Брак с другими видами

— Что загремело? — уточняет она, открывая дверь. — Ремень?

— Ну конечно. Когда ты им шваркнула… — Заглянув за ее сиденье, он исследует среднюю стойку. — Глянь-ка сюда! Видишь царапину?

— Прости, — говорит она, не замечая там никакой царапины. И прекрасно понимая, что уж дотуда ремень не достанет, как ни швыряй. Он тычет пальцем в панель под стеклом, вроде бы заметив какую-то выбоину, но и та выглядит как элемент дизайна. И Томоко решает больше не извиняться, а подождать, когда он все поймет сам. А уже потом предложить ему: милый, а теперь посмотри на водительскую сторону и сравни.

Открыв дверь, она продирается через кусты на обочине и выбирается на тротуар. Но муж продолжает исследовать проклятую панель.

— Ну вот! — торжествует он наконец. — Загляни сюда, полюбуйся!

Томоко лезет через кусты назад, открывает дверь, заглядывает в машину и смотрит, куда он показывает.

— Видишь? Это же вмятина!

Да, видит Томоко. Это вмятина. Длиной сантиметров в пять.

— Да уж… — признает она, проведя по вмятине пальцем. — И правда, помялось немного.

Она убирает телефон в карман куртки, плюхается обратно на сиденье. И, захлопнув за собой дверь, низко склоняет голову.

— Прости меня, — говорит она снова. — Я совсем не смотрела по сторонам.

Муж за рулем застывает. Его руки стискивают руль незаведенного автомобиля. А все лицо испещрено морщинками меж тонких соломинок. На этом лице из прессованной соломы не считывается ни единой эмоции, но Томоко понимает, что муж просто кипит от еле сдерживаемой ярости.

— Так ты еще хочешь кофе латте? — осторожно спрашивает она. Но он будто не слышит.

— Ты меня подвела, — вздыхает он и роняет голову на грудь. Что на это ответить, Томоко не представляет. Муж поднимает голову, еще немного молчит, а затем добавляет: — Очень сильно подвела.

И вновь опускает голову, теперь уже — на баранку.

— Очень…

— Прости! Мне так жаль! — повторяет Томоко, начиная опасаться, что эти поклоны не кончатся уже никогда. — Даже не думала, что эти ремни могут так разлетаться!

Но он даже не удостаивает ее ответом. В неловкой паузе, затянувшейся на несколько минут, слышно лишь, как его соломенные пальцы, чуть шелестя — чух-х, чух-х! — постукивают по баранке автомобиля.

— Ладно! — объявляет он наконец и открывает дверь. — Схожу за латте.

Томоко тоже собирается выйти, но понимает: если пойдет сейчас с ним, он решит, что она ни капельки не раскаивается. И решает остаться в машине. Муж, впрочем, даже не думает ее дожидаться и, не обернувшись, перебегает на ту сторону дороги.

Оставшись одна, Томоко глубоко вздыхает. Поелозив рассеянным взглядом по номерам машин за окном, она достает телефон и быстро дописывает начатую мысль. Потом замечает на сиденье водителя одинокий сухой стебелек и подбирает его. Муж возвращается с бумажным стаканчиком латте в руке, садится и без единого слова трогает машину с места. Они разворачиваются на сто восемьдесят и едут обратно туда, откуда приехали.

— Прости меня, пожалуйста, — вновь повторяет Томоко, глядя в зеркало заднего вида. — Я обещаю быть осторожнее впредь…

Возможно, ей стоило покаяться и посильнее. Но признаваться в том, чего на самом деле не чувствуешь, было бы еще непочтительней. Все, что сейчас действительно вертится в ее голове, — это «я обещаю» и «я не нарочно». И то, и другое — правда…

Впрочем, поглядев за окно, она передумывает и мягко накрывает своей ладонью руку мужа, которую тот держит на колене. С самой свадьбы ей пришлось привыкать к тому, что молчание между ними лучше не затягивать, иначе все пойдет только хуже. И хотя сейчас муж на ее касание не реагирует, какое-то время она все-таки не отнимает ладонь.

Но внезапно в руке мужа — где-то совсем внутри — ее пальцы ощущают какое-то слабое копошение.

Это еще что?!

Рука ее невольно отдергивается. Чтобы скрыть испуг, Томоко указывает на латте в подстаканнике между сиденьями.

— Можно глотнуть?

— Сделай милость, — отзывается муж неприветливо, точно клерк на ресепшене в третьесортном отеле. Отхлебывая горячую жидкость, Томоко лихорадочно пытается понять, что же с нею только что произошло. Несомненно, внутри этой соломы что-то шевелится. А любые мысли о соломенных пальцах мужа вызывают назойливый зуд в голове… Или это просто вибрация автомобиля?

Как бы то ни было, этот автомобиль наконец привозит их обоих домой.

В гостиной муж тут же опускается на диван и медленно произносит:

— Как же ты меня… подставила.

Озадаченная, Томоко усаживается прямо на расстеленный перед диваном ковер. Что заставило его сменить «подвела» на «подставила» и есть ли между этими действиями какая-то разница?

Он все так же дико расстроен. Его тело выгибается вперед, а руки закрывают лицо, словно он борется с невыносимым отчаянием.

— Почему ты обращаешься с ним так грубо? — говорит он так, будто выпускает из себя сжатый воздух. — Не понимаю… Ему же еще и месяца нет!

— Это вышло случайно! — с мольбой в голосе повторяет Томоко. — Как и в прошлый раз, я же не понимала! И когда расстегивала ремень — откуда мне было знать, чего бояться?!

Он честно старается понять ее. По-прежнему закрывая лицо руками, повторяет «да-да-да», несколько раз кивает. Но в итоге выдавливает, словно умоляя о помощи небеса: Не по-ни-ма-ю… — и начинает раскачиваться всем телом взад-вперед, будто и правда верит, что это облегчит его страдания. Сначала легонько, а затем сильней и сильней. Наконец он медленно проводит пальцами по лицу, словно хочет разорвать его в клочья. И, поднявшись с дивана, исчезает в прихожей.

Входная дверь, однако, не хлопает. Выйдя за ним в прихожую, Томоко видит, что он подметает соломенным веником пол у входа — там же, где она подметала буквально позавчера.

— Что ты делаешь? — спрашивает она.

— Не знаю, — отвечает он.

— Пожалуйста, прекрати.

Она отбирает у него веник, усаживает обратно на диван.

— Я обязательно, обязательно буду осторожнее! Обещаю тебе, слышишь?

— Д-да, — говорит он пустым, безжизненным голосом. И снова начинает раскачиваться.