Браслет из города ацтеков

Мертвый его тон пугал Дашку сильнее, чем все увиденное в этой комнате.

– Однако сегодня я хотел тебя ударить. Или не только ударить? Не знаю, эти эмоции мне не знакомы, поэтому я затрудняюсь их интерпретировать. Но ясно одно, я более агрессивен, чем сам полагал. Следовательно, меня необходимо изолировать.

– А похороны как же?

Он ведь прав, так зачем Дашка перечит? Надо поддержать. Убедить. Так будет лучше для всех.

– Кажется, я переоценил свои способности к самоконтролю, – Адам вымученно улыбнулся. – Ты сама найдешь его. В твоей системе координат появилась еще одна точка. Вторая жертва.

– Ты пойдешь со мной на похороны Переславиной.

– Я задействовал старые связи. Это оказалось проще, чем я предполагал. Парень. Двадцать два года. Профессиональный боксер-легковес.

– Слышишь? Ты пойдешь со мной на похороны Переславиной!

– Вырезанное сердце укладывается в схему.

– Адам!

– Ты должна дослушать. Это важно. Гематомы на теле почти исчезли, следовательно, получены от недели до полутора назад. Характер расположения указывает на тесное контактное взаимодействие, вероятно, поединок.

– Ты сам сказал, что парень – боксер.

– Перчатки снижают травматичность удара. В тот раз их не было.

– Дворовая драка?

Адам покачал головой, сложил руки и упер указательные пальцы в подбородок.

– Нет. Это был честный поединок. Но без перчаток. Он выбирал. Проверял будущую жертву. Ему нужен был воин. Кто-то, достойный высокой чести.

Чтобы понять ненормального, нужно самому быть ненормальным.

– Найди, где жертва тренировалась. Или в каких соревнованиях участвовала. Вряд ли он бы стал искать воина на улице.

Этот совет был разумен. Дашка все сделает, но завтра. Сегодняшний день следовало закончить. И Дашка сказала:

– Ложись спать.

– В последнее время я не могу заснуть. И не хочу. Когда засыпаю, то оказываюсь в больнице. Дарья, почему возвращаются именно эти воспоминания? Почему больница, а не… не то, что было до нее?

Наверное, потому, что страх сильнее любви, даже такой патологически болезненной, как у Адама. Но Дарья не скажет ему. Она просто побудет рядом.

Она нашла человека, который и вправду нуждается в ней. А розы – это так, пустяк.

– Ложись. Я посижу с тобой. Сегодня кошмары не придут.

– Твое утверждение лишено смысла.

– Проверь, Адам. Просто проверь.

Воды в бутылке почти не осталось, а в голосе Московцева появилась сиплость. Да и сам он выглядел усталым, но продолжал говорить, цепляясь за слова, как за спасательный круг.

Вась-Вася с тоской подумал, что эту исповедь предстоит прослушать не раз и не два.

И экспертизу еще делать… хорошо, не Вась-Васе.

– Развод случился. Он был неминуем изначально, и странно, что лишь я понимал это. Митю считали сволочью, бросившей жену и ребенка ради молоденькой лаборантки. Инну – жертвой. Ее жалели и отчасти испортили этой жалостью. Инна начала пить. Ей довольно долго удавалось скрывать это. Ее вспышки раздражения, подавленность и регулярные головные боли списывали на нервное расстройство. Я же внезапно оказался отдален от обоих. Инна не желала знать меня, поскольку я был напоминанием о Мите, он же избегал, опасаясь упреков. Я не смел настаивать, хотя, видит Бог, сейчас повел бы себя иначе. Возможно, мне удалось бы остановить ее на краю пропасти, в которую Инна превратила собственную жизнь. У Мити тоже не все ладилось. Новая супруга оказалась совсем уж новой, у нее были свои привычки, которые она не желала менять, но притом со страстью неофита пыталась перевоспитать Митю. Родившийся ребенок не сгладил, а лишь усугубил проблему. Думаю, Егор служил постоянным напоминанием Мите о брошенном Ванечке и раздражал совесть, как некогда сам Ванечка возбуждал ревность. Люди – странные существа, весьма нестойкие в своих эмоциях.

Московцев сделал паузу, и на экране появились новые фотографии.

Знакомая уже женщина, но в растянутой кофте с крупными пуговицами. На руках ее сидит белокурый мальчишка с неправдоподобно светлыми глазами. Мальчишка хмур. Пальцы его вцепились в рукава кофты, а на лице матери застыло выражение растерянное и виноватое.

Следующий снимок – молоденькая круглая девочка. Она светится от радости и нежно прижимает к груди сверток. Мужчина, замерший за ее спиной, насторожен, в камеру глядит недоверчиво, и видно, что ему не по душе идея запечатлеть себя для вечности.

Еще фотографии. Долговязый парнишка с портфелем. Его легко узнать по взгляду и выражению лица. Настороженное, как у давешнего мужчины. И сходство обоих – лучшее свидетельство родства.

А вот второй, Егор, похож на мать. Круглолиц и голубоглаз. Волосы его с возрастом потемнели и закурчавились, а на подбородке появилась трогательная ямочка.

– Ванечке было десять, когда Инна умерла, – тусклый голос Московцева оживлял галерею незнакомых лиц. – Она вышла на крышу и шагнула вниз, не сумев выбрать между мужем и сыном. Осиротели оба. Вскрытие показало, что Инна была пьяна, да и Ванечкины рассказы добавили ясности. Инночкина смерть стала ударом по нашей совести. А злые духи Ушмаля получили еще одну жертву. Однако, помимо вопросов морально-этических, возникли и практические. Я был удивлен, когда Митя забрал Ванечку в семью. Признаться, мне казалось, что он отправит мальчика в детский дом, раз и навсегда избавившись от докуки. Но выяснилось, я недооценил великодушие Светочки. Она потребовала от Мити заняться сыном. И Митя, раздавленный совестью, не посмел перечить. Вы уж, верно, догадываетесь, что из этой затеи не вышло ничего хорошего.

Вась-Вася догадывался. А еще испытывал стойкое желание удушить чересчур умного профессора, который выбрал в качестве исповедника веб-камеру.

Идиот.

Ну почему все вокруг такие непроходимые идиоты?

Лискина рука, легшая на плечо, успокоила.

– Мне жаль его, – сказала Лиска.

– Кого?

– Того мальчика. Ему, наверное, было очень одиноко.

Пусть и так, но одиночество – еще не повод для убийства. Вась-Вася озвучил мысль, но Лиска лишь плечами пожала. Она была на редкость упрямым существом.

Как и сам Вась-Вася. Не стоило на нее давить тогда. Найди он в себе силы поддержать, глядишь, все бы сложилось иначе.

Новый дом начался с двери подъезда, ярко-желтой и нарядной. Отец толкнул и мрачно сказал:

– Иди. Веди себя хорошо. Не обижай брата.

Ягуар кивнул: он не станет. Он вообще не знал, что у него есть брат, а когда узнал, то начал гадать, каков этот брат.

Мелкий. Круглый. Ноги косолапые, а волосы вьются. И еще они легкие, на пух похожие. А глаза у брата круглые, кукольные.

– Ванечка, – сказала женщина в клетчатом переднике, – это Егор. Егор – это Ванечка. Идите мыть руки, кушать будем.

Она улыбнулась отцу и Ягуару, и Ванечке, и всем троим – одинаково приветливо. И руку протянула, чтобы Ягуара погладить, а он испугался и отшатнулся.

– Я же тебе говорил, что он – дикий, – буркнул отец, отворачиваясь.

Ягуару стало обидно, что теперь эта женщина, от которой вкусно пахло едой, поверит отцу. Она больше не станет улыбаться и превратится в хмурую тетку, вроде классной руководительницы.

Уже потом, когда за столом сидели, Ягуар исподтишка рассматривал Светочку. Живое лицо, светлые волосы, ярко-красные серьги в ушах и на шее – три нитки таких же ярких, как выспевшая малина, бус.

– Ты будешь жить в комнате с Егором, – сказала Светочка, ставя перед Ягуаром тарелку с борщом. – Ты же не против?

– Он не против, – ответил отец и, глянув на Светочку, жестко произнес: – Нечего над ним прыгать. Не маленький уже.

Отец был прав, но когда теплая Светочкина рука легла на макушку, Ягуар замер, боясь спугнуть. Мама давно не прикасалась к нему.