благовонием все помещения, особенно парадные и жилые царские, где Семья Николая бывала теперь крайне редко.

Придворный скороход в пышных одеждах XVIII века и шляпе со страусовыми перьями провёл Палеолога через Малахитовый зал по великолепной анфиладе и вывел в огромный Николаевский, в центре которого, на возвышении, посол разглядел алтарь и стол рядом с ним, крытый алым бархатом, и что-то на нём, нестерпимо сияющее в лучах солнца. Когда скороход провёл посла через толпу и поставил его рядом с алтарём, где, как понял Палеолог, будет место Царской Семьи, он увидел, что сияние исходило от короны, скипетра и державы Российской империи, установленных на алом бархате стола. В походном алтаре несколько мягче светились драгоценные камни и жемчуга в окладе чудотворной иконы Казанской Божьей Матери, которую специально для молебна о даровании победы перед чтением Царского манифеста, перенесли Крестным ходом из Казанского собора.

Спустя несколько минут начинался Высочайший выход. В благоговейной тишине Император, Государыня и четыре великие княжны подошли к алтарю. Наследник болен, его оставили в Петергофе, чтобы не удручать верноподданных зрелищем нездорового Цесаревича.

Государь пришёл в полевой форме пехотного полковника, при шашке, как и все офицеры и генералы гвардии, приглашённые на торжественный акт. Императрица и великие княжны – в белых простых платьях. Царь встал слева от алтаря и знаком попросил посла союзной Франции стать рядом с ним. Духовник Царской Семьи протоиерей Васильев зычным и хорошо поставленным голосом начал литургию. Вступил церковный хор с мощным «Тебе Бога хвалим!».

Католик Палеолог поразился, с какой искренностью и высокой духовностью молится вся эта огромная масса людей во главе со своим Императором. Николай и Александра, великие княжны – все самозабвенно углубились в молитву, истово творили крестное знамение. В их глазах, устремлённых на икону Казанской Божьей Матери – спасительницы России, блестят слёзы. Палеолог был особенно поражён глубокой набожностью и красотой в молитве Императрицы Александры Фёдоровны. Он слышал недоброжелательные отзывы великих княгинь о своей Государыне. С их слов он многое нелестное для Супруги Императора вставлял в свои депеши другу президенту и для Кэ д'Орсе, но и сейчас и ранее, как истинный француз, отдавал должное Александре как красивой и представительной женщине. Он отметил про себя и девичью красоту, скромность и уменье держаться великих княжон.

Зоркий взгляд посла уловил также, что вторая дочь царя, красавица Татьяна, перед молитвой успела обменяться живым и лукавым взглядом с каким-то молоденьким, но мужественным и благородным офицером-уланом, стоящим в группе своих товарищей гвардейцев. Он сразу вспомнил его, поскольку на Вечерней Зоре – параде в Красном Селе в честь президента Франции – великая княгиня Мария Павловна во время прохождения гвардейского уланского полка обратила внимание Палеолога на этого красавца корнета, предсказав ему большое будущее…

В завершение молебна певчие пропели многолетие Царствующему Дому и Государю Императору. После стройного хора всех молящихся, завершившего мощным «Аминь!» свою молитву, тот же протоиерей Васильев зачитал Царский манифест:

«Божиею милостию мы, Николай Вторый,

Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая… следуя историческим заветам, Россия, единая по вере и крови с славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно…»

Мощный бас протоиерея гремит в полной тишине под сводами Николаевского зала, уходит в глубину соседних помещений, также переполненных людьми, вырывается на улицу, где вокруг Зимнего дворца собрались десятки тысяч людей.

«…Отвергнув доброжелательное посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооружённое нападение, открыв бомбардировку беззащитного Белграда… Дорожа кровью и достоянием наших подданных, прилагали все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров…»

Посол Франции ещё не очень хорошо понимает на слух слова манифеста, но Сазонов загодя доставил ему этот текст, и переводчики успели доложить послу его точное содержание. Теперь он по памяти следит за ясной русской речью священнослужителя.

«…Союзная Австрии Германия, вопреки нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению нашему… внезапно объявила России войну… Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение её среди великих держав…

…В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится ещё теснее единение царя с его народом и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага…»