Братья Витальеры

— Что с рулём? — закричал Штёртебекер.

Ответа он не получил.

Оставив руль, он приложил руки ко рту и закричал:

— Эй, что за корабль?.. Гамбургский?..

Молчание.

На корме неизвестного корабля подняли гамбургский флаг с белыми городскими воротами на красном фоне.

Штёртебекер облегчённо вздохнул. Ну, ладно, раз гамбургский корабль — опасаться нечего. Он закричал ещё раз:

— Что с рулём? — И дёрнул неподвижный румпель.

Вдруг громовой раскат заполнил тишину утра. Сразу же за ним последовал страшный треск. Грот-мачта «Тигра» с грохотом упала на палубу. На баке [59] был расщеплен фальшборт.

59

Бак — носовая часть верхней палубы судна.

Предательство… Нападение…

— К оружию! — крикнул Штёртебекер. — Краболов… Вахтенный… Измена! Держитесь, друзья, мы возьмём их на абордаж [60] ! «Пенящий» придёт к нам на помощь! К оружию, — кричал он. — Смерть патрициям! Смерть предателям!..

Новый залп. «Тигр» поднялся на дыбы. Доски взлетели в воздух. Среди обломков полегли многие пираты.

— Где оружейник? — орал Штёртебекер. — Почему не стреляет наша пушка?

60

Абордаж — способ ведения боя на море в эпоху гребного и парусного флота, состоявший в том, что корабли сцеплялись борт с бортом и рукопашная схватка определяла исход сражения.

Оружейника не было. Лишь позже Штёртебекер узнал, что среди его парней было четверо вражеских лазутчиков, они ночью заткнули оружейнику рот и выбросили его за борт. Кроме того, они забили дверь крюйт-камеры. Ловец крабов никаких крабов не варил, а плавил свинец и расплавленным свинцом залил рулевую цепь…

— Измена! Измена!.. Ох, Магистр Вигбольд, я был несправедлив к тебе!.. Твоё недоверие было оправдано… Я был глупцом, доверился слову патрициев… Измена!.. Где же «Пенящий»?

Беззащитный «Тигр» доставался врагу! Смертельно раненный, он качался на волнах — игрушка ветра и коварных гамбуржцев.

Штёртебекер собрал уцелевших и ждал врагов. Был бы его корабль способен двигаться, подчинялся бы руль его рукам — и «Морской тигр» бесстрашно пошёл бы на сближение с намного лучше вооружённым вражеским кораблём и прижался бы к его борту. Тогда, как во всяком честном бою, все решал бы меч… Но не в честном бою предстоит им пасть. Измена, коварство и подлость берут верх…

Когда Симон ван Утрехт увидел, что на лишённом управления полуразрушенном корабле осталось всего около дюжины пиратов, он приказал взять судно на абордаж. Медленно приблизилась «Пёстрая корова» к изуродованному ядрами «Морскому тигру».

Оставшиеся в живых пираты и не думали сдаваться. Клаус Штёртебекер сражался во главе своих товарищей; видя смерть перед глазами, видя, что гибель неизбежна, они все же геройски боролись. От меча Клауса один за другим падали ганзейские наёмники.

— Богатых враг! — кричал он, нанося удар. — Бедных друг! — нанося другой.

И все же знал — спасения нет.

Ганзейцы уже заняли фордек, ахтердек, на средней части корабля происходила ожесточённая рукопашная схватка. Топоры пиратов были ужасным оружием. Ганзейским наёмникам не удавалось одолеть эту маленькую горстку храбрецов. Они уже начали под ударами меча Штёртебекера отступать. И тут Симон ван Утрехт прибегнул к новой хитрости. Он приказал бросить с высокой кормы на Штёртебекера и его товарищей стальную сеть. Тотчас же спрыгнули вниз его наёмники и затянули её: Штёртебекер и девять его друзей были схвачены

Связанного Штёртебекера доставили к Симону ван Утрехту. Торжествующая усмешка появилась на его лице, когда страшный пират предстал перед ним как пленник.

— Ну что, Штёртебекер? — с издёвкой спросил он. — Теперь ты во второй раз нанесёшь визит магистрату славного города Гамбурга.

Штертебекер подошёл вплотную к Симону ван Утрехту и плюнул ему в лицо.

ЭПИЛОГ

В одном из переулков Гамбурга, неподалёку от гавани, приютился хорошо известный горожанам кабачок «У людоеда», завсегдатаями которого были моряки. Спускаешься на несколько ступенек вниз и попадаешь в низенькое, но удивительно вместительное помещение. Под потолком чучело акулы, отсюда и название кабачка.

С некоторых пор постоянными посетителями этого заведения стали два человека. Никто не знал, на каком корабле они получили свои тяжёлые увечья, но чувствовалось, что оба они люди бывалые. Один из них был слепой, худой, высокого роста, седовласый, бледный; другой — одноногий: деревяшка, прикреплённая на ремнях, заменяла ему левую ногу. Оба ежедневно по много часов сидели за деревянным столиком, пили пиво, не говоря друг другу ни слова, но внимательно прислушивались к разговорам других.

Иногда кто-нибудь из выпивающих или играющих в кости моряков вспоминал, что когда-то встречался в городе с казнённым пиратом Клаусом Штёртебекером. Слепой, прислушиваясь, поднимал голову. А одноногий примечал говорившего.

Незаметно приглашали они потом этого моряка за свой стол, ставили перед ним кружку пива, расспрашивали о том, о сём и, наконец, о том, как погиб пиратский капитан Штёртебекер и его товарищи.

Так постепенно они узнали о победе хитрого Симона ван Утрехта, лазутчик которого перед битвой залил свинцом рулевую цепь на корабле Штёртебекера, о ярости патрициев, которым не пришлось прибрать к рукам его сказочные сокровища. Оба смеялись, когда им рассказывали, что у Штёртебекера, как теперь точно известно, мачты на корабле были из чистого золота и только сверху обшиты тонкими досками. Рассказывали также, как плененный пират, зная присущую патрициям алчность, предложил им в качестве выкупа вымостить берега Эльбы от Куксхавена до Гамбурга золотыми дукатами. Но он требовал для этого немедленно освободить его. Патриции же хотели сначала получить золото. Так они и не пришли к соглашению.

Однажды моряк, который уже долго болтался на берегу и бесцеремонно пользовался добротой друзей инвалидов — пил и ел за их счёт, сказал, что он был очевидцем казни Штёртебекера и его товарищей. Он вызвался провести их на Грасбрук и показать место, где состоялась казнь.

По пути он беспрерывно болтал, мешая правду и вымысел, одна история была драматичнее и фантастичнее другой. Он точно знал, что Штёртебекер отвечал своим судьям. Не как обвиняемый, как обвинитель предстал он перед судом патрициев. Он осуждал богатых. Защищал бедных. «Насилием и хитростью накопили вы свои сокровища!» — кричал он патрициям. Он говорил, что они напоминают ему картину, нарисованную на стене кирхи в Мариенхаве: на церковной кафедре стоит лисица и проповедует бедным и угнетённым смирение, благочестие. Его вина, если можно тут говорить о вине, состоит в том, что он смело, в открытом бою отнимал у них то, что они, мелкие душонки, награбили, добыли с помощью коварства и обмана. «Кто из нас поступал лучше, — заключил он, — я или вы, это когда-нибудь решат будущие поколения». По рассказу моряка, который при этом присутствовал, последним желанием Штёртебекера было совершить свой путь к месту казни под весёлую музыку флейтистов. Один из ратсгеров спросил его, не страшно ли ему умирать? Штёртебекер только усмехнулся в ответ. Не страшно ли ему видеть смерть своих товарищей? Да, своих славных товарищей ему жаль. Он готов сделать все что угодно, чтобы их спасти. Ратсгер сказал:

— Смотри, вот плаха, на которой падёт твоя голова. Все те, мимо кого ты сможешь пройти без головы, будут помилованы.

Ратсгеры, стоявшие вокруг эшафота, засмеялись этой жестокой шутке. Но Штёртебекер спросил:

— Господа, вы даёте слово?

— Даём! — ответили ему.

Твёрдо и уверенно взошёл он по ступеням на эшафот, встал на колени, ожидая смертельного удара. Когда голова его скатилась с плахи, крик ужаса раздался среди ратсгеров — огромное обезглавленное тело Штёртебекера поднялось и также твёрдо и уверенно зашагало вниз по ступеням эшафота. Третьего и четвёртого своего товарища миновало оно, и тогда ратсгеры принялись кричать, что это наваждение и колдовство, которому должен быть положен конец. Один из них подставил безголовому ногу. Тот споткнулся и упал перед седьмым своим товарищем.

Слепой и одноногий слушали, затаив дыхание: в этом рассказе они узнавали своего капитана, для которого не было ничего невозможного, который и после смерти стоял за своих друзей.

— И семь товарищей были помилованы? — шёпотом спросил слепой.

— Э-э, чепуха, — ответил моряк. — Это же было слово патрициев. Я совершенно не понимаю, как Штёртебекер мог им поверить. Даже палач был обезглавлен.

— Палач? — недоверчиво спросил одноногий. — Как же так? Почему?