Братство рун

— Так, ты почувствовала себя плохо. — По взгляду Элеоноры было нетрудно догадаться, что она вся кипела от гнева и презрения. — Этот прием был устроен в твою честь. Собрался весь свет знати, чтобы поприветствовать тебя на твоей новой родине. Я не знаю, как это считается в Англии, но здесь, на севере, воспринимается верхом неприличия, если почетный гость уходит, не сказав ни единого слова на прощание или извинившись. Ты нарушила рамки приличия и оскорбила гостей.

— Мне очень жаль, — сказала Мэри, — но я сделала это не намеренно. Вдруг я почувствовала себя плохо, как уже говорила раньше, и я посчитала лучшим…

— Но достаточно хорошо, чтобы веселиться на свадьбе в людской? — Голос Элеоноры звучал резко и жестко, отчего у Мэри все сжалась внутри. Испуганно она взглянула на хозяйку замка.

— В чем дело, дитя мое? Ты действительно думала, что твои маленькие проделки ускользнут от моего внимания? Я узнаю обо всем, что происходит внутри этих стен.

Мэри опустила взгляд. Было бесполезно отрицать что-либо. Вероятно, разболтал один из кучеров или лакеев, и Мэри не могла поставить это им в вину. Они все боялись людей, на службе у которых состояли.

— Это не было запланировано, — сказала Мэри, четко произнося каждое слово. — Я вышла наружу, чтобы сделать глоток свежего воздуха. Тут я услышала музыку, и захотела узнать, откуда она раздается. Потом одно произошло за другим.

— В твоих устах все звучит крайне невинно, если учесть, что ты танцевала с учеником кузнеца и соблюдала примитивные крестьянские обычаи.

— Простите меня, — возразила Мэри и не могла сдержаться, чтобы в ее голосе не прозвучал сарказм, — я не знала, что это запрещено.

— Тебе все запрещено! — заорала Элеонора, и ее голос сорвался. Ее глаза сверкали гневом, и угрожающая аура, окружающая ее, вселила страх даже в Мэри. — Все, что может нанести вред доброму имени и уважению лэрда Ратвен, — немного поостыв, продолжила хозяйка замка.

— Это нанесет вред доброму имени и уважению лэрда Ратвена, если я посетила свадьбу его слуг и пожелала счастья молодоженам?

— Такое поведение не подобает леди, ей не полагается почитать крестьянские традиции и желать добра подлому народу.

— Подлому народу? Эти люди наши подданные. Они состоят у нас на службе и находятся под нашей защитой.

— В самую первую очередь, — поправила Элеонора с дрожащим от гнева голосом, — они подчиняются и служат нам. Их кровь не того же цвета, как наша, они нечистые и ничтожные существа. Леди не смеет общаться с ними согласно своему происхождению.

Мэри кивнула.

— Постепенно я начинаю понимать, откуда у Малькольма такая жизненная позиция.

— Тебе не подобает быть дерзкой или критиковать меня или лэрда в какой-либо форме. Твоя задача ограничивается лишь тем, чтобы быть своему мужу хорошей и послушной супругой и с безукоризненной стороны представлять дом Ратвенов в обществе. Только это требуется от тебя. Чувствуешь ли ты себя способной для этого?

Мэри опустила голову. В какой-то момент она захотела кивнуть и пристыженно подчиниться старшему по возрасту и по положению, как ее воспитывали с юных лет. Но тут она опомнилась, потому что подумала о тех ценностях, в которые безоговорочно верила и которые ни во что не ставились в замке Ратвен. Этого она не могла молча стерпеть.

— Это зависит от того, — поэтому она сказала тихо.

— От чего? — Черты лица Элеоноры приняли теперь снова выражение хищной птицы, которое Мэри уже напугало в день ее приезда.

— Должна ли я стыдиться, что представляю дом Ратвенов.

— Должна ли ты…. — хозяйка замка поперхнулась и, похоже, действительно на какой-то миг лишилась воздуха. Беспомощно она размахивала руками, и ей потребовалось несколько секунд, чтобы успокоиться. — Да ты вообще соображаешь, что говоришь, глупая девчонка? — выпалила она наконец.

— Думаю, да, — заверила ее Мэри, — и я так же не думаю, что я глупая. Это мое глубокое убеждение, миледи, что с людьми, пусть даже самого ничтожного происхождения, мы должны обращаться как с равными. Все люди наделены Богом равными правами и привилегиями. Обстоятельство, что не у всех есть счастье родиться в благородной семье, не должно давать нам повода смотреть на них свысока.

— Ах, вот оно что, — заохала Элеонора презрительно. — Революционная болтовня!

— Возможно. Но я посмотрела в глаза людей, которые работают на вас, и я увидела там только страх. Слуги боятся вас, миледи, как и вашего сына.

— И это не нравится тебе?

— Конечно нет, потому что я придерживаюсь мнения, что слуги должны любить своих хозяев и служить им верно.

Какой-то миг Элеонора сидела неподвижно, ничего не ответив Мэри. Потом она разразилась громким нервным смехом.

— Это причина для твоей ночной проделки? — поинтересовалась она. — Ты хочешь завоевать симпатию слуг и горничных?

— В первую очередь это люди, миледи. Да, я хочу снискать их симпатию и уважение.

— Уважение можно снискать только лишь авторитетом. И страх в этом — самое лучшее средство.

— Я не придерживаюсь этого мнения.

— Мне все равно, какое у тебя мнение. Ты выставила меня и лэрда в неприглядном свете и оскорбила, и это не будет оставлено безнаказанно.

— С позволения сказать, миледи, лэрд — болван, которого волнуют только мнение о нем и его богатство! Ничего другого он не заслужил.

— Довольно. — Губы Элеоноры вытянулись в тонкую линию и образовали на ее бледном лице горизонтальную полоску. — Ты явно не хочешь ничего другого. Я проучу тебя.

— Что вы задумали? — с вызовом спросила Мэри. — Сожжете крышу у меня над головой, как вы это проделываете с бедными людьми?

— Ну, крышу, конечно же, нет, но есть и другие вещи, которые великолепно горят. Например, бумага.

— Что это значит? — Мэри вдруг посетило плохое предчувствие.

— Ну, дитя мое, к моему великому сожалению, мне кажется очевидным, что эти дурацкие представления, которыми ты забила себя голову, ты выдумала не сама. Ты где-то узнала о них, и мне пришло на память, что ты с удовольствием суешь свой нос в книги гораздо чаще, чем всякая другая молодая дама, которую я знаю.

— И? — спросила Мэри.

— Эти книги — явно настоящая причина для твоего упрямства и глупого поведения. Я распорядилась, чтобы твои книги и снесли на двор, чтобы сжечь у всех на глазах.

— Нет! — Мэри вскочила с места.

— У тебя был выбор, дитя мое. Тебе не стоило выступать против нас.

На один миг она застыла, потеряв понимание происходящего из-за такого цинизма. Ужас охватил ее, и она бросилась к окну, выглянула во двор. Там внизу пылал яркий костер, от него поднимался серый дым к утреннему небу, а вместе с ним обрывки листов бумаги, которые подхватил наверх теплый воздух.