Братья

– Да так… Ничего… Мы ж с Павкой тоже хотели на тебе пожениться.

И Злата засмеялась:

– Вот дураки!

Петр не знал, огорчаться ему или радоваться этой неожиданной новости. И он и Павка были влюблены в Злату, даже разговаривали на эту тему не раз. И по-братски решали, что Злата сама выберет одного из них. Им и в голову не приходило, что она может полюбить кого-то третьего: Ржавого, или Толика-собачника, или Эдисона. Остальные особи мужеского пола в расчет не брались. И вот на тебе! Конечно, Ржавый - хороший парень. Свой. Не трус. Верный друг. А все ж обидно!

Петр посмотрел на Злату, будто впервой увидел.

– Взрослая ты совсем. Наверно, когда война, взрослеют быстрее.

– Наверно. Вон ты какой стал. Совсем мужик.

Петр, неожиданно даже для самого себя, взял Златину припухшую от бесконечной возни с горячей водой и посудой руку, склонился над ней и поцеловал.

– Будь счастлива, Крольчиха.

Со двора возвратились Гертруда Иоганновна и Шанце. Гертруда Иоганновна вздохнула.

– Ну, теперь посмотрим ресторан.

Она долго откладывала эту минуту. Ей не хватало внутренней твердости. Там погибло много ее соотечественников. Она сама готовила эту гибель, потому что они были убийцами. Были фашистами. Они строили виселицы, копали рвы-могилы, расстреливали стариков, женщин и детей. А она была матерью. Они несли смерть, и только смертью можно было остановить их. И все же она отодвигала минуту, когда войдет в зал ресторана. Она - человек, она любит жизнь. И даже смерть убийц не радовала ее. У этих, что были в ресторане, тоже семьи, тоже дети. Она жалела их, ослепленных, оглушенных военными маршами, поверивших лживым словам о собственном величии, опустившихся до презрения к инородцам. А разве русские, белорусы, узбеки хуже? Она жила среди них, как своя среди своих. Она была сестрой в их огромной семье. Разве у еврея Флича меньше благородства, чем у доктора Доппеля? Ах, Флич, Флич, дорогой друг, брат, где ты? Жив ли?… Надо разбить фашизм, надо уничтожить человеконенавистническую философию, коричневую чуму. Чтобы люди жили в мире. Чтобы никогда никакой Гитлер не посмел внушать: ты - выше соседа, у тебя особая кровь, убей его!

– Идемте с нами, Шанце, посмотрим зал.

С этого дня Гертруда Иоганновна ожила. К ней вернулась ясность мысли, напористость и властность, которую она выработала в себе за год общения с соотечественниками. Она снова стала для них любезной, но недоступной хозяйкой гостиницы. Настойчивой и немного жадной, когда вопрос касался "дела". Она нанесла визит в финансовый отдел городской управы. Нужны были средства для восстановления ресторана. Средств не было. Ей объяснили, что даже при наличии средств негде взять материалы: кирпич, лес, цемент. Негде взять рабочую силу. Придется подождать до лучших времен!

Она слушала вполуха, надменно глядя перед собой куда-то в пространство. Она дала господину Тюшину высказаться, потом молча наблюдала, как он старательно утирает взмокшую лысину носовым платком. И сказала спокойно:

– Господин Тюшин. Я у вас не прошу кирпич и лес. Я у вас не прошу работший сила. Я у вас прошу деньги. Ферштеен зи? День-ги. И вы мне открывать кредит. Доктор Эрих-Иоганн Доппель, который есть высоко в Берлин, будет делать кирпич и лес. Работший сила мне не откажет господин комендант. У меня много идеи. Но мало денег. Немецкое командование не потерпит, чтобы офицер вермахта кушаль на коридор. Он не есть свинья. Он должен иметь отдых от победоносных наступлений. И он будет иметь отдых. Господин Тюшин, вы меня знаете много времени. Я всегда готова для вас лишно сделать любой доброе дело.

Тюшин склонил лысину.

– Очень, очень вами благодарен, фрау Копф.

Гертруда Иоганновна улыбнулась снисходительно. Пусть этот плешивый болван почувствует, какая за ней стоит сила. Поймет, как она уверена в себе и в том, что он откроет ей кредит для ремонта ресторана. Хотя силы за ней никакой не было. Доппель далеко. И не так уж она уверена в себе. Но во что бы то ни стало надо начать работы в ресторане. Тогда можно собирать артистов и она наконец выяснит, куда девались Флич и Федорович. Только тогда. Нельзя задавать вопросы службе безопасности просто так, из любопытства. Ее взаимоотношения с господином Витенбергом еще не сложились и, похоже, будут посложнее отношений со штурмбанфюрером Гравесом.

– Так на какой сумма я могу расшитывать, господин Тюшин?

Финансист снова взялся за носовой платок.

– Все так неожиданно, фрау Копф. Я должен согласовать с господином бургомистром. Прикинуть, подсчитать.

– Значит, вы имеет, што сшитать, господин Тюшин?
– Гертруда Иоганновна снова улыбнулась, теперь уже теплее, как показалось Тюшину.

– Полагаю, нам удастся помочь вам, фрау Копф. Поскольку вопрос стоит об отдыхе господ офицеров.

– Именно так, дорогой господин Тюшин.
– Гертруда Иоганновна поднялась и протянула Тюшину руку.
– Я ожидаю ваш ответ.

Тюшин взял ее пальцы кончиками своих осторожно, словно трогал хрусталь, и ткнулся в них сухими губами. А потом двинулся следом, опередил фрау Копф, распахнул дверь и проводил ее до вестибюля.

Он помнил, как она перед войной скакала на лошади в цирке. Кто бы мог подумать, что ее ждет такое блестящее будущее! Владелица гостиницы и ресторана! Господа немцы перед ней шапки ломят! Да-а… Не иначе, как она и до войны работала на немцев. Артистка - это только маска, ширма, прикрытие. Придется открыть кредит. Она умеет быть благодарной. Какой коньяк прислала в тот раз!

На улице Гертруду Иоганновну ждали Петр и Киндер. Шел мелкий частый дождь. Петр стоял под зонтиком. Увидев мать, он перешел улицу, вытянув руку, прикрыл ее зонтом.

– Не надо.
– Гертруда Иоганновна не любила зонтиков. Дождь хлестал в лицо, успокаивал. Кирпич, чтобы заделать дыру, она достанет. Разве мало в городе разрушенных зданий? И старый пойдет, если аккуратно разобрать. Лес? Есть же где-то лес. В крайнем случае помогут партизаны. Она невольно улыбнулась этой внезапной мысли.

– Ты что, мама?

– Ничего, Петер, так…

А рабочих она попросит у Витенберга. Просто так, спокойно, нахально, придет к господину Витенбергу в службу безопасности и скажет:

"Господин Витенберг. В тюрьме масса заключенных. Они - бездельники. А безделье развращает. По себе знаю.
– И улыбнется при этом. Добрая немецкая шутка.
– Пусть-ка они поработают для рейха. Разберут стену и заделают брешь в ресторане. Нехорошо кормить господ офицеров в коридоре. Им нужен домашний немецкий уют…"

На другой день утром она позвонила Витенбергу и просила принять ее, если он не очень занят.

Последние дни всюду ее сопровождали Петр и Киндер. Петр нес портфель с бумагами. Иногда присутствовал при ее переговорах, но чаще отдавал ей портфель и ждал.

В этот раз она велела ему остаться дома.

– Я иду в СД. К Витенбергу. Тебе лучше не ходить туда.

– Почему, мама?

– Не надо.

– А если они тебя не выпустят?

– Выпустят, - улыбнулась она.
– В прошлый раз я им была нужна, а теперь они мне.

Она ушла, а следом через минуту пошел и Петр, ведя Киндера на поводке. Он решил ждать маму на улице. Так ему было спокойней.

Витенберг был в форме. Она еще не видела его в форме и несколько оробела, но тут же овладела собой. На шее между петлицами мундира висел черный крест. На груди - тоже два креста и какие-то знаки. Она ничего не понимала в фашистских наградах.

– О-о, - почтительно пропела она.
– Вы - штандартенфюрер. И сколько наград!

Она поняла, что ее робость и почтение произвели на Витенберга приятное впечатление.