Братья-оборотни

Пес нечленораздельно прорычал нечто печально-обиженное. В его интонации явственно читалось, дескать, я тебе акробат и не мифическая обезьяна, чтобы в воздухе кувыркаться. Я, дескать, собака, а собакам такие движения не свойственны.

— Горе ты мое, — вздохнула Бонни. — Ну что с тобой будешь делать… Ну, давай попробуем вместе.

Следующие несколько минут они занимались совершенно безумным делом. Пес вставал перед пнем, припадал мордой к земле, а зад оттопыривал, как сука перед случкой, Бонни хватала его за задние лапы и пыталась перебросить его толстую жопу через пень, но ничего не получалось, потому что пес был большой и тяжелый, а Бонни — женщина некрупная, хоть и жилистая. Не хватало у нее сил, пес заваливался то вправо, то влево, и кувыркался не через пень, а через пустое место. Никакого превращения при этом, естественно, не происходило.

— Может, поможем? — прошептал Эндрю.

Мэтью ничего не ответил ему, только ткнул в бок, дескать, никшни и затаись, коли жизнь дорога.

— Господи, помоги рабе твоей ведьме праведной, — прошептал Эндрю.

Понял, что только что сказал, и начал глупо хихикать. Мэтью отвесил ему подзатыльника. Бонни, очевидно, услышала какой-то шум, замерла и стала прислушиваться. Но монахи затаились, и она решила, что послышалось.

Мудрые люди говорят, что если заниматься каким-нибудь делом достаточно долго и упорно, то рано или поздно что-нибудь получится. И правило это распространяется не только на обычные повседневные дела, но и на всякую извращенную херню, какая нормальному трезвому человеку не придет в голову никогда и ни за что. Если, например, маленькая рыжая женщина примется кувыркать через пень большую серую собаку, и будет делать это упорно и неустанно, то рано или поздно все у нее получится. Так и вышло.

— Фу, наконец-то, — сказал Мелвин Кларксон, отряхиваясь. — Я уже заебался.

— Ты долбоеб неуклюжий, — сказала ему Бонни. — Неужели трудно было помочь хоть чуть-чуть? Я тебе не грузчик такую животину ворочать.

— Кувыркательные движения собакам не свойственны, — сказал Мелвин. — А если бы ты не пиздела и не стонала, давно бы уже обратила меня и не устала бы совсем. Ленивая ты девка, Бонни.

Бонни нахмурилась, уперла руки в бока и сказала:

— Если бы не колдовство этой ленивой девки, ты бы, мудак, до сих пор по лесам бегал бы. Так что заткни ебальник и не пизди, а вырасти лучше одежду, чтобы голым не ходить, а то замерзнешь.

Мелвин опустил взгляд и увидел, что голый.

— Не понял, — сказал он. — Бонни, что значит вырастить одежду?

— То и значит, — ответила Бонни. — Ты же оборотень, тебе должно быть похуй что выращивать: шерсть или одежду. Или перья, как этому дракону. Я уже заебалась тебе одежду наколдовывать.

— Но я не умею! — воскликнул Мелвин. — Шерсть — она как-то сама собой отращивается, а управлять процессом я не умею.

— Ну и дурак, — сказала Бонни. — Дракон умеет, а ты не умеешь. Долбоеб.

— А причем здесь дракон? — не понял Мелвин.

— Он тоже оборотень, — объяснила Бонни. — Я смотрела, как вы грызлись, у тебя и у него плоть устроена одинаково, вы однотипные оборотни. Только он умный, а ты дурак.

Мелвин насупился и спросил:

— Почему это я дурак?

Он хотел, чтобы вопрос прозвучал грозно, но не получилось. Очень трудно быть грозным, когда ты голый. Вот и на Бонни его попытка не произвела ни малейшего впечатления.

— По жизни дурак, — сказала она. — Ты когда псом оборачиваешься, речь утрачиваешь напрочь, а дракон в любом облике разговаривает, как человек. Ты когда дерешься, прешь напролом, как мудак, а дракон соображает, когда надо драться, а когда лучше убежать. А когда дракон отращивает новый член взамен откушенного, он сразу перьями покрывается, а у тебя шерсть растет только там, где ни разу не откусили. Дурной ты оборотень, недоделанный.

— Гм, — сказал Мелвин.

Бонни подошла к нему и потрепала по плечу.

— Да не расстраивайся ты, — сказала она. — Я не в обиду говорю, а чтобы ты понимал. Одежду я наколдую, только лучше сначала, наверное, снова принять облик как на иконе. А то узнает кто в лицо, не дай бог… Бенедикт, например…

— А что Бенедикт? — пожал плечами Мелвин. — Бенедикт — поп достойный, вменяемый. При других обстоятельствах я бы с ним союз заключил против Роберта-коммунара. Поначалу я, конечно, на Бенедикта зол был, потому что он жесток неимоверно и когда меня в замковом застенке пытали, он такое придумывал, что до сих пор передергивает, как вспоминаю. Я его как впервые увидел после той моей казни, сразу в глазах помутилось, чуть было не загрыз. А потом подумал и понял, что не зря мне господь не попустил его загрызть. Потому что Бенедикт, хоть и не святой никакой, а грешник злоебучий, мудак трижды опизденевший, тремя кадилами выебанный… но союзник из него может получиться вполне достойный. Если бы не этот дракон… Я Бенедикту собирался открыться, когда Роберта убью. Потому что без него мое повторное воцарение легитимизировать будет очень непросто. А с ним просто.

— Но ты же еретик богомерзкий, — заметила Бонни. — Тебя на костре сожгли. И не покаялся ты ни хера, до самого конца обвинял Роберта и Бенедикта в грехах и преступлениях, клеветал и кощунствовал нагло и закоренело. За то и поплатился.

— Клеветал и кощунствовал — это пока в Локлире Роберт сидит, — возразил Мелвин. — А когда в Локлире сяду я, это будет не клевета и не кощунство, а духовный подвиг, типа, пошел на мученическую смерть, но господь не попустил и явил чудо. Поняла?

— Поняла, — кивнула Бонни. Немного помолчала и добавила: — Вон там, в траве, какое-то тело копошится. Думаешь, это Бенедикт?

— Не думаю, а уверен, — ответил Мелвин и улыбнулся. — Я когда в собачьем теле пребываю, нюх у меня становится ниибический. Я все жду, когда же он храбрости наберется и вылезет, намекаю, намекаю…

Отец Бенедикт выскочил из травы, как стрела из арбалета. В руках он сжимал чудотворный посох, направленный волшебным наконечником прямо на Мелвина. Выражение лица Бенедикта напомнило Мелвину загнанную в угол крысу.

— Сейчас ты у меня донамекаешься! — завопил святой отец. — Как переебу лучом божьего огня, пиздец тебе настанет немедленно!

Судя по всему, этой тирадой Бенедикт намеревался Мелвина напугать. Но не вышло.

— Дракона ты этим лучом не переебал, — сказал Мелвин. — А Бонни говорит, мы с драконом одинаковые по устройству, правильно я говорю, Бонни?

— Угу, — подтвердила рыжая ведьма.

— Я этой девочке в колдовских делах доверяю, — продолжил Мелвин свою речь. — Она в колдовстве знает толк. В отличие от тебя, мудака. Так колдовская палка твоя не поможет тебе ни хера. Кстати, Бонни, ты как думаешь, эта палка божественная или колдовская?

— Никакая, — ответила Бонни. — Там под набалдашником спрятан волшебный артефакт, но он не святой и не дьявольский, его Гримпенская нечисть сотворила, а она духовно нейтральна, это всякому колдуну известно.

— Ты чего пиздишь?! — возмутился Бенедикт. — Я этот артефакт лично отобрал у самого дьявола…

Тут он понял, что проговорился, и смущенно умолк. Мелвин и Бонни засмеялись.

— Да ты, сука, с нечистой силой сношаешься, — сказал Мелвин. — Сам признался, мудозвон, в присутствии двух свидетелей.

— Да какие вы на хуй свидетели! — воскликнул Бенедикт.

— Да я не о себе, — сказал Мелвин. — Вон в тех кустах два монаха прячутся. Вылезайте, братья, и свидетельствуйте, пока вам пиздец не пришел.

Бенедикт крутанул посохом, и Мелвин быстро крикнул:

— Отставить вылезать!

И добавил, уже спокойнее:

— Потом вылезете, пусть этот долбоеб сначала успокоится.

— Я не долбоеб, а иерарх святой церкви, — заявил Бенедикт.

Но посох опустил.

— Ты не иерарх, а полутруп, — возразил Мелвин. — Ты одной ногой в могиле стоишь, знаешь, почему?