Браво-Два-Ноль

Я не сомневался, что одна из коз вот-вот свалится в воду, и старику придется вытаскивать ее из канавы, однако ничего такого не произошло. Топая копытами, козы прошли дальше, и пастух последовал за ними. Только после этого я очистил волосы от плевка.

Я лежал, вслушиваясь в разные звуки. Выглядывая из своей гробницы, я видел, что утро выдалось ясное, морозное. На небе не было ни облачка. Вокруг простиралось что-то похожее на сельскую местность, а не та голая пустыня, которую нам приходилось видеть все предыдущие дни. Не хватало только коров, а так точно можно было принять это за поля под Херефордом. Есть там одна тропинка, идущая вдоль берега реки Уай, и из определенной точки с нее видна молочная ферма на противоположном берегу. Кэти очень любила, когда ее водили туда. Тот милый пасторальный пейзаж ничем не напоминал то, что было у меня перед глазами сейчас, но я представлял себе мычание коров и радостный смех Кэти. Солнце поднялось уже довольно высоко, но железный лист скрывал меня от его согревающих лучей. Я чувствовал себя ящерицей, забившейся под камень. А как было бы хорошо выбраться на открытое место, согреть промерзшие насквозь кости!

Я слышал вдалеке шум проезжающих машин — скрежет и грохот старого металла. Время от времени доносились крики — кричали дети, а также взрослые. Мне отчаянно хотелось узнать, что там происходит. Эти люди ищут меня? Или просто занимаются своими каждодневными делами? С одной стороны, меня сильно беспокоило то, что где-то неподалеку находятся люди; с другой стороны, мне было приятно слышать человеческие голоса, поскольку это означало, что я не одинок. Я замерз и устал, и я был рад получить хоть какие-нибудь подтверждения того, что все еще нахожусь на земле, а не попал на Занусси.

Иногда какая-нибудь машина подъезжала все ближе и ближе, и сердце замирало у меня в груди.

А что, если она остановится?

Не будь дураком, ничего страшного нет — она просто едет к реке.

Тебя ищут.

Но не слишком усердно — граница чересчур близко.

Звуки были устрашающими. Когда они достигали моего слуха, мой мозг усиливал их стократно. Я боялся любопытных ребятишек. Дети любят играть. Будут ли они играть в воде? Будут ли они играть с козами? Что они будут делать? Рост у ребенка меньше, чем у взрослого, и ребенку будет проще заглянуть под мостик. Вместо солнечного света он увидит мои ноги или голову, и ему не нужно будет иметь одиннадцать классов образования, чтобы сообразить, в чем дело, и поднять тревогу.

Мне страстно хотелось, чтобы меня не поймали. Только не сейчас. Только не после всего того, через что мне пришлось пройти.

Я то и дело смотрел на часы, лежащие у меня на груди. Посмотрев один раз, я увидел, что времени час дня. Посмотрев через полчаса, я обнаружил, что на самом деле всего пять минут второго. Время тянулось невыносимо медленно, но настроение у меня постепенно начинало повышаться. Да, вокруг машины, козы и пастухи, но мне удастся прорваться. Я по-прежнему старался запечатлеть в памяти карту, мысленно повторяя пути к границе. Я ждал, когда стемнеет.

С оглушительным грохотом железа по мостику проехала очередная группа машин. На этот раз они остановились.

«Тебя обнаружили, чего иначе им останавливаться? Ты в дерьме».

Ничего страшного, они просто кого-то подбирают. Лежи неподвижно и дыши ровно.

Я изо всех сил старался думать только о хорошем, как будто это могло помешать иракцам меня найти.

Пуля калибра 7,62 мм — большая и тяжелая. Грохот целой сотни таких пуль по железному листу в каких-то миллиметрах от моего носа явился самым страшным звуком, какой мне только когда-либо доводилось слышать. Сжавшись в комок, я мысленно закричал:

«Твою мать, твою мать, твою мать, твою мать!»

Послышались надрывные крики людей, не жалеющих свои голосовые связки. Пули впивались в дно канавы, поднимая фонтанчики грязи. Я ощущал дрожь почвы. Сжавшись в еще более плотный комок, я молился, чтобы меня не зацепили. Казалось, крикам, грохоту, ударам никогда не будет конца.

Выстрелы прекратились, но крики продолжались. Что сделают иракцы теперь — просто засунут автомат под мост и разнесут меня ко всем чертям, или что?

Я был в отчаянии. Я понятия не имел, чего от меня хотят. Я не понимал ни слова из того, что мне кричали. Меня собираются взять в плен? Меня собираются убить? Вот-вот под мосток швырнут гранату? «Твою мать, — подумал я, — если эти ублюдки хотят, чтобы я выбрался к ним, им придется меня вытаскивать силой».

Мне предстояло умереть в оросительном канале в четырех километрах от границы — в этом я нисколько не сомневался. Мой нос прижимался к нижней стороне железного листа. Я выкручивал шею, но не мог разглядеть почти ничего из-за угла зрения.

Показалось дуло автомата. Затем голова. Когда парень меня увидел, у него на лице отобразилось полное и бесконечное удивление. Отпрыгнув назад, он испуганно вскрикнул.

Следующим, что я увидел, было множество ботинок, топающих по краю канавы и спрыгивающих вниз. Несколько человек встали по обе стороны от мостика, нещадно вопя и показывая знаками, что я должен вылезать.

А вот ни хрена, мать вашу!

Они хотели видеть мои руки. Я лег на спину, вытягивая руки и ноги. Двое иракцев схватили меня каждый за ботинок и потащили.

Выехав на спине из-под мостика, я впервые увидел Сирию при свете дня. Она показалась мне самой прекрасной страной на свете. Я увидел мачту на возвышенности, завораживающе близко. Казалось, я мог до нее дотянуться. Я ощущал себя обворованным, оглушенным. Я не мог поверить в то, что это действительно происходит со мной, и к этому примешивалась ярость человека, у которого украли что-то принадлежащее ему по праву.

«Ну почему это случилось со мной? Всю жизнь мне везло. Я попадал в переделки, когда от меня ничего не зависело, и сталкивался с проблемами, которые создавал себе сам. Но мне всегда везло, и я выходил из всех передряг практически без единой царапины».

Попинав меня ногами, иракцы приказали подниматься на ноги. Я встал и поднял руки вверх, глядя прямо перед собой. Какое же сегодня прекрасное голубое небо, просто восхитительное. Развернувшись спиной к Сирии, я смотрел на вспаханные поля и зеленую растительность, на дома и дороги, которые так старательно обходил ночью.

Столько трудов потрачено впустую. До захода солнца осталось так мало.

Судорожно сжимая в руках оружие, иракцы возбужденно прыгали вокруг меня, щебеча, словно индейцы. Похоже, они были перепуганы не меньше меня. То и дело кто-нибудь выпускал в воздух длинную очередь, и у меня мелькнула мысль: «Ну вот, не хватает еще, чтобы одна из этих пуль свалилась мне прямо на голову».

На правом берегу канавы стояли два армейских джипа. Три типа расхаживали по железному листу; еще человек восемь-девять столпились по краям канавы.

Окружающий пейзаж оказался европейским в еще большей степени, чем я предполагал. Я был бесконечно зол на себя. Плохо было бы попасть в плен посреди безжизненной пустыни, но здесь, среди полей, чем-то напоминающих северо-запад Европы, это было просто кощунственно.

Иракцы суетились вокруг меня, что-то выкрикивая, по-прежнему не решаясь ко мне приблизиться. Казалось, теперь, когда я был у них в руках, они не знали, что со мной делать дальше. Скорее это были не простые индейцы, а вожди: каждый стремился отдавать приказы. Должно быть, за мою поимку их ожидала награда. Я стоял в канаве, совершенно неподвижный, грязный, мокрый насквозь. Я смотрел прямо перед собой, не улыбаясь заискивающе, не ухмыляясь с вызовом, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Вступила в действие моя подготовка. Я уже пытался быть серым человечком.