Бриллианты безымянной реки

– По-моему, это делается как-то не так, – смущенно проговорил он. – Мне никогда не доводилось руководить присвоением названий посёлкам. Возможно, за разъяснениями следует обратиться в вышестоящие инстанции? Ведь нас, товарищи, никто не уполномачивал на такие действия…

В ответ на замечание технорука вновь посыпались ироничные, а порой и саркастические комментарии:

– …капитан свое дело туго знает, товарищ технорук. Скольким лагпунктам дал название?..

– Бери выше! Колыма и Магадан – тоже дело рук капитана…

– Врёшь, братишка! Магадан товарищ Сталин придумал. В Кремле. Сам лично!..

– С Берией!

– А капитан придумал Усть-Неру…

– Эй, капитан! Выдай-ка нам одну из своих баек, как вы в Усть-Нере золотишко мыли…

– Двенадцать человек на сундук мертвеца! Ё-хо-хо!

– У Стивенсона было пятнадцать…

– А ну, тише вы, черти!

Архиереев ударил кулаком по столу и в мгновенно наступившей тишине снова обратился к техноруку:

– Таким образом, вы воздержались, Клавдий Васильевич? Вы ведь не против ссыльного демократа-революционера Чернышевского?

И технорук нехотя поднял руку.

* * *

Они вывалились из душной лаборатории под апрельские звёзды. Клавдий Васильевич с наслаждением вдохнул свежий воздух. С небес на землю медленно оседали мириады сверкающих кристаллов. Чистые, прекрасно огранённые алмазы, крошечные звёзды, вбирающиеся в себя свет, все ещё падавший из окон лаборатории. Через оттаявшие стёкла видно, как женщина из племени эвенков с русским именем Аграфена убирает со стола. Клавдий Васильевич поймал на себе внимательный взгляд Архиереева. Сейчас этот странный капитан подкинет очередную идейку, а потом потащит его ночевать в так называемый «коттедж», где ему в каком-нибудь углу отведена узкая, жесткая, одинокая койка. Койка наверняка неподалёку от нужника, сооруженного над выгребной ямой. Ах, эти ароматы спартанского быта! Но струганина была хороша.

– Где тут у вас… гам… туалет? – поинтересовался Клавдий Васильевич.

– А прям здесь! – оживлённо отозвался Архиереев. – И следов не останется. Жёлтые пятна тут же запорошит, никакой неряшливости.

Плечистый усач смотрел на Клавдия Васильевича с искренним задором хорошо подвыпившего холуя, словно ожидая дальнейших указаний. Или больше того: пытался предугадать желания.

А, возможно, и инициировать какие-нибудь непристойные приключения, проявления тайных страстишек, которые советскому руководителю не к лицу.

А потом потихоньку и наедине с собой насладиться их неприглядными последствиями, которые будут тут же доложены куда следует без приукрашивания, в обнажённом, так сказать, виде. О да! Такой, как Архиереев, всё выболтает, если потребуется. Такой, как Архиереев, сначала всех исповедует, а потом всех и заложит.

Так Клавдий Васильевич некоторое время стоял среди снегов, чувствуя себя коровой, которую мастеровитая рука щупает за вымя.

Архиереев тоже не двигался с места, словно выжидая какого-то сигнала, чтобы подать заранее заготовленную пакость, как «дежурное блюдо» на подносе.

– А что, есть ли в этих местах алмазы? – внезапно для самого себя спросил Клавдий Васильевич.

Первый вопрос – затравочный. Задан наобум.

– Да кто их знает. Мы же не геологи. К геологам – это через реку. По прямой совсем близко – километров семьдесят. Однако в наших краях прямые пути не в чести.

– А что-то они толковали о золоте. Якобы вы мыли и намыли целый сундук.

– О! Это длинный рассказ, а нам надо двигаться к дому. Тут километра полтора, но по такому-то морозу да без привычки… Там и привычного вам вида уборная имеется. Впрочем, что я говорю? Вы и сами всё уже видели…

Сказав так, Архиереев даже позволил себе слегка подтолкнуть Клавдия Васильевича в нужном направлении.

– Много вы знаете про мои привычки! – бубнил Клавдий Васильевич, вышагивая меж снеговыми брустверами в указанном направлении.

Над высоченными сугробами кое-где маячили слабые огонёчки, воздетые к тёмному небу на высоких сосновых лесинах. Этот свет несказанно радовал технорука – электростанция работала, исправно снабжая палаточный городок энергией. Богатый стол и общий благополучный вид гидрологов и гидростроителей свидетельствовал об исправной работе зимника Мирный – Эрберийский створ. Чего же ещё желать? Несколько удручала глухая снежная тишина. Ни звука, только скрип снега под ногами и ровное, и шумное дыхание Архиереева, грудь у которого, что твой кузнечный мех.

– Так что там относительно алмазов? – спросил Клавдий Васильевич, чтобы просто услышать звук собственного голоса.

– Радиоточки и тем более телевидения у нас нет. Так, байками пробавляемся. За алмазы у геологов спрашивайте. Я же по байкам ЗК специализируюсь. Это могу рассказать.

– А вы действительно…

– Говорю же: предыдущее место работы – управление «Дальстроя». Но относительно Калымы и Магадана – это ребята мельтешат. Я от первого дня и до последнего часа строил дорогу. Усть-Нера. Слышали о таком месте?

– Нет…

– Хорошее место. Посёлок на трассе Якутск – Колыма. Капуста, морковь и картошка там растут прекрасно, так что голодомора не бывало. А в тамошних речках золота полным-полно.

– Вы действительно мыли золото?

Клавдий Васильевич даже приостановился, рассчитывая на самый подробный ответ, и он его получил.

Архиереев говорил о беззаветном труде по освоению пустых и малопригодных для проживания обычного человека земель, о самоотверженности и взаимовыручке, о поразительной способности к выживанию в нечеловеческих условиях, о том, что счастье заключается в самых простых вещах: пусть самой простой, но горячей и свежеприготовленной пище, тёплом ночлеге, относительной безопасности, даруемой плечом надёжного товарища. И никаких гуманистических вывертов: трудится каждый и каждый получает по потребности. И никакого разврата души и тела: право на любовь имеет каждый, но право на размножение ещё надо завоевать. Пассажи о человеческих костях, которыми выстилались гати в каких-то иномирных болотах, коробили Клавдия Васильевича, но что он мог возразить, если эти самые гати, по словам Архиереева, служили дорогами в коммунистическое светлое будущее?

– Многие работали, не щадя себя. Буквально жизни отдали работе. Буквально собственными костями выстилали гати в болотах, чтобы товарищи могли по ним свободно пройти. И это, я вам скажу доподлинно, касается и ЗК, и конвойных команд. А как же иначе, если цель впереди – коммунизм?

Архиереев разогнался, как паровоз, спешащий нагнать расписание на маршруте от станции В к станции С.

– Сколько людей погибло! Безвестно павшие безымянные страдальцы… Вы не читали материалы двадцатого съезда? Впрочем, их публиковали в «Washington post», и вы не могли… – Клавдий Васильевич сбросил долой купленную женой в ЦУМе пыжиковую ушанку и опустил подбородок к груди.

– Почему же безвестно павшие и безымянные? – Как ему показалось, Архиереев даже несколько обиделся. Во всяком случае, его преисполненный угодливости взгляд переменился, сделавшись каким-то пустым, неуважительным, что ли.

– Говорили про братские могилы… – вздохнул Клавдий Васильевич.

– А где их нет? Среди наших здесь, на Эрберийском створе, есть ленинградцы, блокадники. Вот уж кто навидался братских могил. А Ленинград ГУЛАГу не подчинялся.

Пытливый взгляд Архиереева вцепился в технорука, как сторожевой пёс в портянку нерадивого ЗК.