Бриллиант в мешке

– Кармела, ну, посмотри сама, вещь с дефектом.

– Где? Развернула немного коврик, но держит крепко, двумя горстями.

– Вот, видишь, как я тут напутал. Я не могу такое изделие сдать заказчику, это подрывает мою репутацию. Отдай, я тебе другой сделаю, еще лучше.

Увернулась от меня, кружится по комнате, кобыла такая, девчонку из себя строит:

– А я хочу этот! А я хочу этот!

Флиртует, значит, со мной. Все потому, что чувствует себя в безопасности. Говорю уже совсем серьезно:

– Кармела, отдай коврик. Пожалуйста.

– Не отдам! Не отдам!

– Да зачем тебе бракованное изделие? И размер меньше, чем ты просила.

Остановилась, поглядела на коврик и снова прижала к груди:

– Что размер! У меня будет особенная вещь. Красивая, но с брачком, совсем как ты.

И улыбается, думает, это мы с ней шутки шутим. Не знает, до чего некстати.

Я подъехал к ней, взялся за коврик, тяну – не отдает, смеется, и пятится к двери, и меня на кресле за собой тащит. А дернуть как следует боюсь, порвется, да еще в самом опасном месте, где я в спешке слабо заплел. Я с кресла слез, сразу согнулся, конечно, но коврик не выпустил.

Так мы и за порог вышли, на площадку, она смеется-заливается, какие у них тут голоса резкие, никак не привыкну. И начала пятиться вверх по лестнице, а я следом, коврик не выпускаю. Не могу я ей позволить, чтоб унесла.

Очень физически сильная женщина, два раза в неделю ходит в спортзал упражняться на снарядах и мою подбивала, но я не одобрил. Короче, так и дотащила меня прямо до своей квартиры. Толкнула дверь своим мускулистым задом, втянула меня внутрь и дверь ногой захлопнула.

Стоим мы с ней у двери, оба дышим, оба за коврик держимся, я ей лбом в ключицу уперся. Она уж не смеется, а говорит низким голосом:

– Так тебе этот коврик нужен? Обратно получить хочешь?

– Хочу, – говорю.

– А больше ты ничего не хочешь?

Хотел было я сказать, нет, мол, больше ничего, только отдай, но догадываюсь, что это может вызвать отрицательную реакцию и совсем не отдаст. Взял и поцеловал, что у меня прямо у рта находилось, в вырезе пониже шеи. Некоторые женщины от этого очень расслабляются, рассчитываю, что отвлечется и отпустит коврик. Но нет, одной рукой держит крепко, а другой схватила меня за пояс и потащила дальше в квартиру.

13

Да, скажу я вам, француженка.

Не зря про них говорят, хоть и из марокканок. Это тебе не то что русская квашня, распласталась, перетерпела, поохала для порядка, и в храп. Положим, Татьяну я не упрекну, она только последнее время как-то прохладно, не вижу прежнего энтузиазма, возраст или что, а в целом всегда старается. Но тут стараться мало, тут еще и талант нужен.

И вот что интересно, лежу я с Кармелой этой, и нисколько мне мое тело не мешает – ни шею мне не ломит, ни спина не болит, вроде как даже распрямился немного, вроде как гибкость какая-то появилась.

Я ведь сколько лет уже привык всегда снизу, и без особой активности с моей стороны, а она мне на низ перейти не дает, на себе держит, но ни секунды спокойно не полежит, ерзает подо мной, вьется, как угорь, позы принимает, приспосабливаться ко мне даже и не думает, но возбудила дальше некуда.

Потом вывернулась из-под меня, с кровати сползла и стала на колени, руки и голову положила на кровать, а ко всему миру задом. Я смолоду сколько раз Татьяну просил, чтоб так, но она нет, не соглашалась, говорила, что мы, собаки, что ли, теперь уж и просить перестал, думал, где мне теперь. А с этой сразу пристроился: я вогнутый, а она так же выгнулась, тело в тело как ложка в ложку, лучше не придумаешь.

Я уж и не помню, когда я больше одного раза мог. Правда, она еще и разозлила меня.

– Что это ты, – говорит, – такой голодный, жена давать не хочет? Или не может?

И хохочет опять. Обидно мне стало, и за Татьяну, и за себя, ах ты, цаца какая, самой-то небось и объедков чужих нечасто достается, вон как в меня вцепилась. У меня хоть Танечка, да своя, а у тебя кто, ну, думаю, отделаю ее по-нашему.

Но про коврик, между прочим, не забыл. Она увлеклась и из рук выпустила, но он валяется на полу по ту сторону кровати, я сам тружусь, а сам думаю, как только кончим, доползу и схвачу, пока она очухивается.

Но какое там кончим! Она вдруг, прямо посередине второго действия, бормочет:

– А теперь, золотко мое, покатаешься на лошадке. Держись крепче!

А чего держись, она меня так защемила, силой не оторвешь. Ну, я ее руками за груди, ногами под живот, и она так вот, со мной на спине, пошла по полу на карачках гарцевать. Говорю же, на редкость физически развитая женщина. Сперва меня сбило немного, охладился я, но она ляжками своими твердыми перебирает, задом выпуклым вверх-вниз потряхивает, и, надо сказать, сильно произвело. Никаких уж мыслей у меня не осталось, одна приятность.

А она по всей комнате прошлась, и чувствую, ей уж тоже невмоготу. Кровать обогнула, и плюхнулись мы на пол, это нам обоим и был окончательный толчок.

Тут со мной произошло некоторое затмение. Просто улетел, да нескоро бы и вернулся, одного хочу – лежать так и не двигаться, но вскоре чувствую, она меня с себя пытается скинуть, пригвоздил я ее к полу неслабо. Глаза разодрал и вижу прямо под носом край коврика, это она на нем животом лежит. Я только было хотел руку протянуть, рука словно ватная, тут она мышцами своими спинными дернула, я сразу скатился, а она вскочила и стоит надо мной, ковриком срам завесила и опять смеется.

Мне, конечно, в женщине веселость нравится, но к месту, а она абсолютно не обращает внимания на мои физические недостатки, что мне с полу встать самому трудно. Не просить же ее. Могла бы и сообразить, но вместо этого хихикает и босой ногой меня под ребра тихонечко поталкивает, словно проверяет, жив ли. Да, с такой и концы отдать недолго.

Однако встал кое-как, сперва на четвереньки, об кровать подержался, потом и сел. Верх у меня одетый, очень была большая спешка, а снизу ничего нет, даже носки с меня содрала. В этой связи чувствую неловкость, хотя она совсем голая стоит, успела. Я слышал, они здесь некоторые под платьем ходят вообще безо всего. Потянул на себя край простыни, прикрылся и хлопаю рукой по кровати:

– Иди ко мне, Кармела.

А она стоит, улыбается, ковриком перед собой покачивает, то приспустит его, то опять прикроется, и говорит:

– Мало тебе, еще хочешь?

Какое там мало, но, думаю, пусть только сядет рядом, я уж коврик этот отниму, и тоже вроде как посмеиваюсь:

– Иди, я тебя хоть поцелую как следует.

Прежде-то нам не до поцелуев было. Но она улыбаться перестала, головой мотает, даже отступила подальше:

– Это еще зачем!

– Как зачем, – говорю, – для нежности.