Бретёр

Пришел гостиничный лакей:

— Ваш экипаж у подъезда, — и взял его саквояж.

Андриан стоял рядом с коляской. Шляпу держал в руке.

— Это ты к чему? — сделал вид, что не понял Мурин, ему хотелось избежать всех этих трагинервических явлений, сопряженных с разлукой, которая надвигалась. — Пока не прощаемся. Есть еще дельце у меня. Заедем в одно место, а потом и свезешь меня на станцию.

Андриан тут же нахлобучил шляпу. Вскочил на козлы.

— Куда ж?

— На Васильевский. Дом советника Трифонова на шестой линии.

Андриан кивнул только. Не задал вопроса. Не было и мелких знаков. Не напряг плечи, не отвердел спиной, не выпрямил шею. Он остался ровно таким, как был. Словом, ничто не указало Мурину, что адрес этот Андриану знаком.

«И к лучшему».

Мурин смотрел, как летят назад дома. Промахнули по Невскому. Засвистел ветер на Дворцовой. А уж как принялся за Мурина, когда выехали на мост! Ремешок под подбородком пришлось застегнуть, чтобы кивер не улетел, как пустое ведро, в невские волны. Хвост Палаша стоял по ветру, как вымпел, — совершенно параллельно мостовой. Река была страшна. Но едва экипаж покатил по острову, в линии, ветер стих, как по волшебству. Здесь, в уютных улочках, ему негде было разбежаться. Здесь традиционно жили те, кто не любил преувеличений и излишеств. От домов дышало немецкой опрятностью. Дом советника Трифонова был на каменном фундаменте. Но сам деревянный. Хоть и подражал всем каменным модам по ту сторону реки: белые колоны, карнизы. Стекла сверкали чистотой. За ними — кружевные занавески. Задернутые.

Коляска остановилась. Мурин сошел, испытывая некоторое недоумение. Он не потерялся бы, делая визит в незнакомый дом на той стороне Петербурга, в своем кругу. Но сейчас впервые преступал за его границы и как быть — не знал. Положился на чутье. На двери был молоточек в виде бронзовой человеческой руки с манжетом, пальцы были спаяны щепотью. Мурин простучал им.

Дверь отворила служанка в полосатом чепце и переднике, бросались в глаза красные щеки и белесые ресницы. Она могла быть голландкой, немкой, финкой. А могла быть и вологодской бабой.

Мурин решил говорить по-русски:

— Добрый день. Доложи, будь добра. Ротмистр Мурин к твоей госпоже с визитом.

Дверь перед его носом неучтиво захлопнулась.

Мурин уже было потянулся опять к бронзовой щепоти. Но тут дверь так же внезапно отворилась, и служанка по-русски, но с неуловимым акцентом сказала:

— Прошу вас, господин.

Мурину пришлось пригнуться, входя.

— Прошу наверх, — показала служанка на лестницу. — В первом этаже пол перекладывают.

Ступени выли и скрипели под его ногами. Он снова пригнулся, входя.

Комнатка была небольшая. Диван и кресла были обиты ситцем в цветочек. Шторы с бомбошками закрывали дверь, которая вела далее в личные комнаты. На крашеных стенах висели акварели в ореховых рамках. Каминная решетка блестела. Деревянный пол блестел. Все говорило: мой стакан мал, но я пью из своего стакана — и уж не сомневайтесь, чистого!

Мурин понадеялся, что миссия его увенчается успехом.

Бомбошки дрогнули. Вошла женщина неопределенного возраста. В руке она держала платочек. Нос и глаза ее были красны, особенно нос, разбухший и шершавый: в Петербурге царила осень. Мурин плохо мог разобрать, сколько даме лет, коль скоро она в чепце. Следом вошла немолодая раскормленная болонка, пятна вокруг глаз и пасти придавали ей нечто замызганное.

— Пс, — чихнула женщина, успев деликатно поднести к носу платочек.

— Госпожа Панкратова, — поклонился он ей, точно перед ним была вдовствующая императрица.

— Господин Мурин. — Дама присела, лягнув назад ногой.

— Пс, — чихнула собачка неотличимо от хозяйки и потянулась носом к его ногам, видимо, учуяв далекий, выцветший запах Колобкова кота, то есть кошки.

Мурин изо всех сил старался не смотреть вниз.

— Прошу великодушно меня простить, не имею чести быть вам представленным.

Дама с искренним и, в сущности, располагающим любопытством разглядывала его мундир, золотое шитье. Мурину казалось, что он сквозь ее слезящиеся глаза читает мысли в голове под чепцом: «Тут одной канители пошло на червонец или даже четвертной».

— Я бы не осмелился. Но в нынешних обстоятельствах военного времени… я подумал, что упаду к вашим ногам и вы меня простите.

Дама вскинула глаза.

«Что я несу, — спохватился Мурин, продолжая говорить, — пересолил». Наконец сумел умолкнуть.

— Бонапарта бить едете? — приветливо заговорила она, убедившись, что установилась тишина. — Я по сапогам вашим поняла.

Мурин в который раз ужаснулся особой, совершенно непостижимой для него проницательности дамского пола. Как — по сапогам?! Он чуть не сказал: вас бы в штаб князя Кутузова, вы б всех французских шпионов переловили за неделю.

Ограничился учтивым поклоном:

— И поэтому я осмелился предположить, что могу иметь надежду на то, что расположу вас удовлетворить мою просьбу.

Мурин подумал: сказать «Возможно, последнюю»? — но постеснялся так уж явно выжимать слезу из немолодой собеседницы.

— Пс, — чихнула собачка. А дама изящно приложила платочек к своему носу.

Мурин предположил, что госпожа и собачка за годы совместной жизни срослись в единый организм, скрепленный животным магнетизмом (он слыхал про магнетизм также от образованного Ипполита). Глазки дамы забегали:

— Право, это довольно неожиданно. Дело, просьба… Я даже не знаю… Мы с вами незнакомы. Но я припоминаю… Авдотья Ивановна Мурина, в Пензе мужа моего покойного знакомая, не родня ли вам?

— Отдаленная. — Мурин понятия не имел ни о какой Авдотье Ивановне.

— Славно, — обрадовалась дама. — Я сразу так и подумала.

Указала Мурину на креслице, спинка его была покрыта вышитой салфеткой, чтобы господа не засаливали ее помадой для волос. Села сама, собачка вспрыгнула ей на колени.

— Какую же просьбу вам было благоугодно ко мне обратить?

Мурин устал от напряжения, в котором его держала обстановка квартирки, ее хозяйка и ее собачка, которая опять — «Пс!» — чихнула, Мурин невольно отодвинул ногу подальше — не набрызгала бы — и рубанул с плеча:

— Я хотел бы купить у вас принадлежащего вам мужика. Андриана Еремова.

Глазки дамы заметались. На щеках показались два розовых пятна.

— Это действительно… весьма неожиданно. Господин Мурин.

— Понимаю. Я дам ту цену, которую назовете.

Обстановка выглядела скромной, дама показалась не рамольной, он надеялся на ее благоразумие.

— Даже не знаю. Он трезвого поведения. Немолодой, вдовый.

«Ба», — подумал Мурин: вот так и узнаешь.

— Дети его уж выросли.