Бронебойщик

В Курске на вокзале нас встретил капитан, один из тех кого комдив ещё у Святошинских озёр обозвал „пуазо“. Дошли значит. Комдив мне всю плешь проел, всё интересуется вами.

— Ты как старшина? Настрелял еще самолётов? С ехидцей спросил офицер.

— Так точно, товарищ капитан, ещё пять штук и немцев штук двадцать. На все самолёты, и немцев есть справка подписанная комбатом, а как же, Кожемяка словами не бросается, сказал двести танков, будет двести танков. Я самолёт за танк считаю, как по-вашему, товарищ капитан это справедливо?

— Более чем, старшина.

— Комбат ведите батальон по этому адресу, там вас пополнят людьми, и вы направляетесь на оборону города. В городе катастрофически не хватало войск, призвали рабочих, создали ополчение, но немцы надавили, оборона посыпалась и через три дня упорных боёв Курск оставили. С танками батальону столкнуться не пришлось, Курск всё же немаленький город, зато я резко увеличил счет по пехоте врага. Восемь офицеров, штук десять унтеров, солдаты. В общем, я намолотил их штук тридцать. Как говорится на безбабье и рукой доволен. Пару раз мы становились в оборону, но немцы находили слабые места, где войск вообще не было, и обходили наши заслоны, приходилось спешно сниматься уходить под угрозой окружения. То в одном, то в другом бою мы теряли людей. От батальона вообще остались рожки да ножки. И мой взвод нёс потер мы потеряли трёх бронебойщиков, пулемётчиков, погиб мой обоз, в строю остались я, Вольцов, Яков Гомельский, его подносчик снарядов, да Максименко. Кстати, Гомельский научился виртуозно стрелять из миномёта, мин у него осталось последняя коробка, и он тратил их по одной. Обычно он стрелял, уничтожая пулемётчиков. Одна мина один пулемётный расчёт.

— Ничего Яша, успокаивал я его, мы возродим взвод, и я тебе обещаю, будут у тебя мины. Вроде у наших тоже есть мины такого калибра. Яша ходил с чемоданом-миномётом как молодой бухгалтер с портфелем, постоянно, что то считал, записывал решения в ученическую тетрадку. В одном из боёв под Вязьмой, взрывом мины меня нашпиговало в спину осколками по самое немогу. Как меня вытащили, как несли до медсанбата, как вынимали осколки, и как дальше отправили в госпиталь сначала в Горький, а потом в Ташкент я не помню, около семи месяцев я лежал не разговаривая. Кроме десятка серьёзных ран я получил ещё одну контузию, потерю слуха, стал заикаться, катастрофически потерял в весе. Стоял вопрос о инвалидности. Вы можете представить себе меня инвалидом заикой доходягой, с тремя орденами на груди и горевшими злобой глазами. Все документы мои сохранились, мне выплатили премии за подбитые танки и самолёты. Чистыми на руки я получил около тридцати тысяч рублей Плюс пенсия около 400 рублей плюс доплата за ордена. У меня долг в сто пятьдесят немцев и сто восемьдесят немецких танков, я горел такой злобой, что вокруг меня казалось, плавился воздух. Деньги я положил на сберкнижку, а на вполне приличную пенсию стал отъедаться, заниматься силовыми упражнениями. В доме, в котором я снял маленькую комнатку, жил местный лекарь, то ли шаман толи бабай. Он довольно долго наблюдал, как я жрал и тягал чугунную пудовую гирю, потом подошел и сказал, ты много кушаешь Алексей, но ты и много злишься, зло съедает тебя и отбирает силы. Успокойся, успеешь ты отдать свой долг павшим братьям. Научись слушать своё сердце. Я вылечу тебе уши, а остальное ты сам себе вылечишь. У тебя очень сильный дух, если бы ты сильно захотел, эта гиря бы летала около тебя сама. Вот пей на ночь этот чай, утром пей этот, в обед этот, он дал мне три кулька травы, без сахара и через три месяца ты будешь здоров. На ночь бабай вставлял мне в уши самокрутки из трав, поджигал и напевая какую-то мантру ходил и обмахивал дымящимся веником из этих же трав. Через полгода я гнул подковы, поднимал раз сто гирю, бегал как лось, и слышал как тигр. На толкучке прикупил обмундирование, знаки различия, офицерские сапоги. Прикрепил на новую гимнастёрку ордена, шевроны за ранения и отправился в военкомат.

— Здравия желаю товарищ майор. Старшина Кожемяка, комиссован по ранению, вылечил себя сам, хочу добровольцем на фронт.

Одноногий майор выпучив глаза читал выписку из истории болезни данную мне в госпитале, недоверчиво смотрел то в выписку, то на меня.

— Что и слух вылечил, прошептал он.

— Так точно, но слух мне лечил местный знахарь. На всякий случай я прихватил подкову, у него на глазах свернул её как бинт и положил на стол перед ним.

— Делааа. Протянул он. Знаешь такого лихого старшину, я мог бы и без комиссии записать в списки, но, закон есть закон. Вон там дверь, за ней медкомиссия, пройдёшь. Пожму тебе руку и извинюсь. Давай старшина.

— Когда я зашёл в кабинет, там оказалось три врача и пара новобранцев.

— Раздевайтесь, не глядя на меня сказала старушка в очках белом халате и белой шапочке. На что жалуетесь?

— На немцев товарищ военврач, я стоял передней, в чём мать родила.

— Так ранение в спину, повернитесь старшина, бооже мой, раны не беспокоят, незамеченные осколки не выходят?

— не беспокоят и не выходят.

— Проверим слух, отойдите в угол и отвернитесь, повторите то, что я сказала. — Осенняя пора очей очарованье…

— В багрец и золото, одетые леса, — продолжил я поворачиваясь.

— Так и запишем, слух восстановлен. Наум Семёнович проверьте у старшины артериальное давление и ритмы сердца.

— В норме? Сердце? В норме. Старшина вы признаётесь годным без ограничений и призываетесь в армию. Пройдите к военкому. Я прошёл обратно в кабинет военкома, там кроме него сидел невысокий усталый майор с двумя шпалами в петлице мятой гимнастёрки, он раскуривал трубку не глядя на меня. Первым заговорил военком.

— Что годен?

— Без ограничений товарищ майор!

— На какой фронт желаешь, тебе как орденоносцу даю право выбора.

— Мне товарищ майор на тот фронт, где танков у немцев побольше, долг у них передо мной в танках. Сто восемьдесят штук.

— Сколько?

— Сто восемьдесят твердо повторил я. И вот еще что. У меня есть деньги премии за танки самолёты, я хочу купить бронебойное ружьё и снайперскую винтовку обе системы Симонова. Где это можно сделать.

— А вот мы попросим корреспондента майора Симонова, он напишет о тебе в газете Красная Звезда, так тебе ружья с завода нарочными привезут, именные. Напишешь Костя? Ты посмотри Константин, человеку дали инвалидность не по ошибке, не было шансов, ну может один из ста. И вот он этот шанс, посмотри, как он подкову у меня на глазах завернул!

— Корреспондент повернулся ко мне, оглядел, и сказал устало,

— А расскажи мне старшина Кожемяка, за что ты ордена получил. И я рассказал, попросил только не называть деревню, дабы не подвести Пелагею Гергиевну и Ивана Дмитриевича. Рассказал, как сбивал самолёты, как оставил немцам надпись на обожженом борту транспортёра, про свою добрую охоту. И просил передать немецким танкистам и лётчикам пламенный привет и слова,

— Я вернулся бандерлоги! К.А.А.!

Статья в газете вышла через три дня. Ещё через три дня пришла телеграмма, меня пригласили в Саратов, на завод где изготавливали ПТРС. Военком выписал мне литер и я, собрав нехитрый скарб в потрёпанный сидор, залез в старенькую щелястую продуваемую всеми ветрами теплушку и выехал в Саратов на завод изготовитель. Десять дней мы ехали по среднеазиатским пустыням и степям, я выспался кажется на всю оставшуюся жизнь. Нас останавливали и мы пропускали эшелоны идущие в сторону Ташкента. Коротко говоря уже приехав в Саратов и идя по твёрдой земле меня мотало по дороге, а голове всё ещё звучал перестук колёс, та дам та дам. Заводчане тут же собрали короткий митинг, и в торжественной обстановке пытались вручить мне своё изделие. Фотограф местной многотиражки готов был сделать фото „Героя с веслом“ и тут я им обломал кайф.

— Товарищи рабочие, обратился я к ним, — Всё хорошо в вашем слонобое, но лягается он падло как хороший жеребец. После трёх пяти выстрелов плечо болит так, что начинаешь больше думать о плече, чем о танках противника. Что, нельзя ничего с этим поделать? Не верю! Поставьте, какой ни-будь амортизатор в приклад, переделайте дульный тормоз. Что это за дульный тормоз, который перекрывает обзор стрелку. Хорошо я, посмотрите на меня, метр девяносто рост и метр в плечах, но масса стрелков послабее натурой им то, как достаётся. Давайте думать вместе. Я вам расскажу практику применения, и вы смешаете её с теорией выстрела, глядишь, чего-то получится. Есть же у вас образцы зарубежной техники, в крайнем случае, фотографии, что неужели там ничего нет полезного? Мне вручили всё-таки ружьё, но обещали его доработать по моим требованиям. На заводе я задержался ещё дней на десять, но в итоге я получил то, что хотел. Ружьё во первых разбиралось на четыре части. Ствол, затворная коробка, трубчатый приклад с амортизаторам и пружиной внутри, и совершенно новой конструкции дульный тормоз, плоский, и трёх камерный. Собиралось ружьё за пару минут. Чтобы нести его не нужен был второй номер. Разобранные части ружья лежали в удобной разгрузке, а ствол, укороченный до восьмисот миллиметров, свободно висел на плече. Кроме того я попросил и мне сделали обоймы на десять патронов, и крепления для снайперского прицела. Когда всё собрали в кучу и отстреляли на полигоне, народ ахнул. Ружьё получилось легче, весило около 15 килограммов, во вторых с оптическим прицелом я уверенно поражал ростовые цели на дальности в 1200–1600 метров, в третьих отдача чуть превышала отдачу Мосинки. Там же на заводе я предложил изготовить по своим чертежам глушитель для карабина Мосина. Слегка покочевряжившись, исполнили и этот заказ, правда сильно удивившись конструкцией и степенью звукопоглощения. На приклад с аморизацией и глушитель оформили мне авторство изобретения, на остальные новшества оформили соавторство. Ну и на том спасибо. Наконец честно заплатив кассу завода, стоимость ружья, запасного ствола и глушителя, я отнёс остальные деньги в ближайший детский дом. Всё, пора на заработки.

Батальон в который я попал, собрали из выздоровевших раненых, и прошедших сквозь сито НКВД вышедших из окружений бойцов и командиров, а также призвавшихся и слегка обученных призывников.

— Не самый худший вариант, подумал я. Всё же большая часть обстреляна опытна и зла остальные подтянутся. Ночью переправились через Волгу и к обеду уже были в окопах под хутором Перепольным. Всегда вспоминаю Галыгина с его точными определениями суки. Вот я и говорю Сталинградская степь это сука! Солнце палящее грунт состоявший наполовину из известняка, наполовину из глины и сука полное отсутствие воды! И немцы, как же без гансов вон они в пятистах метрах выглядывают из окопов. Щаз я вас научу, что подглядывать нехорошо. Мне всё же дали второго номера, щуплого пацана, едва окончившего десятилетку и рванувшего добровольцем на фронт.

— Стёпа! Представился он глядя на мою орденоносную грудь.

— Стёпа, готовься закапываться в землю, мне эта глубина окопа не нравится. Запомни, чем глубже окоп, тем длиннее жизнь. Вот отсюда и до обеда и на такую глубину показал ему фронт работы. А сам, прихватив его карабин, пошел в сторону командира взвода испросить разрешение на охоту.

— Снайпер говоришь? Ну, завалишь пару немцев, они обозлятся и закидают нас минами. Оно мне надо? Вот пойдут в атаку, так ради бога развлекайся. А пока нишкни!