Брик-лейн

— Здесь надо срезать, — сказал Шану через несколько минут.

Наклонился в поисках мозолей, насколько позволил живот.

— Не верю, — сказала Назнин.

Она сидела за машинкой, не работала, не убирала, просто сидела.

— Что ж, тогда я сам.

— Нет. Я не верю в это исследование. Какие профессора его проводили?

Брови у Шану взлетели вверх, глазки остались одни, маленькие, уязвимые, незащищенные, как две улитки без раковин. Шану потянулся к газете:

— На, посмотри. Я ничего не придумал.

— Написать можно все, но я в это не верю.

— Почему?

Удивительно, как лицо может вместить столько изумления.

Назнин не знала, что ответить. Зачем затеяла этот разговор. Не знала, верит ли исследованию или нет.

— Моя сестра несчастлива.

— Нет. Хасина очень счастливая.

— Нет, она несчастна. И не была счастлива…

И Назнин рассказала, что скрывала все эти годы, сначала запиналась, как будто говорит неправду, но потом слова хлынули потоком. Шану сидел неподвижно, как никогда, со спокойным лицом. Назнин рассказывала о своей сестре, ничего не скрывая, начиная с мистера Чоудхари, хозяина, которого Шану окрестил уважаемым человеком. Слово «изнасилование» Назнин заменила на деревенское выражение «у Хасины украли накпул», или «кольцо в носу», о том, как сестра начала торговать телом, Назнин не упомянула, сказала только, что «сестре надо было зарабатывать на жизнь», и увидела, что Шану понял намек.

Закончив, Назнин сложила руки на коленях и сидела очень ровно, протестуя своей аккуратной позой против мирового хаоса и беспорядка. Шану склонил голову и обвел взглядом комнату.

— Я что-нибудь придумаю, — сказал он, — надо что-то делать.

На следующий день после собрания «Бенгальских тигров» Назнин отправилась на другой конец района к Хануфе.

Хануфа надавала ей упаковок из-под маргарина и мороженого.

— А еще — вот тебе дал, кебаб и нирамиш. Я много наготовила.

— Я себя уже хорошо чувствую, — сказала Назнин.

— Возьми, — сказала Хануфа, — я много наготовила.

Она принесла стульчик, чтобы Назнин могла поставить ноги. На возражения ушло бы больше сил. Назнин послушалась.

Хануфа снабдила ее очередной порцией новостей. Старший Назмы устроился менеджером в ресторан «Бенгальский воин», Джорина пытается вернуть дочь и зятя в Англию, но служба иммиграции создает трудности, у Сорупы все не проходит простуда.

— И все говорят о меле.

Назнин на секунду закрыла глаза и вспомнила вчерашнее собрание.

Само собрание уже походило на мелу. Зал украшали нарядные, ярко одетые детишки и младенцы на руках у родителей. Люди бродили по залу, одни входили, другие выходили, пробовали бхаджи и самосы, по тридцать пенсов штучка, на тележке в левом проходе. В дальнем углу человек в грязном фартуке продавал сладкие ласси и пачки мангового сока. Шахана сдержанно махнула группе молодых парней в замысловатых кроссовках и с заговорщическим выражением лица. Биби встретилась со школьной подружкой, они сели вместе, болтая ногами. Шану смазал копну волос кокосовым маслом, заточил три карандаша, нашел блокнотик, как у журналистов, и с трудом, но втиснул его в нагрудный карман рубашки.

— Сколько же здесь народу, — сказал он, — как в таких условиях можно провести собрание?

— Я хочу купить ласси [74] , — сказала Шахана.

— Молоко наверняка скисшее, — предупредила Назнин, — у продавца ни холодильника, ни льда.

— Пойду посмотрю, — сказала Шахана и убежала.

Шану вытащил блокнотик:

— Помню, в районном совете говорили, что если собирается больше четырех человек, то это уже базар.

74

Ласси — йогуртовый напиток с добавлением сахара, иногда приправленный специями.

Назнин вспомнила его слова. Шану оказался прав. Более того. На этом базаре он говорил больше всех.

Народ на задних рядах начал ворчать на Карима:

— Кажется, он забыл свой родной язык.

— Какая разница, что так треп, что сяк, — прошептал Шану в ответ.

Собрание проходило по обычной схеме. Секретарь на цыпочках пытался успокоить зал. Снова выборы. Черному человеку присвоили титул «Главный по межкультурным связям». Снова баталии между Каримом и Вопрошателем.

— Что мы отмечаем этим фестивалем? — спросил Вопрошатель. — Неужели у наших детей все в порядке в школе? Разве они разом выбрались из последних учеников в первые? Разве проблема наркотиков, о которой мы умалчиваем, как о чем-то постыдном, исчезла? Что изменилось? Наших братьев в Палестине, Индии, по всему миру больше никто не притесняет?

И тут поднялся Шану. Все в зале повернулись в его сторону. Со всеми мыслимыми и действующими на нервы звуками он выкорчевал глубинные залежи в горле:

— От своего имени я сам бы хотел добавить, что народ Бангладеш самый бесправный в мире представитель своей этнической группы во всем Соединенном Королевстве. В этом трагедия иммигрантов. И, как человек, изучавший философию…

Дальше Назнин не слушала. Ей было все равно, что он говорит. Ей было все равно, что люди смотрят. Она сидела рядом с мужем напротив любовника, и в ней медленно поднималось чувство удовлетворения. Оно медленно растекалось внутри, нашло сердце и согрело его. Назнин, приобняв себя, стерла улыбку о плечо. Подумала, сколько лет, сколько времени, сколько сил ушло на то, чтобы научиться равнодушию, научиться принимать. Видишь ли ты меня сейчас, мама, видишь, как я научилась все это принимать? И ощущение теплоты тут же начало уходить.

— В одном местечке на Бернерс-стрит, для женщин, — сказала Хануфа.

— Что там? — спросила Назнин.

— Курс массажа. Хочешь сходить?

— Как-нибудь в другой раз, — сказала Назнин, с трудом поднимаясь, — у меня много работы.

По дороге домой Назнин встретила четырех бенгальских парней. Они пришли в самый разгар собрания. Подъехали к входу на шикарной машине серебристого цвета. Открыли двери, изнутри понеслась музыка. Стояли, опершись на капот, им нужен был только повод. Потом вошли и чуть не устроили драку. Некоторые ребята в зале хотели их вышвырнуть. Это наше помещение. Что они здесь делают? Всех успокоил Карим и, как всегда, каждого внимательно выслушал.

Назнин обошла парней у машины стороной, поднялась к себе. Возле двери ее поджидала Разия в своей фуфайке с английским флагом. Лицо мокрое. Фуфайка тоже намокла, брюки прилипли к ногам.

Назнин подошла ближе.

— Что случилось? — спросила она, но догадывалась, что ей ответят.

Разия протянула руки. Темные глаза с золотыми крапушками полны страха, седые волосы всклочены, губы растрескались, ноздри длинного носа раздуваются. Она схватила Назнин за руку:

— Он продал мебель.