Бриллиантовый берег

Однако на взыскательных клиентов неаккуратность Хелены производила удручающее впечатление, отсюда и нередкие конфликты, и досадные расстройства. Убедить мать, что ей стоило бы немного изменить подход, было невозможно.

– Вкусный кофе, – одобрила Хелена. И сразу, без перехода: – На работе у тебя как?

– А что на работе? Я сама себе хозяйка. Все отлично.

Даже если и не было отлично, Катарина в жизни не призналась бы матери. Иначе та заведет старую песню, что им нужно работать вместе, что можно расшириться: соседний дом после смерти хозяина так никто и не купил, внукам он не нужен, отдадут почти даром. Одной Хелене с двумя домами не справиться, она не двужильная, пора Катарине выкинуть дурь из головы и взяться за нормальную работу. Глядишь, и мужчину хорошего встретит, личную жизнь устроит.

Хелена внимательно поглядела на дочь.

– Ты бледная. Глаза больные какие-то. Спишь хорошо?

– Мам, я три дня в Тузле отдыхала. Плавала, спала и ела. Никакая я не бледная, что ты выдумываешь. В дороге устала немного.

– Переночуй дома, – предложила мать, прекрасно зная, что Катарина откажется.

«Это уже семь лет не мой дом», – подумала Катарина, но вслух сказала, что ей нужно просмотреть кое-какие бумаги. Хелена не уговаривала, она и сама привыкла жить одна, без оглядки на других.

Спустя час Катарина подъезжала к своему дому. Снимала квартиру-студию на четвертом этаже многоквартирного дома неподалеку от парка Младена Стояновича. Катарина любила этот парк: на огромной территории располагались прогулочные аллеи, фонтан, корты, тренажеры, беговые дорожки, лавочки. Детишки резвились на игровых площадках, пенсионеры играли в большие шахматы – фигуры доходили игрокам до колен.

Катарина любила взять кофе навынос, сунуть в уши наушники, включить музыку или подкаст и бродить по парку, представляя, как будет гулять здесь с собственным ребенком.

Впрочем, последнее казалось все более несбыточным. Да и не столь желанным. Катарина начала склоняться к мысли, что может прожить жизнь одна, и в этом есть определенные преимущества. По крайней мере, ничье решение, ничьи изменившиеся планы относительно твоей персоны не смогут выбить тебя из колеи, как это произошло с матерью.

Да и с ней самой, чего уж там.

Есть не хотелось, и поздно уже. В душ и спать, думала Катарина, сбрасывая кроссовки в прихожей. Хорошо еще, успела разобрать сумки, когда приехала из Тузлы, перед тем, как навестить мать. В отличие от Хелены, Катарина терпеть не могла беспорядка, не смогла бы лечь в постель, оставив в коридоре котомки с грязным бельем.

Молодая женщина запустила стиральную машину, разделась и на миг замерла перед зеркалом, рассматривая себя. Среднего роста, симпатичная, даже хорошенькая, зачем скромничать: черты лица правильные, глаза большие и выразительные. Стройная, хотя бедра тяжеловаты, скоро это может стать проблемой. Грудь могла бы быть и побольше, а талия – потоньше, но тут уж ничего не попишешь. Зато шея красивая и каштановые волосы хороши: густые, блестящие, все это замечают.

«Я еще ничего», – мысленно проговорила Катарина и привычно одернула себя: «ничего» – это ноль, пустота. Она недавно слушала интервью психолога, который говорил, что нельзя размышлять о себе подобным образом. Глупо и вредно.

Катарина подумала о младшей сестре. Трагическая смерть. Вот где доподлинная глупость! Зачем принцессе, балованной папиной дочке, маминой любимой малышке, для которой открыты все возможности, убивать себя?

«Как, кстати, она это сделала? И как решили вопрос с похоронами, отпеванием в церкви? Самоубийц не отпевают, не хоронят на кладбищенской земле».

Сара была красавицей без всяких «но» и «зато». Окончила университет, родители сделали ей подарок: купили дорогую машину (вроде бы «Мерседес»). Никаких проблем с деньгами, никакой необходимости искать работу, а если захочется, в фирме отца найдется местечко для обожаемой младшей дочки. Стефан владел сетью магазинов косметики и парфюмерии.

Около месяца назад родители отправили Сару отдыхать на Адриатическое море, и она без конца постила в соцсети фотографии изумительной красоты.

А потом где-то что-то сломалось. Система дала сбой, нечто во Вселенной сдвинулось, пошло не по правилам. Двадцатидвухлетняя беззаботная красотка, золотая девочка-праздник, перед которой простиралось радужное будущее, вернулась с «Бриллиантового берега» (так называлось место, где она отдыхала) и через неделю по неведомой причине решила перестать жить.

Позже, лежа в кровати и засыпая, Катарина вспомнила, как узнала о рождении сестры. Катарине тогда было восемь лет, папа забрал ее из школы. Отвел в кафе, накормил мороженым и, трепеща от радости, широко улыбаясь, объявил, что у Катарины теперь есть сестричка по имени Сара. Сару нужно любить, заботиться о ней, ведь она крошечная и беззащитная.

– Ты ее тоже бросишь, как меня? – спросила Катарина, которая уже год жила с мамой, а папу видела эпизодически.

Улыбка отца померкла, он засуетился, покраснел, сдвинул брови, заговорил быстро и сердито, теперь уж не вспомнить, о чем.

Но Катарина ошиблась: Сару, в отличие от нее самой, папа не бросил.

Это Сара бросила всех, кто ее любил.

Глава вторая

Когда люди смотрят на меня, они думают, будто я слепой, глухой и совсем глупый, ничего не соображаю.

В чем-то они правы, со мной многое не так. Одна женщина, которая жила в соседнем доме (она была старая и давно умерла), сказала моей маме, что я ущербный.

«Ущербный» – это значит, что мне был причинен ущерб. Кем-то. Правда, не совсем понятно, кем. Вероятно, богом? Когда случается пожар или наводнение, тоже говорят об ущербе, специалисты дают оценку: сколько всего пострадало, можно ли восстановить.

При ущербе, который нанесен мне, пострадало много всего. Мои ноги неподвижны, я не могу ходить, поэтому либо лежу в кровати, либо сижу в кресле-коляске, меня возят. Руки не работают, как надо: не поднимаются, не опускаются, я не могу сжать пальцы или поднести ложку ко рту; хотя иногда кисти, пальцы подергиваются сами собой, непроизвольно, эти движения я почти не могу контролировать. Двинуть рукой по собственному желанию иногда получается, но очень редко.

Говорить я не способен совершенно, из моего горла вылетают лишь непохожие на слова звуки.

И что самое печальное, этот колоссальный ущерб нельзя исправить. Разные врачи пробовали, но у них не получилось.

Так вот, люди правы, когда думают, что я похож на неисправный механизм: сидит в инвалидном кресле эдакая сломанная кукла с тупым, застывшим выражением на лице, смотрит не пойми куда, взгляд блуждает, глаза ворочаются в глазницах; ни на что не реагирует, не может ни встать, ни сесть, ни повернуться, ни послать подальше тех, кто тычет пальцем и прячет усмешку или отвращение.