Бродящие силы. Часть I. Современная идиллия

— Пожалуйста, без колкостей, сударь!

— Тут зашла у вас речь о вчерашней авантюре, — продолжал Змеин. — Я мысленно зажал себе уши, но что прикажете делать, если мера эта не оказалась вполне состоятельною? Расслышав кое-что из вашего разговора и опасаясь, чтобы вы и в другой раз, перед менее снисходительным слушателем, не скомпрометировали себя подобным же образом, я почел своим долгом преодолеть природную флегму (что я второй Обломов — подтвердит вам всякий, кто мало-мальски знает меня), встал и пошел вот за ним. Я думал, что вы будете мне еще душевно благодарны.

В продолжение этой рацеи нашего философа черты Лизы начали мало-помалу проясняться.

— Мы где-то с вами уже встречались, — промолвила она. — Вы не из петербургского ли университета?

— Так точно.

— Что же вы не сказали нам этого с первого же начала? Ваш приятель, должно быть, также университетский? Его я, кажется, видела вместе с вами на лекциях.

— Да, мы с ним одного факультета и курса.

— Ну, вот. Знаете что? Вы, кажется, вовсе не такой злодей, как представилось нам сначала. Вы куда отсюда? В Интерлакен?

— В Интерлакен.

— И играете в шахматы?

— Играю.

— Послушайте, тут ужасная скука: хотите быть знакомым с нами?

— Но, Лиза!.. — шепнула ей Наденька, разгоревшаяся при последних словах сестры, если возможно, еще пуще прежнего. — Ведь он все расскажет своим товарищам…

— Да! — обратилась к Змеину экс-студентка. — Вы ведь ничего еще не говорили этим господам о сюжете нашего давешнего разговора?

— Нет, не успел.

— Так и не говорите. Молодым девушкам, знаете, конфузно. Стало быть, решено: мы знакомы?

— Пожалуй, мне все равно. А вы порядочно играете в шахматы?

— Вот увидите. Однако пора и узнать подробнее, с кем мы имеем дело. Кто вы, господа?

— Я и он, — сказал Змеин, указывая на Ластова, — кандидаты естественных наук, я — будущий мыловар, он — будущий просветитель юношества.

— А зовут вас?

— Меня Александром Александровичем Змеиным, его — Львом Ильичом Ластовым.

— А вы кто? — обратилась Лиза к Куницыну. — Бьюсь об заклад, что лицеист или правовед?

— Из чего вы заключили? Да, я был правоведом, но уже окончил курс — с девятым классом! Зовут меня Куницыным.

— Il me semble, que nons avons deja vu monsieur a Interlaken [40] ? — заметила насмешливо-кокетливо Моничка.

— A votre service, mademoiselle [41] , — отвечал, ловко раскланиваясь, правовед.

— Теперь очередь за нами, — сказала Лиза. — Я — Лизавета Николаевна Липецкая, чин и звание мое вам уже известны. Это — сестра моя, Надежда Николаевна, петербургская гимназистка. Вот наша мать, жена тайного советника Липецкого. А вот, Саломонида Алексеевна Невзорова — один из будущих перлов петербургских великосветских балов, — прибавила экс-студентка не без иронии.

40

Мне кажется, что уже виделись с джентльменом из Интерлакен (фр.)

41

К вашим услугам, мадемуазель (фр.)

Жена тайного советника хотела было вмешаться в разговор молодежи, ибо находила неслыханным и ни с чем несообразным такое внезапное знакомство с вовсе незнакомыми людьми, но никто из участников маленькой интермедии не удостоил ее внимания, и, пожав плечами, непризнанная родительница повернулась опять к своей французской графине.

Немец, сосед Змеина, угадывая сердечное желание стоящих за ним молодых людей подсесть к своим новым знакомкам, допил наскоро остатки пива и поднялся с места.

— Вы, господа, может быть, устали? — проговорил он. — Я, со своей стороны, насиделся. Как бы вам только поместиться.

Но юноши поместились как нельзя лучше: соседи направо и налево поотодвинулись, в открывшийся промежуток был втиснут новый стул — и поместились. Завязался разговор, непринужденный, веселый, как между старыми знакомыми. Куницын, который предшествующее лето провел в разгульной столице Франции, знал множество "ароматных" анекдотов из области тамошнего полусвета и преимущественно способствовал оживленности разговора. Отроковицы заметно успокоились от первого волнения, изобличая похвальный аппетит: наперерыв намазывали они себе на полуломтики рыхлой, белой булки свежего масла и сверху, как водится, зернистого, полужидкого меду.

Блюда с ветчиной, холодной говядиной, сыром, земляникой, скудели видимым образом; земляники потребовалось даже второе увеличенное издание.

V ГИСБАХ ОСВЕЩАЕТСЯ. ВЗАИМНЫЙ ДЕЛЕЖ

В девять часов раздался внезапно за окнами столовой сигнальный пушечный выстрел. Все вскочило, переполошилось.

— Иллюминация, — переходило из уст в уста. Дамы схватились за мантильи и платки, мужчины за пледы и шляпы; ужин и чай были брошены; всякий спешил выбраться на вольный воздух.

На дворе стояла ночь, чудная южная ночь, теплая и безлунная. В темно-синей, почти черной бездне небес мерцала робким огнем одинокая вечерняя звезда. Внизу, в земной юдоли, в горной котловине, было непроницаемо темно, хоть глаз выколи. Только пенистые каскады неумолкаемого Гисбаха белели в отдалении.

На площадку перед старым отелем, то есть прямо против водопада, была вынесена армия стульев; гости атаковали их с ожесточением. Смех, говор, треск стульев! В окружающем мраке никто никого не узнает.

— Вы это, N. N.? (Называется имя.)

— Нет, не я.

— Не вы?

Старая, но хорошая острота, возбуждающая общую веселость.

Вот от главного отеля начинают приближаться яркие блудящие огни; за каждым огоньком вьется змейка освещаемого им дыма. Вскоре можно различить людей с факелами. Длинной процессией тянутся они вдоль окраины чернеющего леса, в направлении к Гисбаху. Теперь они взбираются, один в известном расстоянии от другого, на крутизны водопада; то пропадут в сумраке чащи, то явятся опять, чтобы в то же мгновение вновь скрыться. Вот мелькнул свет и на верхнем мостике — и все огни разом исчезли. Наступила прежняя темь, оглашаемая только немолчным гулом падающим вод. Вдруг под ногами зрителей сверкнул огонь, раздался оглушительный пушечный выстрел. Все вздрагивают и вскрикивают. Но крик испуга переходит в возглас удивления: вся водяная масса, сверху донизу, вспыхивает мгновенно одним общим волшебным огнем. Подобно расплавленному металлу, ярко светясь насквозь, пенистые воды Гисбаха низвергаются, словно звонче и шумнее, с уступа на уступ; прозрачная, светлая дымка водяной пыли обвевает их. От воды освещаются трепетным блеском и окружающие мрачные лесные исполины. Ярко-белый цвет вод переходит незаметно в красный, красный — в пунцовый. Верхний каскад зеленеет, и весь водопад донизу заливает зеленым отливом. Тихо-тихо меркнут светлые воды, сначала наверху, потом все ниже и ниже; мгновение — и все погрузилось в прежний мрак.

Зрители, любовавшиеся невиданным зрелищем с притаенным дыханием, только теперь очнулись от очарования. Все заговорило, задвигало стульями.

— А в самом деле, очень недурно, — заметила Лиза, — лучше даже, чем днем.

— Ах, нет, ma chere, — возразила Наденька, — бенгальское освещение — искусственное, следовательно, хоть и поражает сильнее, но не может сравниться с дневным, естественным.

— Ты сама себе противоречишь, моя милая. Ведь бенгальское освещение, говоришь ты, действует на тебя глубже дневного?