Бронепоезд. Огненный рейд

Когда на платформах вовсю кипела нелегальная торговля.

Когда вальяжные милиционеры лениво и без особой охоты гоняли пронырливых торговцев, а те торопились за копейки, на взгляд пассажиров, и втридорога, но мнению самих полунищих провинциалов, сбыть нехитрый товар.

Когда, глядя из тамбура сверху вниз, на протягиваемые к вагонам руки, жратву и напитки, можно было ненадолго ощутить себя хозяином жизни. Этаким маленьким добродушным хозяйчиком, вокруг которого крутится мирок полустанка.

Когда можно было снисходительно шутить, самодовольно улыбаться и чувствовать себя настоящим благодетелем, покупая у какой-нибудь старушки вареную картошку с малосольными огурчиками, плитку шоколада, вяленую рыбу, котлету из фарша неизвестного происхождения, пару пирожков с толстым слоем теста и почти без начинки, бутылку теплого пива или газировки. И радоваться, что сам не живешь в этой глуши и не вынужден бегать вдоль составов, останавливающихся лишь на пару-тройку минут.

Правда, сейчас, на ярмарке Медвежьего, товары в большинстве своем были другие. Но торговцы кричали так же громко, как и раньше.

Чтобы услышать зазывал, не нужно было даже включать внешние микрофоны. Но Марина их все-таки включила.

— Стволы! Стволы! Стволы! — соловьем заливался какой-то здоровенный детина, обвешанный ружьями, пистолетными кобурами и парой автоматов со складными прикладами.

— Патроны-патроны! — вторил ему другой торговец — с патронными ящиками и коробками, уложенными в трехколесной тележке.

— Одежда-сапоги! Одежда-сапоги! Кирза-кожа! Кирза-кожа! — старались перекричать друг друга еще два местных «бизнесмена» со схожим товаром.

— Самогончик-первачок! Самогончик-первачок! — пробивался сквозь толпу краснорожий парень с огромными бутылями в свисающей с плеча плетеной корзине.

— Броник! Броник!

— Топор-пила-ножи! Топор-пила-ножи!

Торговцы все лезли и лезли друг на друга. Настырно стучали снаружи по броне, умудрялись подниматься по защитным шипам, как по лесенке, к триплексам, заглядывали в бойницы, бесцеремонно отпихивая торчавшие оттуда стволы автоматов. Показывали товар, трясли товар, вертели товаром.

— Бензин, дизель! Две канистры есть! Последние отдаю! После-е-едние!

— Котелки! Кружки! Ложки!

— Консервы, картошечка!

— Пирожки-и-и!

Егор усмехнулся. Вездесущие горячие пирожки были и здесь. Малосольных огурчиков вот только никто не предлагал. Наверное, не сезон.

— Девка! Девка! — вдруг совсем рядом, возле штабного вагона, раздался чей-то громкий пропитой голос. — Молодая девка! Недорого!

Егор глянул в ту сторону, откуда доносился крик. В самом деле — девчонка. Ребенок почти. Этакий заморыш лет четырнадцати-пятнадцати в коротком замызганном платьице. На лице — яркая косметика штукатуркой. Рядом стоит надрывается старушенция в грязном платке. Внучку, что ли, продает?

— Молодая! Девка! Кому девку?!

Егору вдруг захотелось заткнуть старухе пасть пулей. Или засадить очередь по дряблому заду. Ишь ты, работорговка выискалась!

Девчонку-«рабу», впрочем, происходящее ничуть не смущало. Глаз девица не опускает. Не краснеет. Раскрыв рот, с любопытством лупает на бронепоезд.

Не впервой, что ли, продаваться? А ведь похоже на то.

— Молодуха — лучшая утеха! — визгливо выдала бабка нескладный рекламный слоган, который, судя по всему, только что родился где-то под ее перепачканным платком.

Потом, хихикнув, торговка нетрезво завопила:

— Налета-а-ай! Покупа-а-ай!

И, едва не свалившись с ног, озадаченно добавила:

— Ай?!.

Это старуху грубо отпихнул с дороги неопределенного возраста мужик в рваной фуфайке. Сам притянул к бронепоезду какую-то дородную бабищу с большим животом, плоской грудью и глупой улыбкой на пухлом лице.

— Баба! Ядреная! Вообще за бесценок отдаю! — басовито объявил мужик.

Между старой торговкой и неожиданно объявившимся конкурентом вспыхнула яростная перепалка, состоявшая главным образом из трехэтажного мата. Длилась ругань, впрочем, недолго.

Смачно плюнув друг другу под нога, продавцы живого товара снова повернулись к вагонам и закричали в полный голос с какой-то особой азартной злостью, свойственной лишь рыночным торговцам со стажем.

— Хоть на полчаса возьмите!

— На час! За ту же цену!

— На два!

— На ночь! Если хотите!

— Насовсем отдам! Сговори-и-имся!

— Лучше мою берите! Хорошо уступлю!

«Вот же сволочи, а!» — подумал Егор.

А сутенер и сутенерша все старались переорать друг друга.

— Молодуха! — надрывалась старушенция. — Девочка еще! Почти девочка! Почти непорченая!

Это прозвучало как «чуть-чуть беременная», что, впрочем, нисколько не смутило старуху.

— Сорок пять — баба ягодка опять! — задорно вопил мужик.

Хотя на вид его залежалому «товару» было никак не меньше полтинника.

— Девка! Четырнадцать лет всего!

— Баба в самом соку!

— Тростинушка моя! Кровинушка моя! Ну, купите, сыночки! Даром ведь, считай! Лишь бы в добрые руки внучка родненькая попала! — Старуха умудрялась одновременно причитать, клянчить и расхваливать свой «товар».

Егор покачал головой. Выходит, он угадал: девчонка действительно приходилась старухе внучкой.

— Братки! Ну вы че, в самом деле, как не мужики, — давил не на жалость, а на достоинство другой торговец. — Жену ведь продаю! На целый вагон! Да что там вагон — она хоть весь поезд обслужит и не поморщится! Не то что этот триппер костлявый, от которого все равно никакого проку не будет!

Мужик пренебрежительно махнул в сторону ребенка, выставленного на продажу.

— Сам ты триппер! — возмутилась старуха. — Моя девочка чистая!

— Да твое дите сдохнет через неделю, а моя…

— Сам сдохнешь! И твоя жирная сифиличка-перестарок никому здесь даром не нужна! Сынки, не слушайте его!

— Да пошла ты! Мужики! Братишки! Скиньтесь — не пожалеете. Дешево же выйдет. А баба у меня справная, все умеет! По-всякому! И в постели, и так вообще!

Им предлагался извечный выбор между молодостью и опытом. Но отчего-то не хотелось сейчас ни того ни другого.

Егору стало как-то не по себе. Да, жизнь здесь, в провинции, конечно, еще есть. Но что же это за жизнь-то такая, если приходится торговать внучками и женами, а покупателей при этом называть сынками и братками.