Братья Дуровы

Услужающий уже вторично сменил на столе пузатый фарфоровый чайник с кипятком и поставленным сверху чайничком с крепкой заваркой. Братья продолжали беседу. По-прежнему внешне очень похожие, они по манере держаться стали еще более различны. Владимир предпочитал молчать, лишь иногда задавал вопросы и слушал, будто ища подтверждения какой-то своей мысли. Анатолий, наоборот, говорил уверенным тоном, видно, обретенным в упорной борьбе за успех.

— В Воронеже, — продолжал он, — впервые я получил бенефис. Сбор был полный. Мне подносили подарки. Какой-то сапожник, мой восхищенный поклонник, вышел на арену и подарил банку с ваксой своего изготовления. Хохотал весь цирк… С Труцци я побывал в нескольких городах, но в Саратове мы разошлись…

— Снова повздорил?

— Романтическая история… Наш наездник Луиджи ухаживал за Эстериной, дочерью Труцци, но она предпочитала англичанина жокея Орландо. Директор был против брака своей дочери с жокеем. Тогда они решили повенчаться тайно. Я дружил с ними обоими и согласился помочь свадьбе. Директор узнал об этом и обрушил свой гнев на меня. Предложил клоуну Анатолию Дурову покинуть цирк… Так остался я без работы и денег. Пришлось вернуться в Москву, просить приюта у крестного. Доброта его известна: встретил с объятиями. Теперь я с женой под его кровом… Скоро приедет цирк Шумана, надеюсь получить у него ангажемент.

— Ну, я не могу ничем похвалиться, — заметил Владимир. — Пока занимаюсь дрессурой свиней, собак, пеликанов…

— И, значит, о клоунаде уже не помышляешь?

— Именно для того и занимаюсь дрессурой. Я пришел к заключению, что обязательно надо обновить жанр. Ведь большинство клоунов повторяют друг друга. Шутки их однообразны, грубы, а настоящий юмор отсутствует.

— И что же ты надумал?

— Дрессированные животные могут не только украсить номер, но дать отличный повод для шутки…

Анатолий с интересом взглянул на брата. Теперь пришел его черед удивляться и задавать вопросы.

— Замысел хорош, только как его осуществить? Кнутом крыс не выучишь ничему. Разве только собака да свинья могут его побояться.

— Кнут я вообще стараюсь исключить.

— Ну, это ты, братец, брось! Как же иначе приучить животное к послушанию?

— Лаской! Только лаской и угощением.

— Ишь ты, что придумал, — рассмеялся Анатолий. — Однако использовать животных в клоунских антре, пожалуй, стоит… Тут что-то есть интересное.

— Можешь убедиться своими глазами. Приходи ко мне на Садовую улицу, посмотришь моих зверушек. Из-за них я не живу в доме крестного. И так мы доставляем ему немало хлопот и волнений. Непутевые…

— Я таковым себя не считаю… — резко возразил Анатолий.

Владимир ничего не ответил. Разговор оборвался.

Ресторан заполнялся новыми посетителями и уже не вмещал всех любителей растегаев. И в аллеях сада стали гуще толпы гуляющих. В знойные летние дни тенистый Александровский сад особенно привлекал своей прохладой. Няньки с детьми, студенты из университета, расположенного напротив, мелкие купчики и приказчики из множества складов, лавок и магазинов возле Красной площади, чиновники казенных присутствий, девицы, ищущие кавалеров, прохаживались по дорожкам и отдыхали на скамейках, щедро расставленных у цветочных клумб.

— Знаешь, что я надумал? — неожиданно нарушил молчание Анатолий.

— Что?

— Наше внешнее сходство надо использовать в каком-нибудь номере. Можно сделать занимательный трюк.

— Согласен… — откликнулся Владимир. — Но все же мы очень различны.

— Не спорю…

Разговор погас. Братья встали из-за стола, вышли из ресторана, равнодушно, словно чужие, попрощались и каждый направился в свою сторону.

В своих мемуарах Анатолий Леонидович Дуров не удержался, чтобы не приписать себе идею применить дрессированных животных и птиц для клоунских антре. «Мои дрессированные животные имели большой успех и породили массу подражателей, — без лишней скромности писал мемуарист. — Почти все циркисты обзавелись какими-либо зверьками и стали их приготовлять к артистическому поприщу, однако моих они не перещеголяли, и я во все время службы в Москве первенствовал со своими маленькими помощниками.

Мой способ дрессировки никому не был известен, вследствие чего мои конкуренты не могли достигнуть того внимания публики, коим я пользовался. Они вызывали послушание животных хлыстом или того хуже — голодом, я же, наоборот, терпением и лаской… Мои животные постоянно веселы и слушаются меня без малейших угроз, тогда как конкуренты во время представления не выпускают кнута из рук и до такой степени запугивают своих зверят, что те работают, трясясь от страха, и так жалобно поглядывают на своих учителей, что возбуждают в публике понятное сострадание. Я не знаю, зачем мои коллеги прибегают к подобным крутым мерам, когда с маленькими друзьями человечества можно справиться одним терпением».

Подобные утверждения мемуариста не соответствуют истине. Иностранные клоуны ранее использовали дрессированных животных в своих антре. Но наибольших успехов в этом добился Владимир Дуров.

Только ревностью и страстным стремлением умалить достижения брата можно объяснить подобные неточности в мемуарах Анатолия Дурова. Что греха таить, в своих воспоминаниях старший брат платил ему той же монетой.

Причина в обоих случаях одна — вражда! Вражда, исподволь зародившаяся в молодые годы и трагически прошедшая через всю жизнь братьев.

Анатолий Дуров косвенно объясняет ее истоки, делая откровенное, хотя жестокое признание: «Приглядевшись к закулисной цирковой жизни, я понял, что закулисная интрига — не интрига, а только борьба за существование. Иной борьбы, в силу особенности положения вещей, там быть не может. В цирке, как и в театре, счастье одного построено не на несчастье другого, как это обыкновенно бывает в жизни, а на несчастье двадцати других. Потому, чтобы занять видное положение в театре или цирке, нужно предварительно превратить многих в ничто и уже на их терпеливых плечах основаться самому во всем блеске своего успеха. В сущности, за кулисами царит одно правило: „Топи!“. И если ты сам не будешь топить, так утопят тебя… Все хотят есть слаще, жить просторнее, и поэтому каждый карабкается на первое место, которое хорошо оплачивается и тешит самолюбие».

Много горьких минут надо было испытать, чтобы прийти к подобному заключению. Как бы то ни было, оно дает ключ для понимания сложных жизненных взаимоотношений братьев Дуровых.

Безработный циркист под кровлей опекуна не испытывал острой нужды. Но его, уже вкусившего сладость успеха в провинции, томила вынужденная бездеятельность в Москве. И он настойчиво добивался ангажемента в цирке Шумана. Разговор с директором был короток:

— Кто вы? — спросил директор.

— Русский клоун Дуров.

— Как?

— Анатолий Дуров — русский клоун.

— Не слыхал такого.

— Я начинающий…

— Таким место в провинции…

— Дайте дебют!

— Глупости!

— Я буду иметь успех…

— Прощайте! Некогда…

— Вы, может, раздумаете? Я к вам наведаюсь…

Через некоторое время молодой клоун возобновил разговор с Шуманом.

— Ах, вы опять? — недовольно вымолвил директор. — Я занят и говорить-то нам не о чем.

— Дайте дебют!

— Повторяю, у меня служат только настоящие артисты, а новичку делать нечего.