Браслет из города ацтеков

– Интересно. Значит, я вижу не то, что вижу?

Пожалуй, в его внешности все-таки имелась яркая черта: глаза. Адаму еще не доводилось встречать подобный тип окраски радужки. Не карий, не желто-зеленый, но желтый, как акварельное солнце на детском рисунке. И специфическая форма разреза глаз усугубляла ассоциативную связь с кошачьими.

– Ты видишь то же, что и я или прочие люди. Слышишь. Осязаешь. Однако поступающая в мозг информация обрабатывается с поправкой на твое патологическое убеждение в собственной уникальности. Любой объективный факт интерпретируется субъективно таким образом, чтобы не нарушить заданную картину мира.

– Ты что, психиатр по совместительству? – Иван подобрался, но тут же заставил себя расслабиться и кулаки разжать.

– Нет. Я сумасшедший. Я знаю свою патологию. Я просто экстраполирую индивидуальный опыт.

– Опыт, значит… ты когда-нибудь слышал, как разговаривают духи? Хочешь, расскажу, каково это? Просыпаешься. Ночь. Темнота. Тяжелая. Садится на грудь и давит, давит, вытравливая воздух по капле. А когда ты почти задыхаешься, она отползает, позволяя вдохнуть. И ты дышишь, иначе сдохнешь. Но только в легкие вползает не воздух – темнота. Она в крови. И кричать о помощи бесполезно – не услышат. Зато в голове появляется шум. Сначала такой легкий звон, затем он сменяется шелестом, который нарастает. Точно море пошло на тебя войной. И вот ты уже смирился. Ты готов утонуть в этом долбаном море. А оно не топит. Только шелест превращается в голоса.

– Галлюцинации бывают яркими.

– Заткнись! Галлюцинации… я тоже думал, что галлюцинации. Я к врачу побежал. И что? И ничего! Переутомление. Отдохните. Расслабьтесь. Нет духов. Наука не признает. А у меня просто военное прошлое сказывается. Совесть грызет. И мирная жизнь выталкивает. Она всегда меня выталкивала, так что на хрен психиатров. Я перестал бояться духов. Я стал слушать. Они требовали крови. Пришло время долги отдавать. Я на свет появился, потому что духи помогли… прав был отец. Никто не понимал, только он. Но я держался. Я нашел способ. Темнота боится света.

– Солнце прогонит ночь?

– Именно. Я не стану убивать для них. Я нашел место бога. То самое, о котором говорили отец и дядя Паша. Там были сокровища. Я взял немного. Я должен был позаботиться о тех, кто остается. И я позаботился. Но главное, не клад, а вот это, – он расстегнул мастерку и вытащил кожаный шнурок с пластиной. Она имела форму прямоугольника шириной в три сантиметра и длиной в пять. Иван рванул, разрывая шнурок, и кинул пластину на стол. – Смотри. Бери-бери, не бойся.

Адам взял. Металл был теплым и слегка влажным. Цвет имел характерный, с красноватым отливом.

– Золото, – пояснил Иван.

Одна сторона была испещрена глубокими царапинами, складывавшимися в сложный рисунок. На второй виднелось схематичное изображение зверя. Вытянутое тело, длинный хвост, непропорционально огромная голова и желтые камни, вставленные в глазницы.

Ягуар? Определенно.

– Воины-Ягуары, последний оплот солнца. Они пришли в проклятый город, потому что понимали – больше идти некуда. Мир их агонизировал. Тень креста перечеркнула все. А люди, пришедшие из-за моря, много говорили о душе, но жаждали лишь золота.

Его речь стала рваной. Слова вклинивались меж нотами симфонического оркестра, разбивая музыку.

– Они сказали: ваши боги – зло. Отдайте их нам. Мы же дадим вам нового бога. Ему не нужно золото. Не нужна кровь. Не нужны сердца. Он возьмет ваши души.

– Интересная интерпретация христианства.

– И опустели храмы. Ушел Тлалок, хозяин молний и дождей. Исчез Кетсаткоатль милосердный, хранитель наук. Умерла в плавильной печи Тонатцин, всеобщая мать, и женщины остались без защиты. И великий Тескатлипока, владыка нижнего мира, оказался беззащитен пред жадностью. Плакали осиротевшие мешики. И хитроумный Куаутемок, не видя иного выхода, позвал последних Воинов-Ягуаров. Им он отдал сердце умирающей империи, золотого идола Уицилопочтли, внутри которого спрятал драгоценные камни и не менее драгоценные свитки. Он отправил Ягуаров в такое место, которое должно было защитить это величайшее из сокровищ. Я видел его. Веришь?

– Верю.

– Он был таким, как и описывал Берналь Диас. «Первый, находившийся по правую руку, сказали они, был идол Уицилопочтли, их бог войны, его лицо и нос были весьма широкие, а глаза безобразные и свирепые; все его туловище было покрыто столь многими драгоценными камнями, золотом и жемчугом».

Иван говорил с закрытыми глазами. Пальцы его гладили поверхность стола.

– Его вывозили тайными тропами. Я помню это. Я знаю, что я был среди тех, кто шел по пути солнца. Я дышал за него. Я слышал, как билось его сердце. Я помню, как мои-его пальцы касались мокрых листьев и как кровили, разодранные веревками. Как мы скользили сквозь джунгли, неслышные, словно тени. И как тащили по разведанному пути носилки. И как желтый ягуар вышел нам навстречу. Мы поклонились ему, сказав: «Здравствуй, отец». А он не тронул никого, но повернулся и позвал за собой. Он указал нам пещеру, глубокую, как колодец дождей.

Ложные воспоминания сродни галлюцинациям. Однако Иван вряд ли согласится с данным утверждением. Эти воспоминания – становой хребет его нынешнего мира.

– Мы спрятали бога и подарили ему испанского монаха и испанского солдата. А моя невеста решила остаться рядом с Уицилопочтли. И я не посмел перечить ее желанию. Я знал, что и сам не вернусь в гибнущий Теночтитлан, и потому попросил лишь об отсрочке. Мы вышли из пещеры, и тогда умнейший из нас, который мог бы стать жрецом, но стал воином, сказал: «Мы спрятали один след. Но мы должны оставить другой». И все, кто слышал его, согласились. Так появился ложный тайник. Один из нескольких. Когда работа была окончена, мы умерли. Мы отдали нашу кровь и нашу жизнь, чтобы солнце могло возродиться. И оно возродилось, здесь.

Иван прижал ладонь к сердцу.

– Я – Ягуар, отравленный ядом темного города. Я должен уйти, но сначала – напоить солнце кровью. Тогда оно дождется кого-то настоящего.

Девушка и невеста. Солдат и боец. Монах и… жрец? Аллюзии читались легко. И логичность связей подтверждала версию безумия. Последней жертвой станет сам человек-зверь. Данный поступок укладывается в концепцию мира.

Что ж, Адаму будет легче уходить, осознавая, что цикл убийств не продолжится.

Музыка оборвалась. И продолжилась, но уже из коридора.

Часть 8 Гибель солнца

Мы все еще идем. Сколь долог путь. Ноги мои избиты в кровь. Раны Педро воспалились, и теперь тело его источает смрад. На запах этот слетаются мухи и иные твари, а мешики сторонятся Педро. Они полагают его нечистым и даже называют проклятым.

Я жду, что Тлауликоли прикажет его убить или же сам исполнит грязную работу, но он ждет. Чего? Не знаю.

Мы идем. Мерное движение это завораживает однообразием. И единственной отдушиной – воспоминания. Их осталось не так много, и каждое – драгоценно.

Теперь, по вечерам, я не тороплюсь, как прежде, излагать свои мысли, но тщательно продумываю то, что желал бы написать. В моей голове живет тысяча мелочей, и каждая выглядит важной.

Это не так.

Я помню отступление и бои. Помню умирающих, которых причащал, освобождая от грехов. Я помню болезных, что цеплялись за жизнь упорно. Я помню живых и мертвых и думаю о том, кто из тех, кто жил, ныне мертв?

Я помню берега озера и гладь его, синюю и блестящую, словно шелковый платок. И солнце, выбираясь на небосвод, щедро сыпало золото.