Бремя живых

Для тренировки он выбрал «Статный» – катер, стоявший ближе всех к выходу с внутреннего рейда. Чтобы как можно меньше маневрировать.

Два последних дня Тарханов, в соответствии со своим дипломом инженера по эксплуатации автобронетехники, копался в двигателях, изучал наставления и инструкции, касающиеся механической и артиллерийской частей. Для удобства будущего похода наклеивал бумажки с обозначениями назначения каждого прибора и рычага в ходовой рубке, допустимых положений стрелок на циферблатах, и так далее.

Вадим, в свою очередь, читал лоции всех лежащих на запланированном пути морей, выписывал на отдельных листах бумаги нужные береговые ориентиры, места опасных течений и «прочие опасности». По счастью, в штурманском столе нашлись многочисленные карты, на которых его предшественники – настоящие штурманы – прокладывали курсы и маршруты катера, по крайней мере, до входа в Дарданеллы. За этот рубеж интересы сторожевого отряда не распространялись.

Нельзя сказать, что Ляхов испытывал такое же сильное волнение и нервное напряжение, как настоящий моряк, впервые кладущий ладони на тугие обрезиненные рукоятки манипуляторов. Ему ведь лично ничего не угрожало: ни страх опозориться перед товарищами и вышестоящим начальством, ни отказ в долгожданном допуске к самостоятельному управлению и, соответственно, серьезными препонами в карьере.

Ему-то что? Если даже растеряется, не справится с кораблем, посадит его на камни или разобьет о стенку – какая беда? Попробует еще и еще раз. До результата, или пока катера на базе не кончатся. А все равно, такова, наверное, магия профессии. Об этом говорили все его знакомые, принадлежавшие к славной касте судоводителей. С чувствами, владеющими тобой на мостике, не сравнится ничто на свете. Управление самым роскошным и мощным автомобилем по сравнению с этим – дым и тлен.

Да он и сам это знал, походив по Финскому и Ботническому заливам на простенькой яхте класса «Летучий голландец». Но сейчас-то под ногами была палуба боевого катера водоизмещением почти в девяносто тонн, с двумя дизелями суммарной мощностью 8 тысяч лошадиных сил, способных легко выдать 35 узлов, а на форсаже и все 40, пожалуй.

– Ну что ж, давай начнем, помолясь, – сказал он Тарханову, занявшему место за пультом управления двигателями. Обычная ходовая вахта – три офицера, плюс рулевой в чине строевого квартирмейстера или унтер-офицера, им же придется управляться вдвоем.

Сергей осторожно подал вперед РУД [73] . Тихо рокотавшие в машинном отделении дизеля ощутимо повысили тональность. Вибрация палубы стала гораздо ощутимее.

– Малый вперед.

Компасный курс на выход из бухты – триста девять с половиной. Вадим плавно потянул на себя левый манипулятор, осторожно направляя форштевень в достаточно широкий проход между оконечностью мыса и волноломом.

73

Рычаг управления двигателями.

Тут ведь в чем главная хитрость – если стараться двигаться помедленнее (вроде как риска меньше), корабль теряет управляемость, плохо слушается руля, вступают в силу течения и ветровой снос. Прибавить – не зная маневренных элементов судна, инерции, реакции на изменение числа оборотов винтов, массы других тонкостей, известных только специалистам, в восьмидесяти случаях из ста означает аварию, если не катастрофу.

Вот и надо как-то так изловчиться, чтобы уловить эту золотую середину.

На морской простор они все-таки выбрались, пусть с берега маневры «Статного» выглядели довольно жалко, напоминая попытки сильно пьяного человека пройти по одной половице. Зато, когда главные опасности остались позади и распахнулся перед катером морской, ничем не ограниченный простор, Вадим повеселел. И даже несколько обнаглел.

– Средний вперед.

Тарханов подал рукоятку, по старинке называемую «машинным телеграфом», до указанной отметки.

Ускорение оказалось неожиданно резким. Катер присел кормой и приподнял нос. Стрелка лага живо побежала к восемнадцати узлам. Перед форштевнем поднялась бутылочного цвета разрезная волна, удивительно неподвижная. Она как бы прилипала к корпусу катера, проносясь вместе с ним мимо остальной толщи воды, медленно изменяя форму в гребне и в изгибе, но оставаясь все время той же самой – шипящей, отороченной пузырьками белой пены. Волна стояла под мостиком неотрывно, как часть корабля, и смотреть в ее живую глубину было спокойно и приятно.

– Идем, Серега! Смотри, как идем, красота! – Ляхов не мог сдержать распирающего грудь восторга. – А ну, еще прибавим!

– Стоит ли? – Тарханов отчего-то не разделял его восторга и эйфории. Может быть, потому, что сидел за своим пультом почти как простой пассажир, не уловив еще прелести капитанства. – Восемнадцать узлов, по-моему, в самый раз. Большинство каботажников и того не делают, насколько я знаю.

– Так то ж каботажники! Ты еще портовый буксир в пример поставь! А это – настоящий корабль! Интересно, как на тридцати будет…

– Кончай, – не поддался на провокацию Тарханов. – Раздухарился ты не в меру. Будет еще время. Ты бы лучше разворачивался да попрактиковался в гавань входить-выходить, сообразил, как на этой штуке тормозить, по-сухопутному выражаясь…

Ляхов понял, что товарищ абсолютно прав. Если они собираются плыть, подобно древним мореходам, в виду берега, от мыса к мысу, останавливаясь на ночевки в подходящих бухточках или встреченных по дороге портах и гаванях.

Здесь главное – именно умение проходить узости, не впереться на отмель или подводные камни, швартоваться к пирсам, становиться на якорь. А следовательно – назубок знать, когда и на каком расстоянии от берега следует переходить с «малого вперед» на «полный назад», заранее представлять, как себя при этом поведет корабль. Чувствовать инерцию судна, нутром представлять радиусы циркуляции на каждой заданной скорости. Помнить к тому же, что при глубине под килем менее четырех, кажется, осадок корабля мощность двигателей падает вдвое и руль ведет себя совсем не так, как на чистой воде. А уж насколько все усложняется, если в море не штиль, а волнение, меняющий при изменении курсов направление и силу ветер…

Вадим вдруг вспомнил, что на дворе стоит, скорее всего, февраль в самом начале, и нынешняя тихая и теплая погода – не более чем атмосферная аномалия. Впереди наверняка предстоят еще и шторма, и метели, особенно по мере продвижения на север.

Романтическое настроение само собой улетучилось.

В принципе доктор на мостике у штурвала – это примерно то же самое, что штурман со скальпелем у операционного стола.

– Все так, командир, спорить не с чем. А все равно жалко. Сейчас бы врубить на полный, узлов под сорок, – и через сутки мы в Стамбуле! Глядишь, и погода испортиться не успеет… Скучный ты человек. Ну хорошо, пошли, будем пробовать до места швартануться.

Входить в ковш гавани оказалось намного страшнее, чем выходить из него в открытое море. Когда, издергав дизеля на реверсах, Ляхов все-таки приткнулся к пирсу, тельняшку можно было выжимать.

…После четырех дней непрерывных тренировок Вадим решил, что кое-что у него начало получаться. И ему уже не хотелось бросать здесь «Статного», с которым он почти сроднился. Чем-то вроде предательства это пахло. Первый корабль – это как первая любовь. Сначала страшновато, сердце колотится и руки дрожат, а потом все как-то образуется почти само собой.

Так и здесь. Упражняясь в швартовках, он всего три раза не слишком удачно прижался к стенке, да и то без особых последствий. Два раза стер краску до белого металла на левой скуле и снес крышку клюза, а один раз грубо навалился кормой, прогнул транцевый лист, но винты, слава богу, не повредил.

Однако решено было идти домой на «Сердитом», систер-шипе [74] «Статного», который был поновее, а главное – с большим вкусом и комфортабельнее отделан.

Пока Вадим осваивал искусство кораблевождения в одиночку, Тарханов, Розенцвейг и девушки старательно и увлеченно обустраивали корабль, который должен был стать не только средством передвижения, но и домом на несколько ближайших месяцев. А то и… Но об этом думать не хотелось. И не полагалось.

74

Систер-шип – однотипный корабль-близнец (англ.).