БП

– Когда Вы пугали одного из полковников Ник-Ника, об этом не думали? – Павлов хитро прищурившись, смотрит на меня. – Почему же сейчас такие душевные терзания?

– Потому, что тогда взял бы все на себя, и никого бы не сдал. А сейчас им придется работать самостоятельно, одним. И каждый должен быть уверен в том, что его не сольют ни сейчас, ни потом. Вон, Петр Всеславович меня понимает. Это ведь одна из заповедей работы с осведомителями, не так ли?

Воронцов согласно кивает головой и подхватывает идею:

– У нас, если агент работает, как Вы говорите «под прикрытием», то на его действия, пусть и противозаконные, внимание далеко не всегда обращают, если он дает результат. То есть, уже существуют прецеденты неподсудности. Таким же образом надо поставить дело и с Вашими боевыми группами. Жесткий режим секретности, об их существовании должен знать очень узкий круг лиц, пользующихся абсолютным доверием. Ну, а если кто-то попадет в руки полиции, способ связи уже отработан. Любому полицейскому начальнику сказать, чтобы связался с ближайшим отделением Корпуса, и передать условную фразу. Хотя, посмотрев на тренировки Ваших солдат, Денис Анатольевич, я глубоко сомневаюсь, что кто-то из них попадется.

– Ну, всякое бывает. Может случиться так, что исполнителю самому придется сдаться, чтобы выкрутиться из ситуации. Поэтому механизм должен быть отработан до мелочей… И еще, кто будет заниматься оперативной разработкой? И насколько тщательно? Очень не хотелось бы невиновного, как потом выяснится, человека отправить на кладбище, или еще куда-нибудь похуже.

– А что может быть хуже? – В голосе Воронцова неприкрыто звучит растерянность и удивление.

– Петр Всеславович, не обращайте внимания. Наш штабс-капитан любит иногда вот так пожонглировать словами. – Улыбаясь, объясняет Павлов.

– А вариант Канатчиковой дачи, или аналогичного заведения Вы не рассматриваете, Иван Петрович? – Пытаюсь противоречить академику. – И, на мой взгляд, это – еще хуже, чем кладбище. На погосте тихо, спокойно, никто не орет, не дерется, друг другу не мешает, санитары со смирительными рубашками не бегают. Как там пелось в песенке?

Там, на кладбище, так спокойненько, Ни врагов, ни друзей не видать, Всё культурненько, всё пристойненько, Исключительная благодать…

– Ну, все, раз Денис Анатольевич начал хохмить, серьезному разговору – конец. – Келлер облегченно оглядывает собравшихся за столом. – И, правда, Иван Петрович, дайте нам хоть вечер на осмысление сказанного сегодня.

– Хорошо, только еще пару слов о планах на завтра. Оглашаю диспозицию: на вокзал встречать Великого Князя Михаила Александровича едут генерал Келлер и штабс-капитан Гуров. Вас, господин ротмистр, я прошу остаться на месте. К сожалению некоторые «господа офицеры, голубые князья» никак не могут избавиться от сословных предрассудков и аллергии к голубым мундирам. Ничего, со временем мы мозги им вправим, а пока не будем резко нарушать традиции. Кстати, Петр Всеславович, Вы уже выяснили, кто его сопровождает?..

Семеново жилище нашел не сразу, он обитал в одном из многочисленных «общежитий» для персонала Института – длинном бревенчатом доме, разделенном внутри на десяток комнат с общим коридором. Нахожу нужную общагу, рядом с крыльцом какой-то паренек в затертой телогрейке пытается с помощью маленького топорика наделать кучу щепы из небольшой чурочки.

– Хозяин, не подскажешь, где тут Семена Игнатова найти?

– Дядь Сему? Так нету его. – Хлопчик отрывается от своего занятия и внимательно оглядывает меня с ног до головы. – Он на обход пошедши… А Вы ему хто будете, Вашбродь? Новый начальник?

– Нет, просто старый знакомый, вот, заехал по случаю, хотел повидаться.

– Так пойдемте в дом, чего на улице мерзнуть?

Юный дровосек собирает щепки в охапку и идет внутрь, показывая дорогу. Несколько шагов по полутемному коридору и вслед за ним захожу в небольшую, чисто прибранную комнату. Две по-солдатски аккуратно заправленные кровати, стол у окна со стоящей посередине керосиновой лампой, пара табуреток, небольшой шкаф возле глухой стены, полки с разной утварью, в красном углу – икона.

– Вы садитесь, Вашбродь, а я щас котел гляну и самовар поставлю, дядь Сема вот-вот возвернуться должон. – Парень, который, скорее всего, – тот самый Матюша, уносится по коридору.

Не торопясь, еще раз оглядываю комнату. Спартанская простота, ничего лишнего. Электрическая лампочка в простеньком абажуре под чисто выбеленным потолком, на полках какие-то мешочки, жестяная коробка с чаем, горка посуды, накрытая рушником. Возле входа на половичке стоят сапоги и две пары домашних чуней, обрезанных из ношеных валенок. Над ними – вешалка, на которой висит какая-то одёжка и старая солдатская шинель. Снимаю свою, вешаю рядом, сверху на полку приспосабливаю папаху. Тепло, умиротворяющее, и совсем по-домашнему пахнет пряными сушеными травками.

Частые шаги в коридоре отвлекают от разглядывания, на пороге появляется давешний тинейджер. Невысокого росточка, худющий, как швабра, темные волосы, чуть оттопыренные уши, глаза – пока не разглядел какие, темновато здесь.

– Ну, давай знакомиться, меня зовут Денис Анатольевич. А ты, как я понимаю, – Матвей?

– Ага… Ух ты!.. Так Вы дядь Семиным командиром были? – Парнишка прилипает глазами к моему «иконостасу», на лице читается уважение пополам с восторгом. – Он про Вас рассказывал! Про тое, как Вы с ним германца воевали!

– Ну, раз ты про меня все знаешь, тогда расскажи о себе.

– А чё там рассказывать?.. Сами мы из-под Ковны. Батя шорником был, упряжь, хомуты, да всякую кожаную утварь мастерил. – Матвей становится серьезным, даже, вроде, как повзрослел парень на глазах. – Как германец наступать начал, решили мы уйтить подалей. Скарб на телегу погрузили, да и двинулись с остальными. У мамки моей тута, под Москвой, брательник жил, дядька мой, к нему и собрались. В дороге телега сломалась, мы покуда колесо чинили, одни остались, все вперед ушли. Хорошо, солдаты мимо проходили, подсобили малость… А ближей к ночи из лесу другие солдаты вышли. Стали спрашивать кто мы, да откуда, да не шпиёны ли мы германские. А потом ихний старшой сказал, што обыск учинить надо. Они всё с телеги поскидывали и дербанить начали. Батя смекнул, што разбойники эта, с ножиком на главного ихнего кинулся, да его сзаду штыком закололи… И мамку тож, штоб не кричала… – Парень на мгновение замолкает, судорожно стиснув челюсти, потом продолжает прежним монотонно-ровным тоном, будто отвечает выученный урок, и только во взгляде проскакивают старательно маскируемые огоньки боли. – Я кинулся ее защитить, а меня – прикладом по башке, да так, што дух вон…

– Извини, Матвей, что душу разбередил. Если не хочешь, не рассказывай.

– Я уже привыкши, – столько разов рассказывал… Подобрали меня другие беженцы, с ними и пошел до Минска. А потом, – где к обозу пристану, где на ешелоне, штоб никто не видел, а так – все пешком. Добрался до Москвы, пошел по деревням выспрашивать про дядьку сваво. Тока не нашел. А тут осень началася, дожди, холода. Спасибочки ихнему благородию ротмистру Воронцову, он тута над охраной главный. Разрешил перезимовать, к работе приставил – котлы и печки смотреть, харчевать дал в столовой. А еще говорят, што жандармы – плохие!..