Брад
Шрифт:
Брад вдруг снова увидел ферму. Вокруг ужасно шумели. Он видел разинутые пасти скота и глотки людей. Сквозь воспоминания о ферме прорвалась женщина. Она бежала вверх по ступеням, никто не ожидал ее появления, никто не мог ее остановить. Она надвигалась, как ночной кошмар. Вот женщина подняла руки и сомкнула их, словно хотела отбросить их в сторону, держать от себя подальше. За ней мчался Щен. Мальчик вцепился в окаменевшее запястье женщины, но не смог оттолкнуть ее. Сцена катилась к завершению. И Браду как будто не было в ней места. Ему не дали роли. Все развивалось само собой, без его участия. Брад оглянулся в поисках Джой, но не нашел ее. Это он виноват. Давно надо было о ней позаботиться. Ее втянуло, вмяло в толпу. Брад искал, оглядывался, всматривался в другую сторону улицы. Вон она,
Голубица отшвырнула Щена, снова прицелилась, пальцы сжали рукоятку. По улицам прокатился звук взрыва, он отскакивал от стен и поднимался все выше. Полыхнуло пламя. Огонь, дым и шум. Времени на героизм не оставалось, полицейский не успел заслонить собой преступника. Брад отвернулся от Джой, посмотрел на маленькие дырочки, которые проковыряли те летящие жгучие штучки в его груди. Было ужасно больно. Он виновато улыбнулся, и тут нахлынула растерянность и беспокойство. Еще один взрыв с треском разодрал воздух, ладонь обожгло огнем, прямо в середине, и невидимая сила отшвырнула ее в сторону. Это воздух ожил и начал кусаться. Брад быстро обернулся и услышал третий выстрел. В спину ударило что-то горячее.
Резкие крики. Чайки. Брад посмотрел в небо. Оно уходило в бесконечность, но было совершенно пусто. Внезапно все звуки стихли, словно их унесло ураганом пламени. Люди так и застыли со сжатыми кулаками, напряженными лицами, преданными надеждами, проданными, оторванными душами, прозрачными, как стекло. На мгновение им даже стало жалко Брада. И уже через секунду они ринулись вперед, прорвали оцепление, брыкаясь и толкаясь, цепляясь за чужие спины пальцами, как будто стремились отобрать у него то, что, как они считали, Брад отнял у них.
Брад споткнулся и упал спиной на ступени. К нему тянулись руки. Перед глазами кружились лица, но звука не было. Брад увидел Щена, безглазую смеющуюся Джой, Джима, который что-то беззвучно кричал. Брад осторожно сложил губы в трубочку и засвистел. Он услышал себя, почувствовал, как припекает солнышко, увидел оленя, пробирающегося сквозь чащу. Из-за кустов и стволов его трудно было разглядеть, но Брад точно знал, что олень там, за деревьями. Тяжелые рога тянут красивую головку к земле Брад так отчетливо слышал, как хрустят под копытами веточки, что ничуть не сомневался в реальности животного. Надвигающаяся тьма сделала жизнь особенно реальной. Смерть оказалась сладка.
Брад продолжал тоненько ровно свистеть. Он моргнул, облизнул губы. Ничто не подкрадется к нему в такой тишине. Ничто не посмеет узнать его.
Внезапно в уши ворвался шум машин, как будто кто-то повернул ручку громкости на огромном радиоприемнике. Через секунду громкость прикрутили, подстроили звук, тише, тише, еще чуть-чуть тише. Брад понемногу засыпал, земля затихала.
— Тс-с, — сказал он.
Шелест умирающего ветра.
Раз начав смеяться, Квейгмайер никак не мог остановиться и взять себя в руки. Он видел будущее, видел, как разваливаются жизни людей, и ему делалось еще смешнее.
Впереди зажегся красный свет. Желтозубый притормозил на перекрестке. Впереди, всего в четырех домах отсюда, было здание суда. Завыла сирена. Красные блики отразились в зеркале заднего вида и осветили лицо Квейгмайера.
«Цвет остановки сошел с ума. — Он довольно кивнул и оглянулся на „скорую помощь“. — Что-то я запутался. И понятно почему». Желтозубый посмотрел себе в глаза, глядящие на него из зеркала, и спросил:
— Теперь вы поняли, мистер Квейгмайер?
— Да, — ответил он сам себе. — Я думал, что я особенный.
— Глупости.
— Я считал, что мои поступки имеют значение.
— Не будьте идиотом.
— Я хотел сделать мир лучше.
— Да!
Потом
он дал волю мыслям, которые вырвали его из объятий добродетели и толкнули к нынешнему его занятию.— Тогда ползи на коленях десять километров и молись, прикоснись к рукам детей-попрошаек, которые умирают, когда их животы вздуваются от голода разрывающего плоть, словно зубы крыс, переспи с постаревшей женщиной, которая растит своих отпрысков на улице, полной проституток и кашляющих бомжей! Их разум затуманен жадностью, жадность манит их, обещает бесконечное удовольствие. Их сотрясают смутные желания, которых они и сами не понимают. Смерть — единственная конечность однорукого закона. Она держит меч и вправе косить жестокую жатву. — Квейгмайер погрозил пальцем своему отражению. — Не надо прикидываться, молодой человек, купите себе машину, наполните свой дом экстравагантными и дорогими безделушками, подавитесь своими стереосистемами и фастфудом, а потом умирайте, умирайте, умирайте. Каждый раз, как вы заносите вилку, вы заносите ее над дымящейся плотью прокаженных и проклятых. Помните об этом всегда. Помните вкус их мяса. С каждым кусочком вы отнимаете надежду у своих младенцев. Душу раздирает сознание собственной вины и бездействия. Я жив благодаря вам, и, когда придет время, я вцеплюсь вам в глотку и буду жевать, пока не отвалится голова. Я с удовольствием высосу ваш мозг. Я буду радоваться вашей беспечности, вашему глупому стрекотанию. Это вы, вы сделали меня счастливым.
Грузовичок Квейгмайера прокатился по перекрестку в опасной близости от машины скорой помощи. Мимо пронеслась волна цвета и звука. Перед зданием суда «скорая» остановилась, двери открылись, из салона выскочили два врача.
Квейгмайер фыркнул и покачал головой.
— Зачем? — прошептал он. — Зачем тратить драгоценные силы? Они и так раньше или позже, но все равно покинут вас. Зачем нужна эта самовлюбленность, эта буферная зона под названием медицина? Почему бы не покончить со всем одним махом?
Сзади загудели, требуя прибавить скорость. Квейгмайер сердито глянул в зеркало заднего вида, и звук замер, как прерванный крик повешенного. Судороги. Бульканье. Писк. И тишина.
Квейгмайер приметил впереди мишень. Ту женщину, что он встретил на пожаре. Жену адвоката. Желтозубый вспомнил данное ей обещание. Он ведь тогда уже знал, что они снова встретятся. Ее смерть совершенно раздавит адвоката, сделает его мягким и податливым, и Квейгмайеру будет легче получить нужную подпись и, значит, землю. Адвокат не будет вставать у него на пути. Он с радостью подпишет все бумаги, заставит дурака расписаться и передать свою собственность. Иллюзии адвоката наконец рассеются, и это к лучшему. Только надутые идиоты с обостренным чувством собственного достоинства отрицают приход неизбежного. И адвокат это поймет. Квейгмайер знал, что в Брада стреляли. Это был пустяк, часть его плана, страшное подтверждение худших подозрений. И если дурак умер наконец (умер, умер, будем надеяться, что умер), адвокат поставит последнюю подпись. Сработано чисто и без осложнений.
Андрена в ступоре остановилась посреди улицы. Она смотрела, как тащат вперед носилки, как рядом бежит ее муж. Андрена бормотала в микрофон, описывала происходящее и называла мужа то адвокатом обвиняемого, то просто Джимми. Ужас вытеснял из сознания все остальные чувства.
Носилки перенесли через улицу и подняли на руках в машину. Джим прыгнул следом, и дверцы захлопнулись. Врачи побежали вперед, к кабине. Андрена так и торчала столбом посреди улицы. Ей не хватало слов. «Скорая» умчалась прочь. Сквозь завывание сирены.
Андрена расслышала поскрипывание колесика внутри ее диктофона. Надо что-то сказать, придумать финал. Мысли мчались, словно карета скорой помощи, но, в отличие от кареты, им не хватало целенаправленности. Ноги застыли, словно Андрену по колени залили свинцом.
К ней несся пикап. Краем глаза Андрена заметила надвигающуюся машину.
Водитель за лобовым стеклом ревел от хохота, все крепче сжимая руль. Он приветствовал надвигающееся будущее, оно в точности соответствовало тому будущему, которое он воображал. Симметрия. Чудесные плоды его трудов. Квейгмайер вдавил педаль газа в пол.