Брик-лейн

Назнин не улыбнулась:

— Он готов спорить со всем на свете, кроме того, что мою сестру надо предоставить собственной судьбе. Изменить можно все, но только не это.

Разия откинулась на диване. Диван под ней казался меньше, одну из подушек в целлофановой наволочке она скинула на пол.

— Разве можно противиться судьбе?

— Я и не противлюсь.

У Назнин мелькнула мысль рассказать историю о том, «как была предоставлена собственной судьбе». Но это слишком долгая история.

— Я просто…

«Что? Злюсь на Шану. За что?»

— Ты очень волнуешься за сестру. Ничего удивительного. В твоем положении все вокруг начинает больше беспокоить. Надо беречь нервы. Знаешь, что Назма в воскресенье родила третьего на два месяца раньше срока? Правда это или нет, но Сорупа говорит, все из-за того, что муж ни на минуту не оставлял ее одну, вот ребенок и родился еще не готовым.

— Ой, — от одной только мысли об этом Назнин поморщилась.

Она погладила живот и прижала к нему руку, чтобы нащупать головку или попку ребенка. Поставила ноги на табурет. В квартире прибавилось еще три стула и одно кресло — всё в серых полосках плесени, но Шану настаивает, что оно ценное, и хочет его продать, как только починит. Передвигаться среди мебели все трудней. Они на пару увеличивались, что Назнин в объемах, что мебель в количестве.

— Но справилась она быстро. Не то что с первым. Роды тогда продолжались тридцать шесть часов. Я своего родила за двадцать восемь.

— Когда я готова была появиться на свет, мама решила, что у нее несварение. Она говорила, что женщины слишком много шуму из этого устраивают.

— Ха.

Из-под ноги она вынула одну из книг Шану и положила ее на кофейный столик.

— Роды — естественная вещь, они случаются с каждой женщиной.

— Ха, — сказала Разия, — поеду с тобой в больницу. В следующий раз помогу тебе собрать сумку.

— Мама не пикнула, когда меня рожала.

— М-м.

Разия огляделась вокруг, как будто очутилась в этой комнате впервые. Назнин тоже огляделась. Возле окна отклеился и завернулся кусок обоев. Тонкие серые занавески похожи на длинные использованные бинты. За окном полдень, но солнечный свет куда-то спрятался, и все вокруг затянуло серостью занавесок.

— Слышала про Амину?

Назнин ничего не слышала.

— Подала на развод. Мне Назма сказала, а Назме — Сорупа. Сорупе сказала Хануфа, она первая узнала.

— Однажды я видела, у нее губа была разбита. А в другой раз была перевязана рука.

— И не только. — Разия посмотрела на Назнин из-под изогнутых ресниц: понятно, наслаждается моментом. — У него есть другая жена, о которой он все забывал рассказать последние одиннадцать лет.

— Да оградит нас Господь от таких грешников.

«И от нас самих, дабы не получать удовольствие от таких рассказов».

— Ничего, главное, что твой муж тебя ни с кем не делит. Тебе есть за что сказать спасибо. — Разия улыбнулась.

В ее лице нет ничего женственного, стоит завязать волосы, и она сойдет за рабочего или рыбака, но с улыбкой выражение лица у нее уже не такое пронырливое и даже нос кажется меньше. Когда Разия улыбается, она становится почти красивой.

— Как дела с повышением?

— Муж говорит, что все они расисты, в особенности мистер Дэллоуэй. Говорит, что повысят, только времени уйдет больше, чем если бы он был белым. Говорит, что если покрасит кожу в бело-розовый цвет, то все проблемы тут же будут решены.

Шану в последнее время чаще говорит о расизме, чем о повышении. Предупреждает ее, чтобы она не водила дружбы с «ними», как будто у Назнин есть такая возможность. «Они бесконечно вежливы. Они улыбаются. Они говорят «пожалуйста» это и «спасибо» за то. Смотри не зазевайся, когда они подают тебе правую руку, левой могут воткнуть в тебя нож».

— Что ж, — сказала Разия, — наверное, он прав.

Назнин повторила про себя ее слова: «Наверное, он прав». Она ждала еще слов. Разия сняла со свитера ниточку.

— Говорит, что это дискриминация, — сказала Назнин.

— Тогда вот что у него спроси. Здесь лучше, чем у нас в стране, или хуже? Если здесь хуже, почему он еще не уехал? Если здесь лучше, почему он жалуется?

Назнин никогда не задавалась такими вопросами и не задавала их вслух. Она здесь потому, что так получилось. И другие люди здесь по той же причине.

— Не знаю, жалуется он или нет, — вдруг услышала Назнин свой голос, — ему нравится рассуждать об этих вещах. Он говорит, что расизм заложен в систему. Я не знаю, какую систему он имеет в виду.

— У моего сына есть учительница, очень хорошая женщина. Она много помогает Тарику и очень нравится ему. У моего мужа есть коллега по работе, он дает нам вещи. Одежду, из которой выросли дети. Штуковину для сушки волос. Радио, стремянку. Все, что может. Есть хорошие вещи, есть плохие. Как и люди. С некоторыми раскланиваешься. С некоторыми нет. Они нас не трогают, и мы их не трогаем. И я этим довольна.

— Наверное, люди на работе у моего мужа все плохие.

— И еще: если у тебя нет работы, тебе выплачивают пособие. Ты знала об этом? Здесь можно найти жилье и не платить за него. Твои дети могут ходить в школу. Но самое главное, тебе выплачивают пособие. А там, дома, что? Если нет работы, можно прокормиться? Кто тебе даст крышу над головой?

Разия сняла шапку.

Назнин взвизгнула.

— Я обрезала волосы, — сказала Разия, — надоели они мне, причесываешься, причесываешься.

Она провела рукой по волосам и накрыла одной прядкой лицо. Прядка не достала даже до рта. Разия прочитала мысли Назнин.

— Он еще ничего не сказал. Он просто вот так на меня уставился.

Разия открыла рот и посмотрела на собственный нос. Ее смех разбился в воздухе, как блюдце о кафель: от внезапного взрыва хотелось подпрыгнуть.

— Он не разозлился?

Назнин казалось, что муж Разии постоянно находится в злобном состоянии. Она несколько раз видела его дома и пару раз во дворе. Он работает на фабрике по изготовлению пластмассовых кукол. Такой большой мужчина и делает таких маленьких кукол. В буфете на кухне валяются ноги, на подоконниках головы, за диваном кукольные туловища. Либо он приносит уже разрозненные части, либо Тарик и Шефали обожают их расчленять. Назнин ни разу не слышала от него ни слова, только однажды из-за закрытой двери он сказал что-то Разии, но она не поняла что. Он постоянно молчит, но в бровях мерещится спрятавшийся гром, рот сжат, как у убийцы. Муж Разии так не похож на ее собственного мужа. Даже когда Шану ругается на весь мир, он скорее смущен, чем яростен.