Брат и благодетель

– Ну это он загнул, - шепнул редактор по фамилии Зискин другому по фамилии Закберг.
– При чем тут Антанта?

– А ты думай, думай, - многозначительно ответил тот и взглянул в свою очередь на Рысса, тоже редактора с абсолютно острой, соответствующей фамилии головой.

Рысс вызывающе молчал, смущая своим молчанием молодую редактриссу Перегудину, которая в прениях должна была выступать первой.

– Несомненно, - сказала она, неуверенно поглядывая на Рысса, - план Мастера предпочтительней, здесь и надежность чувствуется, и опыт, и масштаб, если хотите, от масштаба тоже, знаете, никуда не деться. Можно, конечно, раствориться в частностях, их в последнем докладе много, но как-то неясно, куда эти частности могут завести, а в первом докладе, мне кажется, и ясно, и просто, и масштаб...

Она снова взглянула на Рысса. Он молчал, как истина в последней инстанции.

– Значит, ты товарищ Елена, - спросил главред, - отдаешь предпочтение докладу Мастера?

Елена растерялась.

– Я пока никому предпочтения не отдаю, - сказала она, - я пока просто высказываюсь.

– Ну, ну, - произнес Мастер, - удивительно компетентных людей призывают сегодня решать судьбы советского театра.

– Дорогой мой, она от комсомола, - сказал, улыбаясь, Закберг.
– Надо же знать мнение юных наших товарищей.

– Мнение? Безусловно, безусловно, - сказал Мастер и тоже закурил, но что-то свое, чужеземное, извлеченное из маленького портсигара с вензелем.

Все проследили путь струйки, пытаясь углядеть в ней резон и решение. Но ничего не обнаружили - дымок и дымок.

– Я думаю, - сказал автор пьесы, - что оба плана великолепны, ничем уж они особенно не отличаются. Конечно, Мастер есть Мастер, но и второй план неплох, с хорошим пониманием дела, можно дать постановку в другом городе.

– Я согласен, - сказал Игорь, - хоть в Тмутаракани, мне пьеса нравится.

– Никакой речи о параллельной постановке, - сказал Мастер.
– Пьеса может быть скомпрометирована, это во-первых, вы же признаете ее вредной, и тогда все насмарку. Во-вторых, наш театр много гастролирует по республике, репертуар должен быть неповторим, тем более что затраты на постановку должны окупиться. И в договоре с театром так будет записано, если дело, конечно, дойдет до договора.

– То есть мне нигде больше свои пьесы и поставить нельзя?
– спросил автор.

– В таком виде, как она у вас написана, конечно. Вы же слышали экспликацию последнего оратора, пьеса, как он ее понимает, моментально становится идеологически вредной, ее можно повернуть и так, и эдак.

– Может, тогда лучше вообще не ставить?

– Нет, ставить надо, в ней много театральных достоинств, но недостатки могут быть преодолены, только если за работу возьмется наш театр.

Рысс замотал головой.

– Да уж, - сказал он, - да уж.

А больше ничего не сказал, обычно говорливый Рысс, пафос речи почему-то в этот раз хранил про себя.

– Так, может, я пойду?
– спросил Игорь.
– Извинюсь, что отнял у вас время, и пойду? Если все давно решено?

Главный редактор встал из-за стола, сел рядом с Игорем и обнял его за плечи.

– Не огорчайся, браток! Ты думаешь, меня не прорабатывали? Еще как прорабатывали! А наших товарищей? Здесь на всех места живого нет. Твой план тоже не плох, я даже в толк взять не могу, чем оба плана уж очень отличаются.

– Работай с публикой, - раздражился Мастер.
– Я заставлю публику думать, как нужно театру и, следовательно, Советской власти, в другом же случае публике предлагается думать и дискутировать во время спектакля совершенно свободно.

– Так, именно так, - сказал Рысс и глаза его засверкали. А больше он ничего не сказал.

– Ой, можно я выйду?
– попросила Перегудина и смутилась.
– Я вернусь скоро, мне очень нужно.

– Не могли вы что ли, товарищ Елена, со всеми этими мелочами разобраться до заседания?
– возмутился редактор и оставил в покое Игоря. Что за индивидуализм? Важное дело делаем, кажется!

– Хорошо, я останусь, - сказала товарищ Елена и прикусила губу.

– Надо решить, - сказал Закберг.
– С одной стороны, мы выслушали план Мастера, он безупречен по тонкости, по подходу, но именно эта изысканность и элегантность постановки может выявить грубость и прямизну нескольких сценических положений и, возможно, потребует новой редакции пьесы.

– Кто здесь говорит о новой редакции?
– спросил автор.
– Ерунда какая-то.

– Это моя точка зрения, - скромно сказал Закберг.
– Во второй, альтернативной разработке готовы принять пьесу, как она есть, со всеми грубостями и шероховатостями, но мы не можем быть совершенно уверены, что это пойдет на пользу Советской власти.

– Правильно, - сказал Мастер, - готовьтесь к крупным неприятностям.

– Нам неприятности не нужны, - сказал уже совершенно обеспокоенный редактор.
– Знаете что? Давайте перенесем обсуждение на потом, а пока пошлем пьесу вождям, пусть почитают.

– Читали и одобрили, - сказал автор.
– Сказали - пусть спецы решают, ведь вы спецы, спецы?

– Но мы разумные спецы, - сказал Зискин.
– А это большая разница.

– Да, - сказал Рысс, - да.

Он посмотрел с презрением на главного редактора, укоризненно покачал головой и, тыча в товарища Елену пальцем, закричал:

– Как вы можете, товарищ, как вы можете? Выпустите немедленно эту трудящуюся женщину, вы что хотите ее опозорить перед коллективом?

– Не надо, не надо, - пискнула Перегудина, потрясенная сочувствием Рысса - Я потерплю.

– Идите, - сказал главред.
– Все равно ни черта не разберешь.

Когда товарищ Лена выскочила из комнаты и все поглядели ей вслед, Мастер сказал:

– Долго будет продолжаться эта кукольная комедия? Чего вы добиваетесь? Вам что, неизвестны мои возможности и возможности, с позволения сказать, моих коллег? Долго я еще буду отстаивать право работать в театре, как хочу и как понимаю? Смерти моей добиваетесь? Хотите освободить пролетарскую культуру от моего присутствия?

– Ни Боже мой, - пискнул Зискин и, налив в стакан воды из графина, зачем-то сунул его Мастеру.
– Мы ничего такого не хотим.

– Тогда зачем тянуть резину, морочить голову с этим планом, яйца выеденного не стоящим?

– Знаете что, - неожиданно перебил его Игорь, - Мастер прав. Ну не поставлю я и не поставлю. В другой раз как-нибудь, я на таком совещании в первый раз, и у меня за вас за всех прямо сердце разболелось. Особенно за автора. Нельзя же так мучаться! А я как-нибудь в другой раз. У меня еще идеи есть... Мне бы только денег достать.

– Нет уж!
– разозлился автор.
– Не надо самоуничижаться, я думаю, твой план не хуже, я предлагаю решать сейчас.