Братья с тобой

Она стояла у прилавка и с аппетитом ела вкусное мацони.

— Извиняюсь, гражданочка, мы с вами будто бы встречались, не помните? Еще в положении вы были… Очень мне интересно, как дочка ваша? И кто у вас народился?

Спрашивала женщина. Румяная, в клетчатом шерстяном платке, в тулупчике, аккуратно подтянутом ремешком. Кто такая?

Маша смотрела на нее, смотрела — и вспомнила. Они же рядом лежали в Ташкенте, в комнате матери и ребенка. Двойня у нее была, мальчишки.

— Припоминаю, эвакуировались вместе… Дочь у меня вторая, обе ничего, здоровы. А ваши как?

— Мои растут. Моим что делается — мальчишки!

Женщина вышла на рынок продать паек чая, свой и ребят. Маше она обрадовалась, как родной. Узнав, зачем Маша приехала, она потащила ее к себе: у нее раскладушка есть, можно переночевать, тепло, — они тут все плиту жмыхами топят. Жмыхи с фабрики хлопкового масла, в них жиру пятнадцать процентов, ими скот бы кормить сибирский, — да ведь на чем повезешь, сейчас транспорта не хватает. Вот и топим плиту маслом. Их есть можно, эти жмыхи, только жесткие они, не то что подсолнечные, — те рассыпчатые, как халва. Держит она поросенка, откармливает, — и себе сало, и людям продаст — деньги. На зарплату разве проживешь?

— Муж пишет? — спросила Маша неосторожно.

— Пенсию за него получаю, — ответила женщина, вздохнув горестно. — А ваш жив?

Ее звали Валентина, эту офицерскую вдову. Она работала в детском саду воспитательницей, туда и ребят пристроила. Прирабатывала, чай и пайковую водку продавала, изворачивалась как могла. Маше она обрадовалась, — знакомая всё же! Договорились, что ночевать Маша придет к ней. У нее и радио, сводки послушать можно. Утренние сводки она пересказала на ходу.

Маша тоже была рада встрече. Подарила Валентине термос, — их в Ашхабаде полно, туда какой-то термосный завод эвакуировался, а возить продавать — транспорта нету, как тут для жмыхов. Валентина была очень довольна: для занятой женщины термос находка, даже если наловчилась плиту чуть не все сутки горячей держать.

Маша сходила в университет, взяла тезисы и талончики, пошла обедать. На обратном пути домой купила тыкву «кяды», но форме похожую на грушу, узенькую у черепка и круглую, как шар, на конце. Тыква была сверху темно-зеленая, внутри ярко-оранжевая, очень сладкая, особенно в печеном виде. А хотелось сладкого, — видно, мозг привык до войны, что ему в ответственную минуту сахарок подбрасывают.

Валентина всё знала об эвакуированном университете. Жена у профессора сошла с ума, когда их везли на пароходе из Одессы. Два парохода было, одни немцы потопили. Книги плавали по всему морю, — ведь уезжали профессора, академики, каждый вез книги. Утонуло несколько известных ученых. Потом университет уходил от немцев второй раз, уже в Нальчике. Потом здесь, в Байрам-Али, у них случился сыпняк, а всякому понятно, что это значит. К счастью, зимой дело было, врачи героически боролись. Кто посильнее — выздоровел. Из одежды — что пожгли, что продезинфицировали. После этого всем университетским выдали новенькие полушубки, чтобы не мерзли люди. Студентов у них, говорят, столько же, сколько преподавателей: девушки да те парни, каких в армию не берут.

Маша прочитала тезисы оппонента. Она знает, что ответить, подготовится. А когда же будут главные тезисы — профессора? Кто его знает, что он там возразит.

Вечером она пошла за тезисами, но опять напрасно. Познакомилась со вторым оппонентом — женщиной, кандидатом исторических наук. Друг другу понравились.

— Что-то волнуюсь я, как там тезисы профессора, — сказала Маша. — Почему их нет до сих пор? Он, кажется, человек суровый?

— Это из-за жены, она сегодня снова буянила. Он сам и обед готовит и всё, несчастный человек. Сын убит на фронте, жена ненормальная стала. Возможно, ему даже некогда было написать их. Не волнуйтесь, я с ним поговорю перед защитой.

Тезисы главного оппонента Маша получила за три часа до защиты, изрядно измучившись и истерзав себя ужасными догадками.

Ученый совет собрался в четыре часа дня. Начинало смеркаться. Ректор университета только что сам переговорил с начальником местной электростанции. Просил, чтобы обеспечили свет на весь вечер. Объяснил, что сегодня — первая защита в период эвакуации, что надо же университету не только выпускать людей с высшим образованием, но и давать путевку в жизнь молодым научным кадрам, — в этом его отличие от всяких там пединститутов. Сегодня защищает ленинградка, похоже, что человек толковый. А приехать ей пришлось из столицы республики в маленький Байрам-Али, потому что только здесь есть ученый совет, имеющий право присуждать ученые степени по такой специальности…

Директор электростанции был польщен этими подробностями. У него самого сын учится в Ашхабадском институте, он, директор, — человек передовой, понимает, что такое советская наука. Он постарается давать свет бесперебойно.

И действительно, свет погас только одни раз, во время Машиного доклада. Народу в зале было полным-полно, сидели в пальто и в зипунах из овчины, слушали с большим вниманием. Маша преодолела робость и говорила уверенно. И вдруг погас свет.

— Ничего, это быстро исправят, — сказал ректор, уверенный, что на электростанции уже забегали.

— Вы разрешите мне продолжать, товарищи? — спросила Маша. — Продолжать я могу и в темноте.

— Продолжайте, — раздались голоса.

И она продолжала. Вернее сказать — тут-то она только и начала. Она забыла о страхе перед главным оппонентом. Сама удивилась: ну откуда этот страх, эта робость, когда всё сделано вполне добросовестно и серьезно! Да если он хочет ее завалить, так он просто никудышный человек. Мало работала, что ли? Мало копалась в пыльных архивных папках? Своего не придумала, что ли? Бывала она на защитах, видела и компиляторов: обзор истории вопроса занимает у них три четверти диссертации, а свое приткнулось где-нибудь в уголку, крохотное, хоть через лупу смотри. А она, Маша, честно работала, ей протекции не нужно. Она им докажет. В общем, в темноте она держалась уверенней.

Свет зажегся, когда она еще не успела всё доказать. И сразу на Машу взглянули десятки глаз — ободряющие, заинтересованные: давай, продолжай, женщина! Ты нам понравилась.

Потом говорили оппоненты. Сначала искали брешей в ее крепости, придирались, иронизировали. Потом отмечали достоинства и предлагали присвоить кандидатскую степень.

Профессор набросился на ее диссертацию, как голодный волк на добычу: и то ему было не так, и это. И обзора литературы нет, и вопрос еще — права ли она в своих главных утверждениях. И вообще тему взяла не кандидатскую: это тема для докторской диссертации, но тогда надо строить всё несколько иначе, надо и печатные труды иметь, а у нее таких трудов нет и присваивать ей доктора никто не будет.

«Явно завалить хочет, — тосковала Маша. — Чего ему еще надо?»

А ему было надо. Он говорил дело, по существу, со всех сторон осмотрел и обсмаковал ее работу. И когда она теряла уже самообладание, — неожиданно заявил:

— Мы имеем дело с человеком несомненно талантливым и рожденным для исследовательской работы. Повторяю, мы имеем дело с диссертацией незаурядной, хотя и спорной во многих частностях. Полагаю, что соискательница заслуживает присвоения ей степени кандидата исторических наук.

Когда оглашали решение ученого совета, Маша сидела рядом с оппонентом-женщиной и клацала зубами. Та гладила тихонько под партой ее руку и успокаивала.

Степень кандидата наук ей присвоили большинством голосов при одном «против».

— Позвольте поздравить вас, Мария Борисовна, — сказал ветхий старичок, тоже в тулупчике, но в настоящей «профессорской» бобровой шапке с бархатным верхом. — Сегодня в жизни вашей произошло большое событие. Запомните этот день, дорогой друг. Матушке дайте телеграмму сегодня же. Отец ваш очень порадовался бы, если б мог видеть, как прошла ваша защита.