Брат

– Вообще-то, мне надо зайти в одно местечко...
– Да!
– неожиданно вспомнила она.
– Что это за чушь мне говорили... Господи, кто же говорил, не могу вспомнить... Дай бог памяти... Нет, не вспомню... Ребята говорили, что ты умер. Ей-богу, не вру. Умер, говорят, Азад от какой-то болезни, э-э-э... да, от менингита... Я еще по думала, разыгрывают меня, придурки, ну вас к черту, говорю... Да, думаю, как же, умрет он от менингита, жди, если ему умереть, так уж скорее от сифилиса или спида...

– Тьфу!
– в сердцах сказал он.
– Типун тебе на язык! Какие гадости говоришь...

– Прости, милый, - сказала она, тесно прижавшись к нему боком, так что даже столкнула его с тротуара.
– Я больше не буду. Я буду хорошей девочкой, не сердись...

Через неделю, безрезультатно прождав его почти десять дней, уехала в Москву Маша, так и не поняв, что случилось с ее мужем. Когда он пришел домой, мать была одна -сидела, безвольно опустив плечи, глядя на кусочек ясного неба, заглядывавший в окно веранды, шевелила губами -говорила беззвучно сама с собой. Ее оставили одну со своим горем, и она как умела справлялась с ним. Увидев его, она встрепенулась, словно ожила на миг, будто потеряв навечно одного сына, теперь готова была всей жизнью своей отстоять от опасности другого. Она рассказала ему, что Маша уехала в слезах, ничего не понимая и умоляя, чтобы он позвонил ей в Москву, потому что уже плохо надеялась, что он может приехать.

– Мам, - сказал он.
– Объясни мне, пожалуйста, какое имеет ко мне отношение жена Фуада, или, как она его называет, Футика? Зачем она вообще приезжала к нам, оставив там мужа?

Мать тихо заплакала, с ужасом глядя на него.

– Что ты, мам, - ласково проговорил он, взяв ее за руку, погладил по этой маленькой, натруженной руке.

– Что ты? Не надо...
– Сынок, - сказала она, не в силах прекратить плач. Ведь ты и есть Фуад. Азад умер. С тобой что-то произошло. Ты - Фуад, Фуад...

Он некоторое время удрученно смотрел на нее.

– Ладно, - сказал он решительно.
– Сейчас я тебе докажу. Помнишь, в детстве, кажется, нам было тогда по семь лет или около того, осенью должны были в школу пойти, мы на пляже купались, на Приморском, и я сильно поранился об железку, торчащую из песка...

– Это Азад поранился, - сказала мать.
– Вот я и говорю. Я поранился, а вы с папой покойным перепугались страшно, папа на своей старой "Победе" помчал нас в больницу, и там мне наложили швы на спину. Помнишь? У меня до сих пор между лопаток большой шрам, все думают - от ножа. Вот, теперь смотри, - он снял рубашку, стянул с себя майку.
– Ну? убедилась?
– Сынок, - сказала мать усталым голосом.
– У тебя на спине нет никакого шрама.
– Нет шрама?
– повторил он за ней и встревожено посмотрел на мать, подошел к ней и снова взял ее осторожно, нежно за руку.
– Ма, пойду на базар, куплю продуктов. Тебе чего хочется, хочешь что-нибудь вкусненькое, а, мам?
– Не надо, - сказала она.
– У нас все есть. Ведь мы справляем поминки по Азаду. Ты не забыл? Каждый четверг приходят родственники и близкие. Готовить приходится человек на сто... Твои тети помогают, твои сестры двоюродные...
– Да, чего, чего, а родных у нас навалом, - усмехнулся он.

– Ладно, ма, мне идти надо. Я тебе денег оставлю... Я позвоню, - и он торопливо вышел, плотно прикрыв за собой дверь, и мать, оставшись одна, долго смотрела на эту дверь, прикрытую без стука, но так решительно и плотно, будто сын ее желал воздвигнуть глухую стену между собой и ею. И она снова заплакала - что ей было делать?
– заплакала, обуянная страхом и ужасом, видя, что творится с ее единственным теперь сыном, и не в силах помочь, не умея прийти на помощь.

Выйдя от матери, он, неожиданно для самого себя, пошел на Приморский бульвар, будто сами ноги бессознательно повели его. Он теперь не удивлялся подобным вещам, почти привык к ним, память ног и рук, память тела порой казалась сильнее обычной памяти, когда он силился что-то вспомнить и не мог. Что я здесь делаю?
– удивился он, поглядев на море, на развороченный асфальт, на груды мусора - следы доморощенного долгостроя.
– Зачем я сюда пришел? Давно не был... Давно? Как же так? Я ведь тут почти раза два в неделю прохожу, по набережной...

Ночь он провел за игрой в каком-то подозрительном полуподвальном помещении, заваленном ящиками, с характерным запахом погреба - отовсюду пахло винными бочонками, хотя ничего подобного и в помине не было. Впрочем, компания игроков в покер абсолютно не вписывалась с виду в этот притонного вида полуподвал, играли вполне солидные люди. Здесь он впервые, едва успев удивиться, обнаружил в себе явные признаки карточного шулера. Но вскоре выяснилось, что был он таким далеко не в гордом одиночестве: собравшиеся за игрой за грубым неотесанным столом, даже с расстояния пушечного выстрела не напоминавшим карточный, один другого стоили. Игра шла с переменным успехом. Но к утру он все-таки был в выигрыше, хоть и небольшом. Когда уже расходились, один из игроков отозвал его в сторонку и, проведя за нагромождение непонятных ящиков, негромко произнес: - А я ведь узнал тебя. Ты его брат. Близнец. Разве не так? То-то я слышал, что Азад недавно умер в больнице.

– О чем ты говоришь?
– сказал он.
– Я не понимаю.

– Прекрасно понимаешь, - рассердился игрок.
– Я видел вас вместе несколько лет назад.

– Ну и что?

– А то, что ты выиграл у меня полтора куска зеленых, -игрок вдруг вытащил из-за спины пистолет и приставил дуло к его животу.
– Если хочешь, можем договориться без шума.

– Нет, хочу с шумом, - сказал он, глядя в глаза игроку.
– Я свой дома оставил, но в следующий раз обязательно захвачу. И тогда не буду долго разговаривать, сразу прострелю тебе кишки, мудозвон.

– Пошел ты!..
– взъярился игрок, но убрал, а несколько секунд погодя и сам убрался, оставив его в покое.

Кончились сорокадневные поминки по Азаду, и теперь мать частенько оставалась одна, если не считать, что время от времени навещали ее сестры, изредка оставались ночевать, помогали по дому, поддерживали морально - она еще не пришла в себя после обрушившегося на нее горя, и теперь, после сороковин, когда сразу прекратились визиты, она остро почувствовала себя одинокой, ко всем бедам прибавилось еще несчастье с сыном, у которого, как все теперь считали, было неладно с головой. Так и жене его сообщили, в Москву. Он теперь часто звонил, чаще, чем обычно, заходил домой. Однажды зашел и взял из тайника пистолет, носил его повсюду с собой.

Через четыре дня он с двумя подельниками ограбил магазин. Его уговорили те двое приятелей, зная его безрассудную смелость и неумение отступать с полпути, какое бы дело он ни выбрал; он сначала отказывался, все-таки, он игрок, а не грабитель, но магазин - черт его дери -сам плыл в руки: ночью никакой охраны, пустынная улочка, с замком ребенок справится, а товары только привезли -навалом. Сначала он подумал даже, что-то все слишком легко получается, не ловушка ли это? Но приятели оказали ему, что это исходит от безалаберности хозяина, который длительное время собирается поставить надежную железную дверь, да так никак и не соберется, пока гром не грянет, вот они ему и помогут, чтобы он перекрестился. Один из подельников имел хорошее, надежное помещение для временного хранения товара. Одним словом, все решительно сходилось - надо было брать магазин, грех упускать такую возможность. Дело для него было новое, и хотелось попробовать, хорошее, рисковое дело, для настоящего мужчины. Короче, он дал себя уговорить без особого труда. Все обмозговали и начали действовать: угнали заранее облюбованную машину, тихо, в два часа ночи, вскрыли магазин, перевезли товар и сложили на складе до поры, пока не найдется оптовый покупатель. Потом отмечали его первое дело. Целку тебе сломали, шутили подельники, теперь сам будешь проситься - не возьмем.

И опять звонила Маша из Москвы.

– Что же это такое происходит?
– жаловалась она его матери.
– Ведь он был такой хороший, скромный, настоящий труженик, с утра до вечера на работе, хороший муж, хороший специалист, - зациклилась она на одном и том же, чуть не плача, - разве что детей у нас не было, так что же, мы только три года, как женаты, и разве нельзя было по-человечески оказать, что я недоволен тем-то и тем-то?.. А то, что вы говорите, что он теперь болен, простите, меня не убеждает, у него не было никаких предпосылок к подобной болезни, я тут советовалась со знакомыми психиатрами...
– она вдруг, не сдержавшись, заплакала громко.- Но что же, господи, что с ним происходит? Ведь это страшно... Ведь он никогда не любил такой безалаберной, богемной жизни, был домосед, ведь это не его жизнь, которую он сейчас ведет, вы же должны знать... Что с ним творится? Кто это, кто с ним такое сделал?!

Бедная женщина ничего не могла ей ответить, только успокаивала ее, чувствуя, как тяжело ей даются слова успокоения, сама она гораздо больше нуждалась хоть в какой-то ясности, определенности насчет своего сына.

Все-таки Маша не собиралась так легко отказываться от мужа. Как то приехала как снег на голову - без звонка, без телеграммы - с одной лишь небольшой сумкой: белье, минимум вещей, самых необходимых, но с твердым намерением не уезжать отсюда без мужа, или по крайней мере, убедиться, что случай с ее Футиком и в самом деле неслыханно тяжелый и придется ей отказаться от него. Она поселилась у свекрови, которая была ей по-настоящему рада, что ни говори, они ведь были сейчас сестры по несчастью и понимали друг друга с полуслова. Несколько дней она жила у свекрови, безрезультатно ожидая его звонка или прихода, но эти дни как раз совпали с горячей порой в его деятельности: реализоввали товар из ограбленного магазина с подельниками и, как водится, не поделили. Он-то плевать хотел, это не его бизнес, он зарабатывал игрой и грех было жаловаться - деньги текли рекой, в Баку, как нарочно, в последнее время по открывали казино, вполне легальные, где он чувствовал себя, как рыба в воде. Но один из подельников стал зарываться, явно намереваясь облапошить его, чего он никак не мог допустить - это впоследствии могло бы сказаться на его авторитете профессионального игрока. Пришлось доказывать, что он далеко не фраер, пришлось немного порезать товарища, поучить его, третий еле отлепил их друг от друга, на том и расстались, обещая друг другу еще свидеться. В тот же вечер попал он на крупную игру, но везло с переменным успехом, так что выигрыш был ничтожным. Только на пятый день после приезда Маши он позвонил домой, матери, которая тут же сообщила ему, как они и договаривались с невесткой, что очень плохо себя чувствует, осталась одна и просит его приехать, так что он тут же, бросив трубку и скрипя от досады зубами, помчался домой. Дверь ему открыла Маша, мать и в самом деле расхворалась и лежала в постели, приходила медсестра делать ей уколы, и Маша, таким образом, на этот, раз пришлась как нельзя более кстати. Но только не для него.