Бремя секретов
Шрифт:
Да, мама рассказала мне все, что я хотела знать. Но есть что-то еще… то, чего она так и не сказала. Пытаюсь собраться с мыслями и понять, что в этой истории не так.
Прошло несколько недель. Воскресенье. Сын недавно вернулся из Соединенных Штатов, где он провел две недели каникул у своего отца.
Вечером он спросил:
— Помнишь, накануне своей смерти бабушка рассказывала о христианах в Нагасаки?
— Да, хорошо помню.
— На прошлой неделе папа сказал мне: «В Нагасаки, особенно в долину Урагами, ехали христиане, которых преследовало бакуфу. Тысячи людей из числа тех, которые первыми приняли христианство, были высланы из
— Ирония? Не знаю. Возможно — судьба, назначенная земле мучеников, чтобы раз и навсегда положить конец войне.
— Судьба? Сейчас ты говоришь совсем как бабушка.
— На самом деле это слова твоего дедушки-пастора, который тоже живет в Штатах. Ты звонил ему, когда гостил у папы?
— Да. Мы много говорили обо всем этом, и он сказал, что квартал Урагами не был мишенью, намеченной изначально американцами. Бомба должна была упасть на центр города, американцы целились в трех километрах к югу от Урагами. Однако в тот день центр Нагасаки закрывали плотные облака. Но и Нагасаки выбрали случайно: бомбу готовили для соседнего города под названием Кокура, где находились склады оружия. Помешала плохая погода, и американцам пришлось сменить цель. Более того, вторую бомбу собирались сбросить одиннадцатого августа, а не девятого.
— Тебе известно столько подробностей, о которых я даже не знала.
С гордым видом сын продолжает рассказывать мне то, что узнал от отца и деда. Он провел настоящее расследование. Оказывается, за несколько месяцев до взрыва атомных бомб Рузвельт хотел заручиться поддержкой Сталина в войне против Японии, пообещав ему в случае победы вернуть России территории, которые перешли к японцам. Сталин согласился, ответив, что готов стать союзником Рузвельта через три месяца после капитуляции Германии. А на следующий день после запланированного союзниками захвата Маньчжурии русскими войсками американцы сбросили вторую атомную бомбу — на этот раз на Нагасаки.
Сын говорит долго. Я стараюсь слушать, но его слова проплывают где-то над моей головой. Размышляю над маминым письмом, раскрывшим передо мной секреты, давившие своей тяжестью. Мне по-прежнему кажется, что в письме есть что-то недосказанное. Сын замолчал, и я спрашиваю его нерешительно:
— Ты, случайно, не видел, как бабушка принимала снотворное, которое прописал ей врач? По ночам она мучилась от бессонницы.
— Да, помню. Но я никогда не видел, чтобы бабушка принимала снотворное. Я только заметил у нее маленький пузырек с лекарством.
— Где ты видел этот пузырек?
— В бабушкиной комнате на комоде, возле зеркала.
— Почему ты решил, что это было снотворное? — спрашиваю я.
— Я поинтересовался, что в пузырьке, и бабушка ответила — снотворное. Полный пузырек. Я видел его даже накануне бабушкиной смерти. Думаю, она засыпала и без лекарств.
«Что?» При последних словах сына у меня перехватило дыхание. «Она засыпала и без лекарств».
Подхожу к дому мамы, звоню. Госпожа С. куда-то вышла. Я отпираю замок своим ключом и захожу внутрь. Дверь в мамину комнату открыта настежь, окно тоже распахнуто. Белые кружевные занавески колышутся от ветра.
Иду к комоду, который стоит возле маминой кровати. Рядом с зеркалом ваза с камелиями. В комоде
четыре выдвижных ящичка, расположенных в два ряда, а сверху еще три больших ящика. Зеркало начищено до блеска. На мебели ни пылинки. В комнате так чисто, что я не решаюсь ни к чему прикоснуться.Недавно я хотела перестелить белье, но госпожа С. знаком попросила меня не притрагиваться к кровати. «Почему?» — спросила я. Госпожа С. ответила: «Ваша мама приказала оставить все как есть». Это была самая длинная фраза на французском языке, какую я слышала от госпожи С. Я поверила ей. Должно быть, мама просила ее повторять это предложение много раз.
Оглядев комнату, я подумала, что мамина душа ждет Юкио здесь, у вазы с камелиями. Осторожно дотрагиваюсь до подушки, словно на ней покоится душа мамы.
Вот я стою напротив комода. Один за другим выдвигаю ящички и заглядываю внутрь: ничего, кроме кусочков шелка и хлопковой ткани, которые мама красила сама, чтобы повязывать на шею и носить с рубашками и блузками. В первом большом ящике нахожу отрез темно-синего хлопка. Это мужское летнее кимоно. Совсем новое. На дне ящика лежит черный оби. Кимоно я вижу впервые.
Второй большой ящик пустой. Третий тоже. Я снова открываю тот, в котором сложено кимоно, и пытаюсь отыскать там что-нибудь еще. Под кимоно нащупываю какой-то твердый предмет. Пузырек со снотворным. Он пуст! Мама выпила все таблетки, как я и догадывалась.
Когда я вышла из комнаты, вернулась госпожа С.
— Добрый день, — сказала она, закрывая за собой входную дверь.
— Спасибо, что содержите дом в чистоте. Мама вам признательна, — поблагодарила я ее.
Госпожа С. сделала знак, что поняла меня. Захватив с собой пустой пузырек, я ушла.
Смеркается, нетвердым шагом я иду по улице. Прохожу мимо кладбища, где похоронены мои родители. Кладбище, обнесенное черной железной изгородью, простирается почти на десять гектаров. Самое большое в городе. Смотрю на надгробия, которые точно вырастают из-под земли. Останавливаюсь и касаюсь рукой прутьев ограды. Железо обдает меня холодом, я вздрагиваю. Прислонившись к прутьям, смотрю на небо, затянутое облаками.
Она убила отца, чтобы предотвратить иную трагедию? Если бы ее мать узнала правду — а для этого недоставало сущего пустяка, — произошло бы нечто невообразимое. Были бы разбиты жизни всех близких маме людей.
А вдруг она убила отца из ненависти, осознав жестокость его поступка? Он бесчестно обошелся с шестнадцатилетней сиротой, которая в первый раз ощутила обаяние мужчины и не сумела ему противостоять. Мама тоже была влюблена и могла почувствовать и понять боль, которую испытывала обманутая отцом молодая женщина.
Небо проясняется. «Неужели было необходимо убивать отца? Разве не нашлось другого выхода?» Подобные вопросы возникают всегда: неужели было необходимо сбрасывать атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки? В письме мама призналась, что у нее не было выбора и она должна была убить отца. А перед смертью она говорила моему сыну: «К сожалению, есть вещи, которых нельзя избежать». Она намеренно не писала ничего, что могло бы послужить ей оправданием.
Цианистый калий, атомные бомбы, Холокост, массовые убийства в Нанкине… Неужели это все было необходимо? Мама полагает, что после этих катастроф бесполезно задавать подобные вопросы. Возможно, все, что нам остается, — попытаться понять причины, толкнувшие людей на преступления.
Мне кажется, маме удалось освободиться от тяжелого чувства вины: она выбрала собственную смерть так же, как некогда выбрала смерть для своего отца. Тем не менее, она, я думаю, не сожалела о том, что положила конец его жестокостям.