Браслет из города ацтеков

Он велел перевести их на корабль, якобы для того, чтобы быть уверенным, что пленники не сбегут. Там, впрочем, их освободили от цепей, и двоих отпустил к Мотекосуме с заверениями в преданности и дружбе, а также в готовности помочь управиться с мятежным городом. Местному же касику Кортес объявил, что готов защищать их до последней капли крови, но им нужно примкнуть к нам теснее. В конце концов эскривано Диего де Годой составил формальный акт подчинения Семеаполы и прочих городов тотонаков Его Величеству императору Карлу.

Это укрепило дружбу и мир. Мы продолжили строиться, и тотонаки охотно помогали возводить новую крепость, видя в нас защиту от прежних своих хозяев. Меж тем Великий Мотекосума, узнав о мятеже тотонаков и захвате своих чиновников, стал собирать войска. Однако войны не случилось. Двое пленников, освобожденных Кортесом, достигли Мешико и сообщили о поклонах и заверениях Кортеса в мире. И Господь Бог склонил сердце Мотекосумы на милость. Вместо войска в Семеаполу прибыли послы, среди которых было двое племянников Мотекосумы и четверо пожилых и мудрых сановников, которым и предстояло принять решение.

Они сердечно благодарили Кортеса за освобождение мешиков и говорили, что тотанаки не уничтожены лишь потому, что в своей стране они приютили Кортеса, а потому прощены. Кортес передал послам прочих пленников, просил извинить местных жителей, ибо отныне они – подданные императора Карла, а потому не могут платить дань Великому Мотекосуме. Впрочем, сам Кортес со своими товарищами вскоре прибудет в Мешико, чтобы лично представиться Мотекусоме, и тогда все вопросы будут разрешены легко и без остатка. Конечно, подобное заявление послов не обрадовало, однако же они не нашли, в чем упрекнуть Кортеса.

Тлауликоли назвал его злоязыким, я же не видел ничего дурного в хитрости, каковая, быть может, сберегла многие и многие жизни, а ко всему позволила нам пустить корни в сию благодатную землю.

Семеапольцы же, увидев, сколь любезны и почтительны с нами мешики, прониклись еще большим уважением. Они решили, что раз Великий Мотекосума шлет не войска, а послов с богатыми дарами, то, верно, оттого, что опасается нас.

И тотонаки первыми назвали нас теулями, что означало «малые боги». А многие другие касики, заслышав о произошедшем, стали присылать к нам людей с богатыми дарами.

Это убедило нас продолжить путь. Всей душой стремились мы в Мешико, о котором многое слышали. И не стоит думать, что дорога наша была проста. Случалось нам и воевать. Так, многие полегли в стычке с воинственными тлашкальцами, не желавшими пропускать нас к землям Мотекосумы. Неистов был молодой Шикотенкатль, разгневанный тем, что Кортес запретил тотонакам славить прежних идолов и дал им слово истинного Бога. Не единожды стояли мы против тлашкальских войск, всякий раз моля Господа о защите. И Он, слыша наши голоса, раз за разом отдавал нам победу.

А закончилось все тем, что милость Божия снизошла и на Шикотенкатля и советников его, которые отринули войну и пришли просить о мире. Говорили они про хитрость Мотекосумы, желавшего изничтожить свободомыслящий Тлашкаль нашими руками. Либо же нас – руками тлашкальцев. Заверил Кортес, что не желает зла ни городу, ни людям, но только просит отдыха и права пройти по землям, ибо желает он встретиться с Мотекосумой…

И, вспоминая о прошлом пути, я меньше думаю о нынешней дороге, что ведет нас в неизвестность. Порой нам встречаются поселения, которые Тлауликоли предпочитает обходить стороной. И тем удивительнее было его решение остановиться. Деревня, им выбранная, была велика, в центре ее возвышалось строение из белого камня. Прочие же дома – глиняные и деревянные – сделаны были аккуратно. Вокруг простирались поля, разделенные узкими каналами.

Стоило нам приблизиться, как из селения вышли люди. Окружив нас, они заговорили, и я удивился тому, что не понимаю сказанного. А присмотревшись, понял, что и люди отличаются от мешиков.

Они были высоки и смуглы, однако кожа их не имела темного глиняно-красного оттенка и отливала золотом. Узкие лица обладали приятными чертами, более мягкими, нежели у мешиков, а глаза были не черными, а светло-ореховыми.

Мужчины, столь же статные, как Тлауликоли, носили украшения из перьев и звериных зубов, а женщины разрезали мочки ушей и вставляли в отверстия золотые диски.

Увлеченный, я не заметил, как толпа стала огромной. Ко взрослым присоединились дети, каковых в деревне имелось великое множество. И казалось, что все жители, от младенца до немощной старухи, вышли поглядеть на нас.

Люди переговаривались, указывали пальцами и всячески демонстрировали свое удивление. Однако не виделось мне в том злости, и потому появившееся опасенье исчезло.

Отыскав взглядом Тлауликоли, я убедился, что он спокоен. Ягуар разговаривал с молодым мужчиной, чье лицо и тело были разрисованы белой краской, а с плеч свисал плащ из звериных шкур. В одной руке дикарь сжимал копье с наконечником из черного обсидиана, а со второй свисал плетеный щит.

И когда говорившие повернулись ко мне, я удивился их сходству.

В деревню нас все же впустили, и если Тлауликоли встречали с явной радостью, то я, Педро и прочие пленники вряд ли могли считаться желанными гостями. Нас с Педро заперли отдельно от тескокцев, и мы не знали, стоит ли радоваться тому.

– Нас убьют здесь? – это был первый вопрос, заданный Педро за многие дни пути.

Я принялся уверять, что Тлауликоли просто дает отдых и нам, и своим людям, а здешние жители миролюбивы, но по глазам Педро понял – он не верит мне.

– Ты якшаешься с дикарями, – сказал он и повернулся к стене. – Они украдут твою душу.

Тем же вечером появился Тлауликоли и еще трое, которых я прежде не видел. Одежды из тонкой ткани, обилие золотых украшений и перья в волосах сказали мне, что эти люди знатны и богаты. Они же смотрели на нас, грязных и оборванных, переговаривались и смеялись. И лишь Тлауликоли оставался мрачен. Наконец он сказал что-то резкое на языке, которого я не понял, а потом обратился ко мне:

– Сегодня состоится моя свадьба. И если ты взялся писать про все, то напиши и про нее.

Я перевел его слова для Педро, и тот хрипло рассмеялся:

– Напиши, братец пресвятой! А то и обвенчай! Благослови дикаря!

– Мне не нужно благословение, – на ломаном испанском ответил Тлауликоли. – Как не нужна и милость вашего бога.

И прежде, чем я высказал свое удивление, Тлауликоли ушел, и с ним же ушли прочие. Я же принялся размышлять о том, где мог Тлауликоли выучить наш язык и отчего скрывал знание.