Братва. Пощады не будет

Обратно в деревню родители близнецов так и не вернулись. Сгинули, должно, в лютых колымских вьюгах, как и тысячи других подобных горемык.

Ухаживания Михаила продолжались недолго – меньше месяца и закончились простенько, но со вкусом, как говорится, – свадьбой. Разочарование в семейном счастье не заставило себя ждать. Михаил почти перестал обращать на нее внимание, решив, видно, что окольцованная птичка уже никуда не улетит. Внешний атлетизм мужа тоже себя не оправдал – на любовную игру молодожен сподабливался лишь раз в неделю. Обычно по субботам после жаркой баньки.

При такой вопиющей холодности супруга немудрено, что Тамара как-то однажды не устояла перед откровенными заигрываниями Василия. Вот говорят, будто близнецы во всем копия друг друга. Ничего подобного, Василий, в отличие от Михаила, был готов к постельным подвигам постоянно – хоть семь раз на дню.

Но недолго бабское счастье длилось. Посадили Ваську в тюрьму за смертоубийство. Пьяная ссора, люди сказывали. Да к тому же Михаил – по вечному закону подлости – пронюхал каким-то образом о ее измене с братом. Ладно бы просто прибил или вовсе перестал выполнять свой супружеский долг. Не тут-то было! Садистом натуральным оказался, извращенцем половым.

– Долги свои я завсегда плачу! – заявил, криво ухмыляясь. – И ты по субботам свое будешь и дальше получать. Но теперича уже не спереди, а сзади, как и положено сучкам! Чего глазами хлопаешь? Не поймешь никак? Объясню наглядно! А ну, вставай на четвереньки, шалава!

Однажды, после очередного унизительного, и весьма болезненного акта «собачьей любви», Тамара не стала, как обычно, греть в тазике воду, а направилась на подгибающихся ногах к бабке Агафье.

Ее маленький, всего о двух оконцах, домишко буквально утопал в густых зарослях цветущей сирени. Но на сей раз сладко-пряный душистый аромат не тревожил и не ласкал сердце. Наоборот, даже добавил душевных мук и горечи.

Смазанные гусиным жиром, железные петли калитки без малейшего скрипа впустили позднюю гостью во двор. Собаку бабка Агафья не держала. Да и нужды в сторожевом звере не было никакой. За глаза бабку в деревне звали не иначе как ведьма или Баба Яга и сторонились утопающего в сирени домика, как вертепа всяческой нечисти. Впрочем, когда припирала нужда, деревенские жители, стараясь делать это незаметно друг от друга из-за какого-то непонятного им самим стыда, тайно навещали бабку Агафью. А куда ж деваться? Никто, кроме этой полусгорбленной старухи с диковатыми глазами на удивительно свежем, без единой морщинки лице, не умел так быстро и, главное, недорого снять порчу со скотины, точно предсказать роженице, девочку или пацана та вынашивает в утробе, и сколько еще дней продлится сухостой – жгучий враг урожая. Да и по другим, не менее важным житейским вопросам бабка могла всегда дать дельный совет – не зря прожила свою долгую жизнь, опыта поднакопила предостаточно. Все население деревушки это доподлинно знало – всем ведь известно, что среди ведьм дур не найдешь. Даже днем с огнем.

Сеней избушка не имела, и поэтому, толкнув низкую дубовую дверь, Тамара сразу оказалась в горнице. Бабка еще бодрствовала, сидючи за круглым столом без скатерти, занималась своим обычным любимым делом – перебирала пучки разных трав и корешков, росших на болоте в основном. Может, любовалась причудливыми мертвыми лепестками, а возможно, просто подбирала ингредиенты для какого-нибудь тайного колдовского снадобья. Тамара очень рассчитывала именно на последнее.

– Вечер добрый, бабушка Агафья! – с порога вымученно улыбнулась гостья, отвечая на вопросительный, хитровато-прищуренный взгляд хозяйки. – Я по недоброму делу к тебе. Коли поможешь извести муженька – проси что хочешь! Ничего не пожалею, Богом клянусь!

– Не поминай Бога всуе и не клянись именем его! – строго заметила бабка и кивнула на свободный стул. – В ногах правды нет. Присаживайся, голубушка, и поведай о горести своей. Сядем рядком, поговорим ладком. Небось налево кобель твой гулять повадился?

– Нет, бабушка, – Тамара присела на краешек деревянного стула и невольно болезненно поморщилась.

– Исполосовал, изверг, задницу? – живо заинтересовалась старуха. – Вожжами? Надо бы смазать жиром гусиным. Наипервейшее средство, поверь, милая. Выходит, это ты налево кому-то подвернула?

– Нет, бабушка! – через силу улыбнулась фиолетовыми губами Тамара, начиная сомневаться в общепризнанной прозорливости хозяйки. – Все значительно хуже!

Превозмогая женскую стыдливость, Тамара рассказала об их совместном житье-бытье с мужем, не скрыв даже своей кратковременной связи с его братом-близнецом. Лицо ее, только что синюшно-серого оттенка, сейчас пунцово пылало, но она, почти не сбиваясь, досказала все до конца – вплоть до ежесубботнего над ней скотско-унизительного надругательства.

– Вредно это, – сочувственно покачала седой головой практично мыслящая старуха. – Геморрой запросто заработать можно. Свечи вот хорошо помогают. Или специальную мазь могу предложить. Никакой боли уже не почувствуешь – как по маслицу пойдет! Недорого совсем.

– Ты все не о том, бабка! – Лицо поздней гостьи опять стало бледнеть, но уже от искреннего негодования. – Я ведь правда не шучу – помоги сжить со света Михаила! Хватит гаду такому уж небо коптить!

– Грех великий это, – лукаво прищурилась Агафья. – А чего по-доброму не разбежитесь? Нонче это запросто. Аль имущество делить резону нет?

– Само собой! – без тени смущения, цинично призналась Тамара, невольно стискивая ладони в два маленьких, но убедительных, упрямо-твердых кулачка. – Не для того я восемь лет мучилась, чтоб на бобах остаться! Родичей, как знаешь, у меня нет. Некуда мне отсюда подаваться. Никто нигде не ждет!

– Сиротинушка ты у нас, – вздохнула Агафья, нежно поглаживая натруженные руки Тамары своими морщинистыми ухватисто-крючковатыми коричневыми пальцами.

Очень скоро кулачки той безвольно разжались и остались расслабленно лежать на столе, напоминая пару развернувшихся розовых ежиков.

– И то верно! – продолжала ласково ворковать старуха. – Даже при социализме сироткам негде голову приклонить было, а уж при нонешнем капитализме – и подавно! Надо, видать, помочь горю твоему. Я хоть и стара, но сердце у меня не каменное – живое, жалостливое. Только с умом нужно все сладить, чтоб шито-крыто было. Нонче это не просто. Шибко грамотного фершала из области прислали – враз мышьяк в желудке отыщет. Пройдоха, одним словом! А ведь наипервейшее ране это средство было: знай подмешивай в чай постылому мужу-злыдню каждый день по нескольку крупинок мышьяка – через месячишко, глядишь, он и преставился от внутреннего воспаления. А залучше всего фотокарточку мужа в гроб к покойнику подложить. Но шибко долго ждать – год сухотка глодать его будет, пока истает, как снежок на солнышке. Тебе-то, милочка, к спеху, поди, надоть? Сможешь еще хотя б месячишко-другой перетерпеть? В таком деле поспешать – себе дороже! Поверь уж, голубушка, слову бабки старой, много чего повидавшей на своем веку.

– Столько лет терпела, сумею и еще подождать! – устало кивнула Тамара. – Только уж так подсоби, чтоб в тюрьму за смертоубийство мне не попасть.

– Все шито-крыто, девонька, будет. Строго по науке! – Старуха многозначительно покосилась на выпирающую грудь гостьи, где явственно угадывалось нечто чужеродное. – Деньги я вперед в таких случаях беру...

Тамара, готовно сунув руку за пазуху, извлекла на свет Божий увесистую бумажную пачку, собранную из купюр самого разного достоинства – от пятисотрублевок до десятитысячных. Без колебаний придвинув ее по столу к бабке Агафье, заказчица безвременной смерти мужа, не мигая, уставилась в бесцветные, но странно живые глазки старухи, ожидая без промедления получить требуемое тайное зелье.