Бред

– Да куда там, мам. Какие толпы, все девчонки разбегаются при виде меня. Да и не вижу смысла сейчас в этом, хочу для себя пожить, не тратя денег на лишнее. Очевидно же, что я вряд ли найду общий язык с любым человеком надолго, ибо он мне быстро надоест. Сама же знаешь, что мне тяжело заводить новые знакомства и легко терять окружающих людей. Мой характер многих раздражает своим равнодушием ко всему. Каждый рано или поздно уходит из твоей жизни, несмотря на то, какой у тебя сейчас период: легкий или тяжелый… прекрасно же понимаешь, что люди не настолько надежные существа, как они сами заверяют.

– Ой, да не философствуй тут. Вот у меня с твоим отцом…

– Не хочу я про него ничего слышать. Я уже сто раз слышал вашу историю знакомства, какой он был прекрасный, замечательный, но останусь при своем мнении. Мудак мудаком, ничего про него больше нельзя сказать. Да, он проторчал рядом со мной первые годы моей жизни, но они ничего мне не принесли, я даже не помню ни их, ни его. Ходить я бы и без него научился, не так уж и тяжело встать на ноги. Сколько мы бы про него ни говорили, я всегда буду обратного твоему мнения о нем. Сама подумай, мам, ну какой адекватный человек бросит любимую жену с трехлетним сыном, которого очень ждал?

– Замолчи! Не смей про отца так говорить! Он сделал для меня и для тебя многое! У него была сложная ситуация в жизни, он не мог больше выносить все это те проблемы, которые накопились у него за всю жизнь. Думаю, что если бы он был жив, он бы и дальше занимался твоим воспитанием.

– Мам, хватит оправдывать висельника. Сама же говорила: «прошлое не определяет человека», – увидев слезы мамы, я снизил тон и продолжил: – Я же как-то выживаю со своими проблемами, которые у меня были, которые у меня есть всю мою жизнь. И что-то я не наблюдаю у себя ни вспышек агрессии, ни попыток самоубийства, – конечно, насчет попыток была ложь, но не думаю, что маме это стоит знать, – все, что с ним происходило – не повод для самоубийства! Наоборот, это повод встать на ноги и попробовать пройти свой путь заново.

Наступила недолгая тишина, которая прервалась цоканьем когтей по ламинату. Собака наконец проснулась и пошла в кухню. Ее глаза открылись не полностью. Полное тело переваливалось из стороны в сторону, пока она снова не плюхнулась на пол. Тори наблюдала за нами, высунув язык и глубоко дыша. Я потрепал ее по голове, на что она постучала хвостом по полу.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь… – голос мамы стал тусклым, она всегда становилась менее агрессивной, когда я упоминал смерть отца. – Думаешь, я не знаю, что и у тебя такие попытки все-таки были? Я знаю о них все, практически в мельчайших подробностях. Даже в курсе, кто тебя спасал в те моменты. Жаль, ее больше нет в твоей жизни… – ее глаза смотрели уже вверх, не позволяя слезам вытекать. – Я же знаю, почему ты носил бинты на руке, почему пропадал иногда на целую неделю, – меня бросило в холод, я не понимал, откуда она все это знает, и не мог уже думать ни о чем другом. То, что я пытался скрыть не только от нее, но и от остальных, выплыло наружу.

– Откуда?.. – единственное, что смог выдавить. Я просто не находил себе места, стоя перед матерью. – Я пытался скрыть все от тебя и стереть эти воспоминания из памяти. Не хотел тебя ранить.

– Материнское сердце мне все равно подсказывало: что-то не то с тобой происходит. Только когда я видела тебя с улыбкой на лице, я боялась начинать разговор об этом. Городок у нас маленький, все друг друга знают, – она глубоко вдохнула. – Стало плохо как-то дяде Андрею, когда он в гости к нам заходил, я скорую ему вызвала. Когда врачи узнали нашу фамилию, проболтались, что несколько раз поступал вызов к подростку с такой же фамилией и что их коллеги приезжали уже сюда за подростком со вскрытыми венами. Вот так все и выяснилось. Когда я была в командировке, а я тебе сказала быть дома, ты мне по телефону тогда говорил, что останешься ночевать у друзей на пару дней, потому что хотели сыграть несколько игр подряд. У медсестры я спросила, почему же мне это было неизвестно, но она сказала, что не может раскрывать все детали вызова. Да и мне уже неважно сейчас. Тогда я пыталась рассуждать трезво, как рассуждал бы твой отец, но у меня так не получилось. Я хотела с тобой поговорить об этом, хоть и понимала, что это тяжело, я видела твоего отца, его подавленное состояние в последние дни и именно поэтому понимала, насколько тебе нелегко было. Однако когда ты возвращался домой, то делал вид, что все в норме. Эта хладнокровность, эта привычка притворяться, будто все хорошо, досталась тебе от отца, так что не смей говорить, что он тебе ничего не дал. Из-за его генов ты можешь рассуждать трезво и без паники, в любой ситуации. Может, это и не передается по наследству, но мне так спокойнее думать, когда я смотрю на тебя и вижу некоторые его качества. И я знаю, что с ними ты не пропадешь.

Я стоял в недоумении. Эти слова – самое ненавистное, что я слышал в свой адрес, ведь я никогда не хотел быть похожим на отца, несмотря на то, какие бы хорошие и полезные качества от него мне ни достались.

Ничего не ответив матери, я ушел в свою комнату и просто сел на кровать, смотря в одну точку. Приходило осознание того, что мама видит во мне не меня самого, не индивидуальность, не личность, а тень отца, которого я ненавидел всей душой. От этого становилось тошно, мерзко, я не мог поверить, что стал тем, кого ненавижу всю жизнь. У меня родились смешанные чувства к матери, я не мог ненавидеть ее, потому что она вложила в меня многое, но и не мог простить ее за то, что она растила меня таким, кто нужен ей самой. Ведь если подумать, то я практически всегда исходил из желаний матери, даже если это противоречило как-то моим ценностям, взглядам, пытался угодить ей любыми способами.

Сейчас я уже не мог и понять, что к ней испытываю. Даже осознание того, что она ведает о моих попытках самоубийства, ушло для меня на второй план, хотя, казалось бы, это сейчас важнее всего, но нет. Для меня мой мир, который я пытался построить, был уже разрушен одной ее речью. Просидев так еще некоторое время, я взял телефон с наушниками и пошел на улицу. Мама уже была в своей комнате, ее дверь закрыта. Выйдя из квартиры, я запер ее на ключ. Пройдя к лифту, вдруг остро понял, что этот разговор – полный пиздец, и ударил по стене кулаком со всей силы. В руке вспыхнула дикая боль, не перекрывающая ту, которая была у меня в голове. Через некоторое время рука опухла до такой степени, что не было видно ни сухожилий, ни вен, ни казанков, находящихся между кистью и пальцами. Невозможно было сжать кулак.

Пока лифт ехал вниз, в моей голове пролетали мысли, что все не так уж и важно. Может, это просто реакция обиженного на весь мир подростка, отказывающегося принимать реальность такой, какая она есть, и не стоит все воспринимать в штыки. Ход моих мыслей сбило оханье какой-то старушки. Пока я думал, лифт доехал до первого этажа, успел открыть и вновь закрыть двери. Не знаю, сколько я простоял в кабине без движения, но старушка, нажавшая кнопку вызова на первом этаже, явно была испугана моим видом. Извинившись, я выбежал на улицу и пошел медленно, рассматривая звезды на небе.

На улице было прохладно и темно. Наушники я воткнул в уши, но музыку не включал, а окрестные хрущевки освещали окнами первых этажей мой путь. Фонари во дворах нашего города горели редко, поэтому единственными источниками освещения оставались окна и фонарики на телефонах.

Вскоре я оказался на аллее, которая хоть как-то освещалась тусклыми фонарями и фарами редко проезжающих мимо машин. Кое-где на лавочках сидели родители с маленькими детьми. Даже поздним вечером и посреди ночи. Казалось, что таким людям было плевать на детей, потому что они сидели и пили, показывая потомству, как надо проводить время. Проходя мимо них, то и дело можно было услышать нецензурную брань в адрес как друг друга, так и своих детей. Было крайне мерзко смотреть на таких людей, поэтому я старался не замечать их, чтобы не ухудшать свое мнение о людях еще больше.

Вдруг меня кто-то схватил за руку. Я рефлекторно отдернул ее и повернулся к наглецу. Это оказался один из моих бывших друзей, с которым мы очень плотно общались все детство. Один из самых противных мне людей, подставивший меня не один раз. Несколько лет назад он увел у меня девушку и пытался делать вид, что ничего не произошло, пытался как всегда общаться со мной и искренне не понимал, почему я его игнорирую. Я заметил, что и она, бывшая, сидит рядом, только сильно потолстевшая – как в морде, так и в животе.

– Никита, это ты? – раздался прокуренный голос с пьяной интонацией. – Не пугайся, вроде не чужие с тобой. Даже давние друзья, – последнее он сказал с громкой отрыжкой, после чего громко заржал.

– Нет, вы ошиблись, – я решил сделать вид, что не знаком с этими людьми, в чем плохое освещение на аллее должно было помочь, – отпустите меня, – я старался изменить свой голос до полной неузнаваемости, выстроить предложение без единой «Р», потому что картавость могла выдать меня.

Казалось бы, такого обычному разумному человеку хватило бы, чтобы отстать от прохожего, ну или хотя бы понять, что человек, не имеет никакого желания общаться. Однако сидящий был не из понимающих человеческий язык, поэтому он продолжал докапываться до меня, не отпуская мою руку: