Братья

— Невиновен. Я не видел убийцу. Он бежал. Я видел мальчишку и молодую женщину. За что мне было казнить невинных? Я был один. Никто не может опровергнуть мои слова.

— Пусть пройдет испытание. — Подсказали графу из-за моей спины.

Граф думал медленно. — Ну, ты готов? Если невиновен, огонь не тронет тебя.

К этому испытанию у нас, среди людей Готфрида относились с насмешкой, в отличие от провансальцев и других южан, которые верили в него свято. Наши каноники утверждали, что выдумано это испытание по наущению дьявола. Утверждавший невиновность должен был прилюдно миновать огненный коридор, и огонь не смел его тронуть. Недавно такому испытанию подвергся монах Бартелеми, чтобы доказать подлинность священного копья, найденного им в Антиохии. Монах сам вызвался на испытание и прошел сквозь него невредимым, что было признано бесспорным свидетельством его правоты. Те, кто продолжали сомневаться, не поверили бы и Иисусу Христу. А сам Петр Бартелеми скончался через две недели после испытания от ран и ущерба, нанесенного ему восторженными зрителями.

— Господь не даст ответа. — Будто кто-то подсказал мне. — Он будет затруднен в выборе.

— Почему?

— Эти люди — христиане. Те, на которых поднял руку мертвый. Любая овца угодна пастырю.

Сент-Жилль откинулся в кресле и глянул на меня с явным недоверием. Вытянул губы, как обиженный ребенок. Я видел, как быстро меняется его настроение и как трудно доходят до него разумные доводы. Похоже, он привык действовать наугад, и это не сулило мне ничего хорошего. Советчики могли подтолкнуть его к любому решению, а гонор помешал бы его исправить. Пока он размышлял.

Но тут за его спиной появилась женщина. Она была в длинной до пят белой рубахе. Несмотря на свободный покрой, был хорошо заметен большой круглящийся живот. Женщина подошла к графу, двигаясь вразвалку, как ходят, когда плод уже велик и носить его трудно. Это была Эльвира — молодая жена Сент-Жилля, дочь испанского короля Альфонсо. В войске с похвалой отзывались о ее стойкости и доброте. Поистине, она была украшением для своего мужа. Лицо ее, ранее сверкавшее красотой, теперь было бледным, черные волосы перехвачены через лоб широкой золотой лентой. Бегом принесли обитую бархатом скамейку. Эльвира уселась, вытянув вперед ноги, и граф завладел ее рукой. Они выглядели счастливой парой. Непонятно, впрочем, какой. Скорее всего, отцом и дочерью, в войске много злословили на этот счет. Эльвира оглядела меня с веселым любопытством, тронула мужа за руку и зашептала ему в ухо.

Прошло несколько минут прежде чем Сент-Жилль снова обратил взгляд на меня, еще помешкал, как будто вспоминая предмет нашего разговора, пожевал губами и, наконец, спросил. — Ты говоришь, они были христиане. Ты не лжешь?

Я почувствовал, с появлением Эльвиры мое положение улучшилось. Я рассказал историю того дня, как излагал ее прежде, не упомянув, впрочем, что хозяин дома был купцом. Сент-Жилль недоверчиво относился к чужому богатству. Поэтому я закончил просто. — Они христиане. Клянусь в этом.

— Ты думаешь, твоей клятвы достаточно? — проворчал Сент-Жилль и искоса глянул на жену. Я понял, она управляет его настроением.

— Никто не сомневался в моем слове.

— Ты из людей Готфрида? — Сент-Жилль неожиданно сменил тему.

— Да. Готфрида.

— А как оказался здесь? — Подозрительность графа вспыхивала мгновенно.

— Готфрид послал меня. Мы видели знамение. Он приказал обойти стены и рассказать.

Сент-Жилль надолго замолк. Он явно не знал, как поступить. Его сомнения были сомнениями подозрительного человека, и пожар мог разгореться с новой силой. Говорили, графа можно уговорить в чем угодно, а потом также легко убедить взять свои слова назад. Жена подняла глаза. Она явно старалась поддержать меня, хоть взгляд ее тут же погас. Так солнце в ветреный день вдруг выглянет из тучи, мелькнет и исчезнет. Но мгновения достаточно.

— Мне кажется, я уже видел тебя. — Сказал Сент-Жилль.

— Ты мог видеть меня везде, где был сам. Я иду от самого Константинополя.

— Ты был под Никеей?

— Да и там. Под Дорилеем. Под Антиохией.

Победа давалась там с большим трудом и мужество Сент-Жилля многое решило. Он тяжело встал и осмотрел всех нас, толпящихся внизу. — Отпустите его. Иди. Ты свободен. — И пояснил, обращаясь к толпе, явно недовольной исходом дела. — Редживаль уже не скажет. А у нас нет оснований не верить этому человеку. Пусть решат между собой, когда встретятся на небесах.

— Если он там будет. — Я вспомнил дьявольскую ухмылку.

— Может, ты хочешь присоединиться к нам и занять место Редживаля?

— Там мои друзья. — Сент-Жилль не терпел прямых возражений. На счастье, трудный разговор на этом прервался. Протиснувшись сквозь толпу, к Сент-Жиллю подобрался озабоченный человек, один из скороходов, которых князья держали для срочной связи. Сент-Жилль выслушал и встал.

— Сейчас я должен отправиться на совет. Когда вернусь, придешь еще раз. — Последние слова были обращены ко мне. — Будешь жить рядом, и мы лучше узнаем друг друга. А вы, — он обратился к моим стражам. — Отпустите его. И не пытайтесь остановить. Я хочу, чтобы здесь был мир.

Я ушел, ощущая ненавидящие взгляды. Конечно, мои враги будут думать, как вновь натравить на меня графа. Но несколько дней я мог держаться спокойно и решить, что делать. С этими мыслями я поймал осла, который дожидался так преданно, будто служил мне всю жизнь, и отправился к дому. Некоторое время я бесцельно бродил по пустому двору. Я был осторожен и не пытался среди дня обнаружить укрытие, куда отвела меня старуха. Я знал, что за хозяевами идет охота, и не хотел подвергать их жизнь опасности. Я дожидался темноты. Видеть девушку, было единственным желанием. Мой опыт общения с женщинами был малоинтересен. Два года назад в Константинополе друзья устроили мне посвящение. Я прошел его с любопытством, естественным в моем возрасте, и еще несколько раз посетил некую Леону. Я даже запомнил это имя, хотя к самой обладательнице не испытывал ничего, кроме чувственного порыва в начале и желания расстаться, едва успевало схлынуть плотское возбуждение. Леона вела счет деньгам не хуже процентщика и спешила воспользоваться нашим пребыванием в городе. На благое дело, так сообщила она мне без смущения. Она уже присмотрела дом, где рассчитывала сойти за приличную даму, а пока знала, чем себя занять. Чем более я зависел от чувственных желаний, тем более разделял убежденность наших монахов о том, женщина — сосуд греха. Мы всегда ищем на кого переложить вину за свое несовершенство и непреодолимость искушения. Потом мне пришлось наблюдать, как сарацины испытали на наших это оружие во время многомесячного стояния под Антиохией. С языческих времен в роще с храмом в честь Диониса молодежь и зрелые женщины, жаждущие любовного разнообразия, затевали игры. Теперь сарацины намеренно засылали в эту рощу своих фурий. Остатки языческого храма и близкий ручей (хоть к осени он разбух от грязи) разжигали желания. Коварные сарацины вырезали наших людей, когда на тех не было даже фигового листка, чтобы прикрыть наготу. Так глупо найти свою смерть. Смесь распутства, лжи и корыстолюбия — вот что я вынес, глядя на блудниц. Теперь, однако, было иначе. Все, что неотступно и полно владело мной в эти дни, сплелось в один образ. Я был поглощен этим порывом, а его название еще предстояло определить. Наши увлечения, наши желания, всегда обгоняют расчет и размышления, которые завершают работу чувства.

Сейчас я торопил наступление вечера. Бездействуя, я зашел в дом. Здесь было сумрачно и прохладно. Стоял запах пыли, который замещает воздух жилья с его запахами еды, дыма из очага, сена, коз в загоне. И этот тревожащий дух запустения вдруг напомнил мне о своем доме. Странно, именно там я испытал томление по далекой родине, о которой успел забыть. Все эти годы я жил настоящей минутой, и память о прошлом, о доме, который я покинул почти подростком, истончилась, истлела, как одежда бедняка. Но теперь мне захотелось крыши над головой, постоянства собственного дома. Это не были зрелые мысли, просто ощущение, все, что уже случилось со мной за эти годы, близится к концу, а впереди меня ждет новая жизнь.

В комнате, которую я определил, как контору, царил беспорядок, который сопутствует поспешным поискам. Стол, стулья были разбросаны и перевернуты, сундук отодвинут от стены. Совсем недавно здесь бесцеремонно хозяйничали. Картина разорения напомнила мне об опасности.

Я прошел на другую половину. Странно, грабители оставили все в целости. Здесь, судя по обстановке, жила та, которая поглотила теперь мои мысли. Я замешкался на пороге, потом, преодолев робость, вошел и стал осматриваться. Волшебная игра узнавания. Все здесь принадлежало ей — столик, зеркало, гребень, вещи, которых совсем недавно касалась ее рука, сумеречные формы флаконов, за толстыми стенками которых мерцала таинственная жидкость. Я открыл пробку, и стоял, не в силах оторваться, вдыхая будоражащий аромат, от которого голова пошла кругом. Я замер, не шевелясь. Сладостный дурман подарил причудливое кружево видений. Я смотрел во тьму и в тусклом отраженном блеске зеркала угадывал сплетение теней, равнодушие чужого наблюдающего зрачка, тонкую, но прочную паутину одиночества, ползущую из углов, готовую покрыть эту тьму и пустоту, и подтвердить: люди ушли, время остановилось. Потом я расслышал звук, почти неслышный шорох. Я обернулся. Глаза привыкли к мраку, и я различил на пороге тень. Я был уверен, это лишь призрак, отблеск света, который еще длится в закрытых глазах. Голова моя закружилась. Я шагнул, взял ее лицо в ладони. Я был удивлен, когда ощутил ее дыхание на своих руках. Она не противилась, но и не ответила мне. Она просто замерла в моих руках, как замирает подобранная на дороге птица.

Так оно и было, когда мы очнулись спустя несколько часов, свет померк. Был вечер, почти ночь. Стояла тишина, будто в мире остались лишь мы двое. Я рассказываю обо всем и, преодолевая смущение, хочу сказать, она оказалась женщиной. Робкой, застенчивой, но женщиной, уже познавшей мужчину. Позже она рассказала о своем браке и быстрой смерти мужа. Но и тогда, в ту нашу первую ночь я нисколько не усомнился в ее чистоте. Скажу только, более полного слияния я не испытывал никогда.

Было уже совсем темно, и Карина — так ее звали, принесла свечи. Мы сидели, не размыкая рук, когда вошел ее отец. Казалось, он был смущен, обнаружив откровенные признаки нашей близости. Но я был счастлив и не хотел скрывать этого.