БронеМашина времени
Шрифт:
Сплюнув сквозь зубы горькую слюну, я еще раз окинул взглядом «поле брани». Остатки танка продолжали дымить и вонять. Солнце начинало садиться за край земного круга, ставя передо мной во весь рост проблему ночевки в открытом поле без шинели. Начал я с того, что решил устроить этим фашистским нелюдям нечто вроде похорон. Правда, у меня даже штык-ножа не было, не говоря уже про лопату… Я забрал у Вансовского документы и согласно немецкой традиции забрал у всех убитых половинки нашейных посмертных медальонов (у меня, кстати, такого жетончика не было). После этого я отволок тела в оказавшуюся поблизости то ли яму, то ли старую неглубокую воронку. Там я кое-как засыпал трупы песком и камнями, образовав над ними некое подобие небольшого, но радующего глаз курганчика. В курганчик я воткнул оторванную взрывом с корпуса танка штыревую радиоантенну. На антенну сверху нацепил пилотку Вансовского. Подозреваю, что братская могила получилась не ахти какая, но это все-таки было лучше, чем ничего. Стянув с головы кепи тропического колера, постоял с минуту над курганчиком. Много кого мне приходилось хоронить, но вот чтобы немцев из вермахта — это точно в первый раз. Кажется, еще Константин Симонов писал, что у танкистов одна машина на всех, а вот судьба и смерть обычно разные. Золотые слова… Этим троим не повезло. Они могли бы вообще остаться в живых, если бы не мой снайперский выстрел… Ладно, сказал я себе, в конце концов, это были враги, и не фиг над ними сопли распускать. Они могли и на Восточный фронт попасть. Может быть, я кого-то из своих предков от верной смерти спас?!
Я натянул кепарь и побрел восвояси по нашей колее. Интересно, что подумают англичане, найдя в пустыне горелый Т-34? Хотя, скорее всего, никто его не найдет, эти пески
Я брел по закатной пустыне и думал о том и сем, о чем придется. К примеру, о том, что все байки англичан насчет грандиозной африканской кампании гроша ломаного не стоят. В боях за какой-нибудь райцентр Котельниково или станицу Тацинская на дальних подступах к Сталинграду обе воюющие стороны задействовали больше сил и средств, чем здесь, на всем протяжении кампании. К тому же за те деревни под Сталинградом драка шла от силы несколько недель, а значили они в истории Второй Мировой войны больше, чем все эти трехлетние африканские ковыряния союзничков в песочке. Зачем Роммель вообще сюда приперся? Спасать итальянцев от полного разгрома. И спас-таки, пустив своих людей в бой с колес, не имея времени перекрасить танки в желтый цвет и переодеть танкистов в тропическую форму с шортами… Спас он дуче — и что дальше? Что он должен был делать? И что он мог, имея в лучшие дни под своим командованием штук 7–8 дивизий, из которых 4 были облегченно-колониальными, «легкого» типа? И, что интересно, никто не задумывается о том, что вся война в Северной Африке шла на узкой, прибрежной полосе, так сказать, на пляже, а также о том, что там не было ничего решительно интересного для захватчиков. Промышленности и сельского хозяйства там нет. Важных промышленных центров — тоже, здесь французские Алжир с Марокко куда интереснее (почему, кстати, янки высаживались именно там). Там была разве что парочка второсортных портов, и все. Стратегический интерес, скажете вы? Может быть, только никому отчего-то не приходило в голову, что Роммель, даже взяв Каир и оседлав Суэцкий канал, не мог их долго удерживать и развивать успех. Не с его хилыми силами… Он потому и не углублялся в Западную пустыню, что у него элементарно не было людей и транспорта хотя бы для того, чтобы посадить мелкие гарнизоны в оазисах, возле колодцев. Чтобы у Роммеля что-то получилось, нужно было, чтобы все шло иначе. К примеру, если бы вслед за Критом пали Мальта и Гибралтар, у Гитлера был бы свой (а не импотентный итальянский) флот на Средиземном море. Или японцы дошли бы до берегов Африки, высадив десант на Мадагаскар… Но ничего этого не случилось, и Манштейн с Паулюсом не подгребли навстречу Африканскому корпусу со стороны Кавказа. Конечно, «Лис пустыни» был талантливым импровизатором, но не более того. На одной выдумке далеко не уедешь… А на него навалилось все Британское Содружество, а впоследствии еще и американцы. Англичане, похоже, совсем не понимают, придурки, что, расписывая свои тяжелые и кровавые победы над Роммелем, они выставляют себя на посмешище. Тут достаточно просто вникнуть в терминологию. У Роммеля был Африканский КОРПУС, а у англичан против него 8-я АРМИЯ. Разницу чувствуете? И хороши же их «героические» вояки, с «гениальным» Монтей во главе — воевать при пяти- и десятикратном превосходстве не накладно, тем более что танки-самолеты им оптом везли из-за океана. Так что не надо стопроцентно верить голливудским фильмам о подвигах лихих коммандос в песках Африки и книжкам в ярких обложках. Бывают, знаете ли, враки и поинтереснее…
Я не заметил, как вышел к «библейским» развалинам, откуда мы выехали. Здесь меня и застала ночь. На экваторе темнота приходит внезапно. Вроде только что солнце было над горизонтом, вдруг бах — и сразу все погружается в черноту. Над пустыней сразу же повисли яркие звезды — созвездия тут расположены не так, как у нас, в России, да и Луна тут выходит откуда-то с другой стороны — это я за время пребывания здесь успел заметить. И куда мне было вострить лыжи дальше? Хотя где-то у горизонта я различил цветное мельтешение, видимо, от автомобильных фар. Немцы, англичане, да какая, на фиг, разница? Если немцы — доложу, как было, с вычетом некоторых подробностей, а если инглишмены — сдамся. Мне уже не привыкать в плен попадать…
С тем я и двинулся в сторону огоньков на горизонте, топча песок своими диковинными сапогами. Удивительно, но и в Африке они показывали себя с лучшей стороны… Пейзаж вокруг был самый что ни на есть непрезентабельный. Что, скажите, хорошего в ночных барханах и холмах? Поэтому я снова глянул на звезды. Эх, хреново я астрономию учил, не знаю, где какое созвездие… Отчего-то вдруг вспомнился старый советский фильм «Безымянная звезда» с молодыми Вертинской, Козаковым и Костолевским. Вот уж герой Костолевского точно знал все созвездия. Он же там, кажется, какую-то темную звезду открыл методом вычисления? Или нет? Красивая была история, из предвоенной румынской жизни… Кстати, а вы никогда не пробовали додумать этот сюжет дальше? Советские фильмы, кстати, очень способствовали этому. Они порой обрывали сюжетную линию в совершенно непредсказуемом месте. Возможно, виной тому «гениальность» режиссеров или исчерпание лимита отпущенной на ту или иную «нетленку» пленки. Во всяком случае, этот «творческий прием» здорово развивал воображение… Что же касается меня, то сюжет «Безымянной звезды» я для себя давно додумал. Хотите, поделюсь? Только вот на откровенные сцены у меня фантазии не хватит — лезет в голову пошлость из плохих копий фильмов Тинто Брасса… Так вот, ничем хорошим в моем представлении герои «Безымянной звезды» не кончили. Потому что у них впереди были война, диктатор Антонеску и прочее. Учитель астрономии Марин Мирою наверняка, как в те времена полагалось, был офицером запаса и летом 1941-го уехал на Восточный фронт в качестве лейтенанта румынской артиллерии. Последняя весточка от него пришла в ноябре 1942-го из-под Калача-на-Дону… С тех пор его никто не видел. Правда, вернувшийся осенью 1946-го из советского плена бывший путевой обходчик Яким говорил, что весной 1944-го видел учителя Мирою на пересылке под Котласом, и, по его словам, учитель вступил в дивизию имени Тудора Владимиреску. Правда, судьбу учителя это нисколько не прояснило… А с красавицей Моной Мирою больше не виделся никогда — весной 1943-го она уехала в Париж с каким-то майором, офицером связи из люфтваффе. Что с ней стало потом — не знает никто. Ее «папик», которого звали Григ, исчез из Бухареста еще раньше — в конце 1940-го его видели в Стамбуле, а потом — в Каире. Говорили, что он потом уехал в Южную Америку и стал миллионером, где-то в Рио или Монтевидео… Мадемуазель Куку, которую Григ дразнил Эсмеральдой, была функционером по вопросам просвещения и потом, уже при Антонеску. Это ей потом и припомнили — в 1949-м ее осудили как «пособницу старого режима», и в середине 1950-х она умерла на строительстве канала Дунай — Черное море… А гимназистка Элеонора Зенфиреску, которую мадемуазель Куку хотела исключить из гимназии, позже вступила в компартию и доросла до немалых высот. Вот только умерла она в начале 1990-х, в нищете и безвестности, как «последовательница и соратница кровавого диктатора Николае Чаушеску». Вы спросите, а как же остальные? Да ради бога, только не ждите хеппи-энда, городок-то, где происходило действие «Безымянной звезды», стоял на железнодорожном маршруте Бухарест — Синая. А это, ребята, одна из основных артерий, по которой в войну гоняли цистерны с нефтью — кровью войны… Ну и, соответственно… Короче, в декабре 1941-го одиночный советский ночной бомбардировщик типа ДБ-3Ф сбросил на городок и станцию несколько бомб. Особого ущерба этот налет не принес, но одна из бомб попала в универсальный магазин господина Паску, похоронив под руинами его самого и всю семью. А в апреле 1944-го «Либерейторы» 15-й воздушной армии США пробомбили город и станцию днем и более основательно. Было снесено полгорода, погибло много жителей, в числе которых были начальник станции Испас с семьей, учитель музыки Удря и другие. Такой вот правдивый, но мрачноватый финал этой истории я для себя придумал, пока брел по ночной пустыне. Скажете, я сгущаю краски? Ни фига подобного, ребята, это же происходило в Восточной Европе, а там обычно по-другому не бывало, что румын возьми, что венгров с поляками…
Я не знаю, как долго я шел. Тем не менее набрел я вовсе не на англичан. В свете фар передо мной обнаружились броневички разведбата 5-й легкой дивизии «родного» Африканского корпуса. Дальнейшие разбирательства были недолгими, и через три дня все, что осталось от «штурмового взвода» (меня и двух немчиков в обдристанных мундирах), транспортным бортом отправили в Европу. Тех двоих надо было лечить от амебной дизентерии, а меня, как подозрительное
лицо неарийской расы, оставлять на фронте было никак нельзя — вдруг убегу? В общем, очень скоро я опять оказался на полигоне под Бреслау, понимая, что, похоже, моя служба в вермахте подходит к концу. А в воздухе уже пахло весной…Потом я много раз рассматривал это фото, его часто публикуют — товарищ Гитлер осматривает один из первых серийных танков Pz-IV с длинноствольной 75-мм пушкой. Обычно подпись к этой фотке гласит, что дело происходит в Берлине. А на самом деле было это вовсе не в Берлине. Фото было сделано на полигоне в районе Бреслау, а точнее, в одном из цехов ремзавода при этом полигоне, 22 марта 1942 года. Скажу больше — чаще всего публикуют слегка увеличенную центральную часть снимка, где геноссе Адольф Алоизович в белом, парадном кителе, окруженный оттеснившей толпу эсэсовской охраной, слушает объяснения каких-то военно-промышленных шишек. В числе них, помимо прочих, угадывается Альберт Шпеер (интересно, что в наших фильмах вроде «17 мгновений весны» он выглядит почему-то престарелым и молью траченным, хотя на самом деле герр Альберт был довольно моложавым дядькой, да и вообще, нацистские лидеры были мужичками, далекими от маразма. Может, цензоры из Политбюро, принимавшие фильм, действительно равняли Гитлера и компанию по себе? Черт его знает…). Так вот, если взять «полную» версию этого снимка, с необрезанными краями, слева, в отдалении, не совсем в фокусе, за спинами вырядившихся по поводу приезда фюрера в лучшие костюмы сотрудников испытательного центра, можно в числе прочих рассмотреть голову в пилотке. Так вот, это был я, в тот момент носивший фамилию бывшего капитана РККА и предателя Родины Семена Путилина. Я, в свежепостиранном комбинезоне и новой пилотке без кокарды, стоял, как последний идиот, в толпе ликующих врагов и почти в упор разглядывал самого главного врага… Ощущал я себя при этом как минимум шукшинским Бронькой Пупковым… Действительно, было верхом идиотизма стоять в двадцати шагах от самого натурального Гитлера, имея из личного оружия только горсть завалявшихся в кармане гаек… Н-да, это было невыносимо… Казалось бы, один выстрел — и войне конец. Но что-то подсказывало мне, что война бы от моего выстрела не кончилась. И, коль скоро ствола или гранаты у меня с собой не было, у меня на этой войне были иные цели и задачи. Так оно и оказалось.
ГЛАВА 9
Кто-то поставил на мне пробу. Знать бы только, кто этот «кто»…
Тот, кто написал песню про то, что «все стало вокруг голубым и зеленым», как видно, имел представление о предмете. Ранней весной сквозь зеленый дым свежераспустившейся листвы действительно еще проглядывают серо-голубые стволы деревьев. Это потом зеленый цвет в лесу забивает все прочие — и так до осени. Именно такой ранневесенний лес был вокруг меня сейчас. Правда, лес был еще сырой, и в дорожных колеях под подошвами моих диковинных сапог (воду они, кстати, не пропускали совершенно) хлюпала жидкая грязь. Припекало солнышко, комары и прочая летуче-кровососущая сволочь еще не вылупилась, и оттого на душе было хорошо. Хотя, по большому счету, радоваться было нечему.
В самом начале апреля меня зачем-то перевели в подразделение, занимавшееся постройкой и реконструкцией аэродромов. Тодтовская строительная шарашка тогда сформировала немало подобных подразделений из всевозможных «неполноценных», вроде поляков или русских пленных. Причина была проста (я-то это знал наверняка) — гитлеровцы начали испытывать дикую нехватку буквально во всем. Поэтому они сочли, что рыть канавы вдали от линии фронта может и не вполне лояльный «спецконтингент» — лишь бы копали как надо… Официально наш «стройбат» подчинялся люфтваффе, и занимались мы расширением и реконструкцией бывшего советского осоавиахимовского аэродрома, где теперь базировались транспортные «Юнкерсы». В батальоне было около двухсот человек, все из бывших советских. Большинство из них подались в «добровольные помощники», имея перед собой только одну реальную альтернативу — сдохнуть. Народ был разный, в том числе и такой, который еще искренне верил в победу немцев. На меня, как на бывшего командира и коммуниста, пошедшего на службу к врагу, большинство смотрели косо. А что сделаешь, если после недолгого африканского «анабасиса» я был у немчиков на хорошем счету?
Вообще мысль перебежать обратно, к своим, уже неоднократно приходила ко мне в голову, но… Прибыли мы сюда в апреле, когда вокруг была не просто грязь, а грязища. А до фронта отсюда было километров двести с лишним и, как говорили в одной книге, «все лесом»… Да и фронт еще в конце зимы остановился. И я-то точно знал, что до весны будущего года на этом участке фронта перемен не будет. Так что дотопать до линии фронта две сотни верст по майской грязи, да так, чтобы не поймали, — это вы меня увольте… Был шанс (об этом говорили те, кто занимался аэродромными работами прошлой осенью), что, когда дороги подсохнут, немцы начнут активничать. А значит, нас должны будут послать строить полевые «аэродромы подскока» в непосредственной близости от линии боевого соприкосновения. Вот оттуда уже, наверное, можно будет свалить «без шума и пыли». Но когда это будет — большой вопрос.
А пока что нынешний день был до боли похож на предыдущие. После завтрака (половинная норма техсостава люфтваффе, лишенная «приварков», сахарина к желудевому эрзац-кофе и других элементов истинно арийского рациона) мы копали канавы по сторонам дороги, километрах в пяти от основной площадки аэродрома. Наступило время обеда. Нашу бригаду землекопов (а точнее, грязекопов) погрузили в грузовик, но тут мне крупно не повезло. Приехавший на грузовике обер-фельдфебель Пинкель вдруг приказал начальнику нашего конвоя выполнить один приказ. Оказалось, что идиоты-связисты потеряли в лесу две катушки с кабелем и шест. Проблема была в том, что проезжей дороги возле телефонной линии (она шла по деревьям и шестам-подпоркам) не было — только пешеходная тропа. Понятно, что связисты, не желая чапать по грязи, в последнее время объезжали линию на идиотской полугусеничной таратайке, именуемой «Кеттенкрад» (в общем-то, мотоцикл-внедорожник, официально считавшийся у немцев однотонным тягачом). Именно разъезжая на этой таратайке по кустам, они и потеряли где-то возле линии свои причиндалы. Хватились они, только приехав в расположение, и тут, как назло, в их таратайке что-то сломалось. Идти пешком им не хотелось (тем более обед, а это в любой армии святое), и они вышли из положения подобным образом. В общем, наш конвойный начальник ефрейтор Аршбрехнер приказал рядовому Кауфману взять с собой в качестве носильщиков одного-двух «этих скотов» (он кивнул на нас) и идти искать означенный кабель. Аршбрехнер не любил Кауфмана, а Кауфман недолюбливал меня за то, что я, прекрасно понимая немецкий, прикидывался идиотом или глухим (смотря по обстоятельствам), но один раз все-таки обложил Кауфмана «тупой задницей» на прекрасном баварском диалекте. Достал он меня тогда… Понятно, что при таком раскладе Кауфман взял с собой меня.
В общем, все уехали, а мы потащились месить грязь. Искать драгоценные катушки с кабелем предстояло вдоль всей линии (место пропажи эти идиоты, естественно, не запомнили)… А значит, нам предстояло гулять по сырому майскому лесу несколько часов. Радовало то, что снег уже сошел полностью и лес был не болотистый. Партизанами здесь тоже не пахло, что должно было особо радовать Кауфмана.
Так что мы гуляли. Кауфман (как и все в здешнем батальоне аэродромного обслуживания) был пожилой, отдышливый и сивоносый. Спотыкаясь в колдобинах, он вполголоса ругал последними словами Аршбрехнера, меня и свое невезение. Ему очень не хотелось есть свой обед остывшим и запивать его остывшим желудевым кофе. Мне бы его проблемы… Тропа возле телефонного кабеля оказалась вполне проходимой, только связисты изрядно разъездили ее своей тарахтелкой. Там и сям тропу пересекали довольно глубокие следы гусениц. Однако, по моим российским меркам, это было более чем ничего. Катушки с кабелем и шест мы нашли довольно быстро, думаю, и часа не прошло. Они валялись довольно далеко от тропы, но, поскольку кабель был оранжевого цвета, заметить потерю среди молодой зелени было нетрудно. Я слазил за казенным имуществом, а Кауфман якобы страховал меня, даже не удосужившись снять с плеча свою маузеровскую винтовку. Навьючив на меня катушки и шест, он погнал меня вперед, поминая в спину разными поносными словами, самым приличным из которых было «русская свинья». Так мы и шли некоторое время. А потом я поймал себя на мысли, что уже несколько минут не слышу позади себя ебуков Кауфмана, его тяжелого дыхания и чавканья грязи под подошвами его сапог… А потом у меня за спиной лязгнуло. Уж не затвор ли? Что-то не хотелось мне расставаться с жизнью в этом лесу, в солнечный майский день… Инстинктивно я встал как вкопанный. И правильно…