Бремя Юртов

Элосса медленно шла, стараясь держаться подальше от затянутых паутиной стен. Помощником ей служил посох, которым она ощупывала путь впереди и по сторонам. Воображение рисовало ей, как такая же паутина, только в тысячу раз более прочная и толстая, перегораживает туннель.

«Стэнс ушел», — говорила она себе, однако разум отгонял страх. Каким образом он оказался так далеко впереди? Видимо, он шел много быстрее, когда остался один. Элоссе хотелось услышать его голос, но что-то удерживало ее от повторного оклика. Она пошла чуть быстрее… Светящаяся паутина теперь исчезла. Может, она висела только там, где из внешнего мира могли появиться летающие создания.

Мрак был полным. Элоссе казалось, что его можно потрогать рукой, собрать в складки, как занавес. Но воздух был достаточно чист, и она чувствовала по временам легкое дуновение.

И вдруг — внезапная вспышка оранжевого пламени. После полной темноты оно казалось ярким солнечным светом, так что Элосса зажмурилась, оберегая глаза.

Стэнс держал пылающий факел. Затем он укрепил его в выходящее из стен кольцо, как будто делал это не впервые. Его недавнее отрицание какого-либо знания этого места вызывало у Элоссы неприятные сомнения.

Свет факела освещал комнату, которая раньше, наверное, была пещерой, но человеческие руки сгладили и обработали ее. Сильнее всего свет озарял гигантское лицо, почти во всю переднюю стену. Рот был широко раскрыт, но свет факела глубоко в него не проникал. Глаза, изображенные на уровне плеча Элоссы, тоже были широко раскрыты и не были слепыми, как у статуй; они были сделаны из чего-то, что давало им блеск жизни, так что изображение не только видело ее, но и злобно радовалось ее присутствию. Стэнс зажег второй факел, взяв его из высокого кувшина, стоявшего слева от лица. Когда он воткнул факел в кольцо на противоположной стене, света стало достаточно, чтобы видеть все помещение. Две другие стены были голыми, так что все внимание сосредотачивалось целиком на злобном, презрительном лице.

Такие вещи сами по себе почти не имеют собственного зла, оно идет извне. Сказать, что резьба на стене была злом, — значит приписывать камню не принадлежащие ему свойства, но сказать, что изображение было сделано теми, кто желал впустить в мир зло, — это не противоречило бы истине.

Кто бы ни вырезал лицо на стене, он имел искаженные мозг и душу. Элосса сделала всего один шаг в комнату и сразу остановилась. Иллюзии на дороге в Кал-Хат-Тан были ужасны, они родились от человека, старавшегося оставить след на самой земле. Это было сделано хитро и тщательно, и не от великой боли тела и души, а от глубокого желания собрать весь мрак, от которого человек естественно сжимается.

Стэнс стоял перед этим лицом и с явной сосредоточенностью вглядывался в зияющие глаза. Похоже, подумала Элосса, он и в самом деле общался с какой-то силой, так грубо выраженной в резьбе. Она крепко держала свой талант, потому что чувствовала: если она выпустит его хоть немного, пошлет самую незначительную пробу — ей могут ответить.

Элосса покачала головой. Нет, нельзя позволить своему воображению внушать ужасы, которые не могут существовать. Вероятно, это был бог какой-нибудь страшной и злобной религии, вытягивающий энергию от верующих, а может быть, даже для ужасов жертвоприношений, и такое было вполне возможно. Но сам по себе он был никто, просто искусно обработанный камень.

— Это Атторн? — спросила она, чувствуя необходимость прервать молчание, отвлечь Стэнса от его сосредоточенности. Он не ответил. Она рискнула шагнуть вперед и, преодолевая отвращение юрта к физическому контакту, положила руку на плечо Стэнса. — Это Атторн? — повторила она громче.

— Что? — Стэнс повернул голову и взглянул на Элоссу, но она чувствовала, что он, в сущности, не видит ее. Но потом в его лице мелькнула искра перемены. Глубокая сосредоточенность нарушилась. Он вернулся к жизни — вот единственное объяснение, которое Элосса могла дать этой перемене.

— Что? — он вновь повернулся к лицу на стене, ярко освещенному факелами. — В чем дело?

— Я спросила… это — Атторн? — Она указала на лицо. — Рот у него явно есть.

Стэнс прикрыл рукой глаза.

— Не знаю… Не могу вспомнить.

Элосса глубоко вздохнула. Прошлой ночью раски хотел убить ее, пока она спала. Утром, после того, как она, в свою очередь, была околдована (что же, кроме колдовства, послало ее, спящую, на тропу саргона?), этот же самый раски спас ей жизнь. Он привел ее сюда через темный туннель, будто знал, что здесь находится, и зажег факелы, точно зная, где их найти.

— Ты и в самом деле хорошо знаешь это место, — продолжала Элосса, решив слегка уколоть раски, — иначе ты не нашел бы этого, — она указала на факелы. — Тайный храм вашей древней мести, и ты привел меня в него, чтобы убить.

Она и сама не знала, почему высказала это обвинение, но оно могло быть и правдой.

— Нет. — Он вытянул руки вперед, как бы отталкивая это лицо с разинутым ртом, отгоняя все, что оно могло означать. — Я же сказал тебе: я не знаю! — Его голос дрожал от злости. — Это не мое… Это… что-то другое, и оно делает меня своим слугой. А я… я не хочу служить ему! — сказал он медленно и с паузами. И он верил в то, что говорил, в этом Элосса не сомневалась. Но мог ли он как-то защищаться против принуждения, уже дважды овладевавшего им, — в этом она отнюдь не была уверена.

Раски повернулся к лицу спиной. Его собственное лицо выражало уверенность и решимость.

— Поскольку я не могу управлять тем, что движет мной, нам лучше уйти. Я пойду один, пока не удостоверюсь, что я не просто орудие…

Это было разумно — с небольшими поправками. В прошлую ночь на нее тоже действовало неизвестное, пославшее ее навстречу смерти. Но ведь ее раса имела врожденный мысленный барьер против такого вмешательства. Юрт не мог овладеть сознанием своего товарища, не мог контролировать даже раски, у которых не было такой защиты, он мог только создавать недолговечные иллюзии. Но тут дело не в галлюцинациях, а в мысленной власти на том уровне, который был совершенно чужд Элоссе. Талант юртов всегда считался высшим, и, может быть, поэтому в них росла бессознательная надменность. Возможно даже, подумала она, бремя старого греха вызывало необходимость сохранять правила, где нельзя пользоваться талантом, а где можно. Может, из-за того, что она скинула бремя юрта, она и попала под власть незнакомого фактора, о котором раски знал и в существование которого она должна поверить? Если это ее вина, тогда она, как и раски, приняла на себя новое бремя — или проклятие — и должна научиться либо скинуть, либо нести его.

— Это движет и мной тоже, — сказала она. — Я чуть не попала в зубы саргона, даже не зная, что делаю.

— Это не от юртов, — он покачал головой. — Это что-то от раски… от этого мира. Но я клянусь тебе Кровью и Честью своего Дома, что ничего не знаю, даже легенд, об этом месте, не знаю, что привело меня сюда и зачем. Я не поклоняюсь злу, а это — вещь Зла. Ты наверное чувствуешь, как в воздухе пахнет злом. Я не знаю Атторна, если это Атторн.

Она опять должна была признать, что он говорит правду. Цивилизация раски закончилась травмой от разрушения Кал-Хат-Тана, как она сама видела на экране. Хотя народ выжил, какой-то источник храбрости, гордости и честолюбия иссяк. Многое из того, что они знали в прошлые времена, теперь пропало.

Однако сейчас они стояли в месте Власти. Элосса не могла определить ее силу, как бы водящую пальцем по ее мысленному щиту и осторожно пытающуюся проникнуть внутрь, чтобы уяснить, что представляет собой Элосса. Надо уходить отсюда как можно скорее.

Девушка покачнулась: сквозь мысленный щит и как бы сквозь все ее тело пронесся крик. Где-то неподалеку юрт в смертельной опасности — такую последнюю мольбу бросают лишь в том случае, когда видят перед собой неминуемую смерть. Не раздумывая, она тут же опустила барьер и послала поисковый зов. Пришел другой, значительно менее сильный.