Бродяга Гора

— Господин, твоя рабыня вымыла тебя, — произнесла Беверли, стоя передо мной на коленях.

Я распустил шнур, удерживавший ее волосы, и этим шнуром связал ей запястья у нее за спиной, рассудив, что ей не помешает почувствовать себя совершенно беспомощной. Потом я расстелил у изножья кровати пышные любовные меха и положил на них цепи.

Девушка услышала их звон. Я подтолкнул ее к ногам кровати и заставил встать на меха. На Горе рабынь редко допускают в постель: их используют на звериных шкурах, расстилаемых на полу.

Взяв стальной обруч, я защелкнул его на шее Беверли. Ошейник подошел идеально.

— Теперь твоя рабыня в ошейнике, — промолвила она.

— Мое клеймо — это обычный знак «кейджера», — промолвила девушка, чувствуя на себе мой взгляд. — Надеюсь, оно устроит господина.

Я присмотрелся к клейму, представлявшему собой узор из переплетенных ветвей и листьев то ли папоротника, то ли пальмы, изящный, но глубоко въевшийся в плоть. Превосходное сочетание красоты и символа суровой власти.

Я резко щелкнул пальцами, и Беверли не мешкая опустилась на меховую подстилку рядом с цепями. В следующее мгновение она, не вставая с колен, откинулась назад и широко раздвинула ноги. Я разглядывал ее, сидя на краю кровати, и едва сдерживался, чтобы не зарычать от удовольствия.

Мисс Беверли Хендерсон, нагая, связанная, с клеймом на бедре и ошейником на шее, стояла передо мной в позе рабыни для наслаждений.

Я заметил, что она приняла эту позу спонтанно. Это меня заинтересовало.

— У господина есть пожелания? — осведомилась Беверли.

Я знал, что мне следует использовать ее, желательно грубо и даже жестоко. Если поутру она не вернется в свою клетку в синяках и ссадинах, пираты в крепости да и сам ее хозяин невольно призадумаются. Все они привыкли обращаться с рабынями как алчные хищники, и если обнаружится, что гонец Рагнара Воскджара разводил церемонии с какой-то ничтожной невольницей, это может вызвать подозрения. Подлинный курьер пиратского вожака не мог проявлять мягкотелость в отношении девушки для удовольствий.

— Господину не угодно говорить со мной, — жалобно произнесла Беверли, подергав петли плетеного же что го шнура, связывавшего ее запястья. — Я чем-то не угодила ему и буду наказана?

Я, разумеется, не ответил.

— Разве господин не хочет овладеть мною? — спросила она. — Разве господин не выбрал меня среди других девушек для своего удовольствия?

Беверли принялась извиваться передо мной с жалким, несчастным видом.

— Может быть, теперь, когда господин рассмотрел меня поближе, он счел меня недостаточно красивой? Я знаю, в доме есть девушки красивее меня. Говорят, что я еще плохая рабыня, ибо недостаточно приучена к ошейнику, но если господин снизойдет до меня, я сделаю все, чтобы угодить ему.

Мне было интересно ее послушать, ибо ее речь была речью настоящей горианской рабыни. Неужто мисс Хендерсон уже забыла, что она с Земли?

— Я не умею танцевать и еще не знаю любовных песен, подобающих разгоряченным рабыням, — сказала Беверли. — Этому меня пока не обучили. Чего желает от меня господин? — жалобно спросила она наконец.

И на сей раз я не ответил.

— Ты могущественный господин, посланец самого Рагнара Воскджара, — простонала Беверли, — тогда как я всего лишь ничтожная, жалкая рабыня. Для меня великая честь оказаться избранной среди прочих.

Повязка скрывала ее глаза, но я прекрасно представлял, каким жалобным был ее взгляд.

— Я постараюсь оказаться достойной твоего выбора, сделаю все от меня зависящее, чтобы угодить тебе!

И вновь ответом с моей стороны было молчание.

— Мне страшно! — пролепетала она. — Видимо, я не устраиваю господина. Если так, то пусть господин выпорет меня и прикажет прислать ему другую девушку.

Я по-прежнему не реагировал.

— Нет, ты не бьешь меня и не приказываешь прислать другую девушку, — с дрожью в голосе промолвила она через некоторое время. — Теперь мне становится по-настоящему страшно. Видимо, я представляю для тебя определенный интерес и ты хочешь меня использовать. Но какого рода этот интерес и как может захотеть использовать меня такой человек, как ты? О господин, поговори со мной! Умоляю, скажи хоть слово! Позволь мне догадаться, каковы твои намерения. Я вся в твоей власти, господин! Вся в твоей власти!

Тело Беверли сотрясалось от рыданий, а я молча рассматривал ее стальной ошейник.

Потом Беверли вскинула голову и улыбнулась.

— Ты волен сделать со мной все, что хочешь, ибо ты силен и свободен. Но молю тебя, удостой меня хотя бы одним словом!

Губы ее дрожали. В страхе и унижении, стянутая петлями желтого шнура, она была потрясающе красива.

— Я поняла, господин, — сказала рабыня, — почему мне завязали глаза. В своих покоях, где нет посторонних, господин, наверное, предпочитает обходиться без маски, и мне не позволено узреть лицо курьера Рагнара Воскджара. Кто знает, через какие руки пройдет и к какому хозяину попадет невольница? Разумеется, ты не можешь допустить даже малейшей возможности того чтобы в будущем я, хотя бы случайно, могла тебя выдать неосторожным словом, восклицанием или пылким стремлением облизать твои ноги.

О желании облизать мне ноги Беверли высказалась как о чем-то совершенно естественном. Для рабынь Гора это обычная вещь, но на Земле дело обстоит иначе. Неужели она забыла о своем земном происхождении и воспитании?

— Но почему, господин, ты не позволяешь мне не только видеть тебя, но и слышать твой голос? О! Кажется, я поняла! Узнать человека можно не только по его облику, но и по голосу. Ты не хочешь, чтобы я запомнила даже твой голос! Или, — Беверли задрожала, — просто ты считаешь рабыню существом слишком низким, чтобы снизойти до разговора с ней?

Я улыбнулся. Напуганная, подобострастная рабыня не узнала меня в гонце Рагнара Воскджара, вальяжно восседавшем за пиршественным столом, но я ничуть не сомневался, что по голосу Беверли опознает меня мгновенно.

— Я придумала, господин, — сказала она, радуясь своей догадке. — Если ты молчишь для того, чтобы остаться неузнанным, прикоснись к моему левому плечу, а если твое молчание есть знак презрения к недостойной слов жалкой рабыне — коснись правой руки.

Она напряглась, трепетно ожидая моего знака.

— Пожалуйста, господин! — молила девушка, но я не шелохнулся. — Понимаю, — горестно промолвила Беверли, — господин считает, что рабыня не вправе знать даже это. На то его воля. Однако, — она поежилась, — ты не знаешь, как страшно беспомощной, беззащитной девушке с завязанными глазами. Впрочем, может быть, ты это прекрасно знаешь? — Беверли улыбнулась. — Ну конечно, господин, ты прекрасно знаешь, как следует обращаться с рабыней.

О себе как о рабыне Беверли говорила как о чем-то само собой разумеющемся.

— Но все же, — продолжила девушка, — ты позволяешь мне говорить. Ты не ударил меня, чтобы я замолчала, не вставил мне в рот деревяшку и не засунул кляп. Следовательно, по крайней мере до тех пор, пока я не почувствую твой пинок или удар твоей плети, мне позволено говорить. Возможно, ты хочешь меня слышать. Но с чего бы это? Разве могут интересовать господина слова ничтожной рабыни?

Будучи искренне озадаченной, она непроизвольно подергала петли своего шнура.

— Чем я отличаюсь от других девушек? — спросила себя Беверли, размышляя вслух, и тут же, найдя ответ, радостно воскликнула: — Ну конечно! Во всей крепости я единственная рабыня родом с Земли! Тебе ведь рассказали об этом, не так ли? Наверное, господину еще не случалось обладать земными девушками и мое происхождение заинтриговало его. Да, скорее всего, тебе рассказали, откуда я прибыла. Ты ведь не раздвинул мне рот, чтобы посмотреть, нет ли в моих зубах кусочков металла. Не думаю, чтобы меня выдало произношение, ибо на Горе множество варварских акцентов, а я уже выучилась говорить по-гориански вполне сносно.