Бремя чисел
Шрифт:
Стейси специально для Даррена задирает блузку. Бюстгальтера она не носит, он ей не нужен. Грудки у нее изящные и маленькие. Их удобно целовать.
Вот так.
Хороший мальчик.
Ей восемнадцать лет, в этом возрасте Дебора уже стала матерью.
Дебора всегда считала, что ее дочь обязана добиться в жизни успеха. Она едва ли не требовала этого от Стейси. В то же время она боится, что дочь повторит ее ошибки. Вот ей и приходится устанавливать границы тому, чего Стейси может добиться в жизни. Дебора направляет ее, исподволь дает советы. Это такие довольно странные побуждающие фразы типа «Ты уверена?..», «Ты на самом деле так думаешь?..», «Может, и так, но…», «Не забудь!..». Результаты, к которым они приводят, весьма необычны.
Стейси воспринимает эти поучения совсем не
— Я… я, кажется, люблю тебя, — томно бормочет Даррен.
Отлично. Какими бы бессмысленными ни были эти слова, это именно то, что Стейси хочет сейчас слышать. Она уже давно научилась создавать подобные мгновения. В них ее утешение. Иначе она в любую минуту утонет в жуткой убежденности, что ни на что не годна.
Звенит звонок.
Стейси и Даррен торопливо одеваются.
Стейси первой выскальзывает из мужского туалета, оставив своего партнера застегивать молнию на брюках. Ее песни ждут пятьдесят тысяч человек. Тысячи мужчин и мальчишек, которым еще предстоит влюбиться в Стейси.
Девять лет спустя
Первый ее голливудский режиссер Джон Амиель заказывает лангуста. Он тщетно пытался убедить Стейси Чавес заказать что-нибудь из меню. Девушка проявила стойкость и принесла в ресторан вафлю.
Она лишилась роли. Теперь Амиелю уже ни за что не уговорить продюсеров «Ловушки» пойти на такой явный риск, особенно после того как ему позвонил агент Кэтрин Зеты-Джонс. Правда, было бы в высшей степени бестактно сообщать Стейси Чавес при их первой встрече, что он неожиданно передумал и нашел другую актрису. Кроме того, ему нравится ее видеорезюме, а жизнь — штука длинная. Кто знает, может, он что-нибудь сумеет сделать для нее в будущем, пусть она только вылечит несчастную свою головенку. Почему-то у всех британцев едет крыша, стоит им попасть в Лос-Анджелес.
Сегодня вторник, 9 мая 1997 года. Прошло восемь лет с той поры, как Стейси Чавес ушла из съемочной группы сериала «Грейндж-Хилл». Она неплохо поработала: крошечные рольки, главная роль во вполне приличном фильме категории «В» у Кена Рассела, эпизод в «Поющем детективе». Работа, которая реально сделала ей имя, — это осуществленный на Ай-ти-ви скандальный римейк «Мотылька». Кэтрин Куксон, автор одноименного романа, должно быть, подавилась собственными вставными зубами, однако большинство критиков сумели заглянуть дальше банальной обнаженки и явной убогости сценария. Они разглядели-таки Стейси Чавес, ее голод, ее огонь, ее страсть. Вот только научись она сдерживать этот свой огонь, в один прекрасный день он принес бы ей настоящую славу.
— Мне нужна роль, которая поможет мне вырасти как актрисе, — заявляет Стейси, ровно, как по линейке, укладывая нож вдоль вилки.
Неужели она ни разу не посмотрела ему в глаза?
Стейси тщательно планирует каждый прием пищи. Ей даже не нужно смотреть на часы, она прекрасно чувствует время. Каждые сорок пять секунд она будет съедать по крошечному кусочку вафли размером с фалангу пальца.
Стейси не станет отщипывать эти кусочки руками: подобная методика хороша дома, без посторонних глаз, да и идеальной точности этим не добиться. Придется пользоваться ножом. Прежде чем потянуться за ним, Стейси измерит вафлю указательным пальцем, планируя будущие действия. Сама идея отрезания квадратных кусочков от круглой вафли, безусловно, абсурдна: есть в этом нечто от философии дзен-буддизма. Стейси поглощает кусочек целиком, до последней крошки. Вафле отрезаны все пути к отступлению — от нее ничего не останется. Стейси тянется за ножом, заносит его над тарелкой и отделяет кусочек точно того размера и формы, которые определила для себя. И тут ей в голову приходит одна мысль, причем на полном серьезе, любой аноретик знает это по собственному опыту. Ей здорово пригодилась бы, думает девушка, специальная овощерезка —
их еще можно увидеть в японских магазинах, где торгуют готовыми салатами. Одно нажатие кнопки — и все! Ломтики получаются строго одинаковых размеров. Превосходные ломтики вафли, ровно на один глоток. Стейси мысленно представляет себе, с какой интонацией она рекламировала бы эту чудо-технику, случись ей сняться, как когда-то в детстве, в рекламном ролике для местного телевидения.Например, так:
Иде… альные (главное — не торопиться, постепенно, постепенно. Улыбка тоже поначалу сдержанная, есть в ней некая недосказанность), отмеренные (бодро и ровно; наверное, большего здесь и не требуется. Главное, четко проговаривай все согласные, не растягивай гласные, каждый слог отчеканен как шаг) как по линейке (Эх, каждому бы слогану такой четкий ритм! Так и хочется взять в руки линейку и отмерить. В этом месте можно изобразить большущую улыбку и выдержать паузу) КУСКИ! (Громко и слегка устрашающе! Чтобы добить зрителя окончательно. Пусть немного струхнет. Пусть представит, как острое лезвие кромсает тесто на мелкие кусочки. Нет, не рвет, не расплющивает, не терзает его тупым ножом, что, как мы знаем, время от времени происходит с любым из неумеек. Нет, друзья мои, мои приросшие к дивану собратья, сегодня мы с вами учимся резать вафлю на идеальные, отмеренные как по линейке КУСКИ.)
Голос Джона Амиеля возвращают ее в реальность.
— Разумеется, последнее слово остается за продюсерами, — говорит режиссер, более не в силах притворяться.
Ему не хотелось обидеть Стейси, но… черт, похоже, он облажался. Понятное дело, с его стороны это не что иное, как трусость — пытаться переложить ответственность за свое решение на других. Стейси не дурочка, она наверняка поймет, услышит за его невнятными оправданиями то, что он на самом деле хочет сказать.
Однако Стейси его не слышит. Она занята тем, что отрезает еще один кусочек, кладет его на язык, прижимает к нёбу, подавляя сладостный стон, пока этот кусочек под действием слюны растворяется, просачиваясь между языком и молярами дальше в ротовую полость. После чего вновь кончиком языка собирает его в сладкий комок, который, зажмурившись от удовольствия, давит о передние зубы, слизывает и, пару раз пожевав, отправляет в пищевод.
— Тебе непременно нужно познакомиться с Сэмом и Джудит, — произносит Амиель.
Это его знакомые, вернее, деловые партнеры. Супружеская чета с двумя детьми и собакой. Или с одним ребенком и двумя собаками? До него неожиданно доходит, что Стейси сейчас нужно нормальное человеческое окружение. Обычные, нормальные обеды. Вещи. Потому что иначе эти акулы неизбежно набросятся на нее. Она находится здесь уже — сколько? пару недель? — какое-то время и уже обзавелась секретаршей и личным тренером. Стейси рассказывала ему — еще до того как принялась терзать эту несчастную вафлю — про стиль своей жизни в Лос-Анджелесе, про то, как одна встреча, которая началась как прослушивание, вылилась в нечто, напоминающее интервенцию.
— Ты обязательно должна сходить к ним, — настаивает режиссер.
Стейси не слушает его. Сделать прием пищи гармоничным может лишь горчица. Она готова есть ее ложками. Она обожает эту избитую фразу — есть ложками. Есть в ней что-то такое игривое. Она отражает ее собственное восприятие горчицы. Резкий, кисловатый вкус, целые хрустящие зернышки, а взять дижонскую горчицу с обилием вкусовых оттенков! А американская, которую мы каждый день бездумно вылавливаем из пластиковых бутылочек? По консистенции она как мягкое мороженое!
Стейси прячет руки под стол, переплетает пальцы и пересчитывает костяшки, как будто это два калькулятора китайского производства.
Сегодняшняя встреча важна для нее, не надо про это напоминать. Она непременно станет звездой. Главное, продержаться еще немного. Стейси не станет просить горчицы. Вместо этого — когда Джон Амиель случайно отвернулся в сторону — она отправляет в рот крошечную щепотку соли.
7 августа, понедельник
Прошло три месяца