Брачный сезон или Эксперименты с женой

– Так и скажешь, что нашел, мол, одну иностранку. Похожа я на жительницу Парижа? – Светлана по-кошачьи выгнула спину, встала и прошлась по комнате, словно по подиуму. – Кутюр-то какой! Ты посмотри только!

«Кутюр» был действительно эпохальный, но я решил не сдаваться.

– Какой фигур! Какой мускулатур! – на кавказский манер начал восторгаться я.

– Дурак! – Светка плюхнулась рядом со мной.

– Тоже мне, нашлась парижанка, – продолжал издеваться я. – Да любой скажет, что перед ним коренная уроженка славного города Черусти!

– Хамишь!

– Отнюдь. Вот только Мария тебя сразу же узнает. Ведь вы уже виделись в ресторане, на Виталькином торжестве.

– Так это она твоя невеста?

Ну вот, сейчас-то уж точно начнется. Посыплются оскорбления, нелицеприятные эпитеты…

– Очень хорошенькая, – сказала Светлана. – Жаль, что она тогда так быстро ушла… А ты скажи ей, что у тебя живет иностранка, – продолжала она, – а я спрячусь куда-нибудь, если она приедет. Или вообще уйду.

– Ну что с тобой делать, – вздохнул я. – Живи уж.

– Сенюльчик! – Это еще что за гадость такая? – Какая же ты прелесть!

Мадам Рыбкина звонко чмокнула меня в заросшую за день щеку и вспорхнула с дивана.

Я лежал на кухне и мучился. Во-первых, оттого, что приходилось с первых же дней нашей совместной жизни врать Маше. А во-вторых – и главным образом во-вторых, – из-за волнующей близости Светланы. Она лежала за стеной. Перед глазами так и стояло ее рубенсовское тело, рыжие волосы… Через десять минут подобной терапии я довел себя до белого каления. Я готов был ворваться в комнату, где мирно посапывала моя квартирантка.

Ну уж нет! Где, черт побери, моя воля?! Нет, я не допущу подобного свинства. При живой-то невесте!

Глава 42 Мальчишник

И вот приблизился заветный день. Пора было жениться. За этот месяц я встречался с мадам Еписеевой ежедневно и без устали разглагольствовал о нашем светлом будущем. Ну ни дать ни взять – советское радио в свои лучшие времена. Мария соглашалась с этой ослепительной перспективой, но как-то вяло. И тут же тащила меня в очередной магазин, поминая всуе каких-то «людей», на которых мы должны держать ориентир в мутном потоке современной жизни.

В Машиной квартире уже висели тюлевое платье и мой безобразный костюм. Ее сын, хулиган Еписеев, довольно скептически относился к нашим приготовлениям. Увидев свадебное платье, он оторвался от мотоцикла и сказал, потирая промасленные руки:

– Ого! Сеанс! Ромовая баба, тля буду! – и попытался потрогать черным пальцем нежную сетчатую фату.

Маша хлопнула его по руке, и Вова, что-то ворча себе под нос, загрохотал мотоциклом по лестнице.

Меня он не называл никак. То есть никак, и все. Ни «папа», ни даже «дядя Сеня». Владимир старался всячески обходить мою персону в разговорах. Правда, в телефонных беседах с приятелями он частенько употреблял словосочетание «этот козел». Особых сомнений, к кому оно относилось, я не испытывал.

Мария ничего не замечала. Даже говорила она мало. А если говорила, то все больше о том, что нам надо бы, что мы обязаны были или что нам, к большому сожалению, никогда не придется купить. Поначалу меня беспокоили такие разговоры, но я взял себя в руки и решил, что наша семейная жизнь расставит все по местам. Действительно, ведь у женщины столько хлопот перед свадьбой! С моими проблемами и не сравнить! Тем более что проблем почти и не было.

В моей квартире продолжала жить мадам Рыбкина. Она то и дело нетерпеливо спрашивала, скоро ли свадьба. Я неизменно называл сроки, а Светлана заявляла:

– Господи! Скорее бы уже! Все соки ты из меня выпьешь, пока женишься…

Какие это, интересно, соки? Хотя, понятно какие. Иногда, возвращаясь из похода по магазинам, я встречался на лестнице с вежливым бородатым господином в кожаном пальто. Он справлялся о моем самочувствии, словно приходился мне заботливым родственником. Через минуту с улицы доносился рев «БМВ».

Мадам Еписеевой пришлось сказать, что квартиру я сдал за назначенную сумму пожилой иностранке. Хотя Светка («по дружбе», как заявляла она) платила гораздо меньше. Почти ничего.

– Но я же плачу не за целую квартиру! – удивленно говорила она. – А только за угол…

Мне приходилось изворачиваться и скрывать от Марии, что я получаю деньги еще и за курс преферанса в гимназии.

Зато на работе дела обстояли – тьфу, тьфу, тьфу – лучше некуда. Игорь относился ко мне, как к брату, и постоянно зазывал в ресторан. Но мне было некогда.

В школе появилось множество новых людей, а я учил гимназистов (человек шесть разнокалиберных мальчишек), как правильно писать слова «дезавуировать», «обналичка», «лизинг», «клиринг и «мониторинг». Родители моих учеников платили хорошо, так что было над чем биться. Мадам Еписеева была вполне довольна.

Изредка я позванивал и Катьке. Но как только принимался отчитываться об очередных приобретениях (а о чем еще было рассказывать?), она почему-то всякий раз говорила:

– Слушай, Васильев, ты извини, но я в запарке. Завтра нужно сдавать ведомость (или – завтра нужно подводить баланс), а у меня там еще и конь не валялся, травку не мял!

Развела, понимаешь ли, табун! Человека выслушать уже некогда! О том, что моя фамилия должна вскоре измениться, я мадам Колосовой не говорил. Стеснялся. Еще засмеет, пожалуй…

Наконец до нашей свадьбы остался один день. Я знал, что этот последний день мужчина проводит обычно в кругу друзей, за вином и скабрезными разговорами. Кажется, это называется «мальчишник». Но с кем проводить этот мальчишник мне?

С Ленькой Тимирязьевым? Тогда вечер точно будет загублен на прослушивание мумуя и вкушение прасада.

С Виталькой Рыбкиным? Но это будет сплошное пьянство и алкоголизм. А наутро мне надо выглядеть свежим!

Я же хотел провести последний день своей холостой жизни в душевной обстановке. Получалось, что на мальчишник мне некого пригласить, кроме Катьки Колосовой. Да и «пригласить» – сильно сказано. В моей квартире постоянно торчала Светлана со своим бородатым директором.

С отчаяния я позвонил лучшей подруге.

– Кэт, – заплакал я, – только не говори, что у тебя завтра отчет или баланс. Потому что у меня завтра свадьба.

Катька молчала.

– Давай встретимся, а? Это ведь последний день моей холостой жизни.

– Ладно, – смилостивилась Кэт, – приезжай. Только не смей даже заикаться о своей Еписеихе.

Ревнует! Что ж, оно понятно. Женщины, они все такие. Что там говорить, если даже покойная бабушка говаривала мне в детстве:

– Запомни, Сенечка, я никогда не смогу полюбить твою будущую жену, будь она хоть Мерилин Монро и Индира Ганди в одном лице, потому что я слишком сильно люблю тебя!