Бронированные жилеты. Точку ставит пуля. Жалость унижает ментов
Шрифт:
Пай–Пай проснулся сразу и окончательно. Как с ним это не раз бывало. Кто–то, имеющий власть, будто приказал коротко: «Вставай!»
Он поднял голову. В комнате было тихо, ветер с балкона играл шторой. Пай–Пай сунул руку под подушку. Там лежал тяжелый американский «кольт». Вор обычно не носил его при себе. Но сейчас случай был особый. Он быстро оделся, сунул револьвер в карман. Осторожно выскользнул в общий — на четыре квартиры — коридор. Впереди была еще дверь — с матовым стеклом посредине, с металлической решеткой, с замком. Дальше шла лестничная площадка с лифтами и мусоропроводом, с черной лестницей. Там было тихо. Внезапно Пай–Пай услышал тонкий короткий звонок. Его–то он и почувствовал сквозь сон. Кто–то звонил
«Чтобы у меня не было слышно!»
Звонивший не знал, что в квартире, где трещал звонок, проживает глухой старик, инвалид. Осторожно, чтобы его не увидели, Пай–Пай заглянул за стекло. На площадке, прижавшись к стенам, стояли двое. Еще двое виднелись в проеме черной лестницы.
«За мной!..»
На этот счет он не обольщался. «Звонить глухому! На рассвете!» В этом была их ошибка.
Утренний визит ментов не вверг Пай–Пая в панику. Задержания, кражи, разборки и погони составляли общую цепь, именуемую жизнью вора. Вместе с застольями, женщинами, отсидками и допросами. Он вернулся в квартиру, запер дверь, осторожно прошел на балкон. Квартира находилась на восьмом этаже.
«Спускать с крыши — у них веревок не хватит, а соседей будить не будут! Закон!» Он знал все ментовские трюки.
Никого не было ни внизу, ни на соседних балконах, ни в доме напротив — старой пятиэтажной хрущобе.
«Отлично…»
Он не испугался и не опечалился. Было чувство, будто все, что сейчас происходит, случилось с ним раньше, а сейчас он лишь воспроизводит то, что было после того, как он звериным воровским чутьем понял, что за ним пришли. Рядом с его балконом находились еще два — соседских. Второй — дальний — принадлежал уже квартире следующего подъезда. Пай–Пай еще раньше наметил путь своего отступления. Он легко поднялся к перегородке, отделявшей балконы, встал на перила. Через секунду он был уже у соседей по лестничной площадке. Здесь он тоже не собирался долго маячить. Так же легко Пай–Пай преодолел еще барьер. Ночи стояли теплые, балконные двери не запирали. «В крайнем случае можно сказать: «Сломался ключ, не могу открыть дверь! Извините: опаздываю…“ Пай–Пай был спокоен. Он словно повторял маршрут, который позволил ему уйти. Оставить ментов в дураках… «Осторожно! Ничего не задеть!“ Следующее балконное пространство было густо заставлено ящиками с землей, цветами, коробками.
— Цзинь–цзинь… — тишину здания прорезал внезапный звонок. Один, другой! Менты, теперь уже не скрываясь, вовсю трезвонили в квартиры.
«Давайте, давайте…» Пай–Пай был уже у цели. «Тишина… Открытая дверь…» Сюда не звонили. Верный знак того, что на лестнице в соседнем подъезде никого не было. И тут снова звериная внезапная догадка: «Менты — здесь! В этой квартире!..»
Он выстрелил не целясь. Со звоном разлетелось стекло балконной двери. В квартире послышался шум. Выстрелить второй раз ему не пришлось. Боковым зрением он скорее ощутил, чем увидел, плавно двигавшуюся вслед за ним маленькую черную точку на крыше соседней хрущобы.
И в это же мгновение снайпер, высунувшийся из чердачного люка, прекратил скольжение прицела, нажал на спусковой крючок. Негромкий хлопок повис над соседней крышей, эхом отозвался в центре двора. Пай–Пая — молодого удачливого вора, мокрушника, вчера еще легко и не особо задумываясь отправившего на тот свет и бывшего рубщика мяса Уби, и шифровальщика Али Шарифа, на мгновение стремительно подняло над балконом и со всего маха бросило на бетонное основание. Все было кончено. Медики, дежурившие на лестнице, кинулись в квартиру. Пай–Паю было уже невозможно помочь. Игумнов был тут же, в комнате. Пуля, выпущенная Пай–Паем, прошла рядом с ним. Все шло порядком, заведенным миллионы лет назад. С необъяснимым постоянством Природа воспроизводила потомство чувствующих и мыслящих существ, чтобы через отмеренный ею же срок истребить их в боли, в страхе,
в крови; развеять по ветру.— Все! Возвращаемся…
Железнодорожной милиции тут было нечего больше делать. Последующее оставалось Территории. Работа эта была муторная, но совершенно безопасная: фотографировать, осматривать…
Начинался день. Утреннюю рябь окончательно обесцветило, растащило по небу.
— Хараб, как говорили в Афгане. Конец!
Поезд прибывал рано. Полночи ушло на разговоры. Шарьинский руководитель Павел Михайлович Созинов перед встречей с генералом — начальником управления, заметно нервничал. Где–то после Александрова ушел в туалет, водил по щекам электробритвой. Омельчуку времени хватило с остатком. В рундуке под полкой аккуратно проверил костюмный пиджак подполковника, карманы брюк: там лежали только его, Созинова, личные документы. Лезть в сложенный из двух половинок, затянутый ремнями чемодан Омельчук не решился.
«Там они! Где же еще!»
Созинов вернулся, чисто выбритый, пахнущий дезодорантом. А Москва была уже под боком! Замелькали знакомые любому — не только транспортному менту — станции, остановки электричек. Лось, Мытищи…
— Вот и приехали…
— Да–а…
Разговор не клеился. Созинов подумал было: «В Москве Омельчук от всего откажется, что наговорено накануне…»
Да нет!
— Сейчас едем в управление… Долго, я думаю, генерал нас не задержит. Даст машину. Через час будем уже шпарить по своим делам…
За окном показался перрон Ярославского вокзала — крытый, неширокий, с носильщиками, с встречающими. Созинов взглянул на часы.
— Не рано для генерала?
— Я ведь при тебе звонил! Сказал: «Заезжайте!»
По перрону шли быстро.
— Нам сюда, — Омельчук показал налево, к отделу милиции Москва–Ярославская. Он еще издалека заметил генеральский сверкающий лимузин. Рядом у машины их уже караулил помдежурного — высокий, с усиками.
— У нас тут катала! Коренастый, в ковбойке… Ваши звонили, чтоб задержать! Насчет кражи у матери артиста Розенбаума. Может, захватите, товарищ подполковник? И машину зря не гонять! При нем денег полно. Все новые сотенные…
Омельчук и слушать не стал.
— Нам в управление! Не могу! Устраивайтесь, Пал Михалыч!
Омельчук не сел с шофером, как позволил Созинов, встречая его в Шарье, пристроился рядом, на заднем сиденье. Чемодан приладил рядом с собой. Водитель плавно тронулся с места.
— Тут близко… Не бывал у нас?
— Не приходилось.
Замелькали заполненные людьми тротуары, городской транспорт. Всюду, куда ни глянь, тысячи людей. Созинов бывал в Москве часто, но знал ее плохо и, главное, не любил. «Людишки в большинстве — пакостные. Москвичи и есть — москвичи! Нигде их не любят…»
Ночью, засыпая, он внес коррективы в первоначальный свой план. «Пожалуй, ехать сразу в санаторий ни к чему! Сначала — в ЦК. Отвезти документы… А там поглядим! Те меня сами отправят. Может, даже на «Чайке“. А, может, и совсем в другой санаторий. Свой! Четвертого главного управления… Запросто! Курортная карта у меня с собой… Только сначала надо им позвонить. Со Старой площади. Снизу, из бюро пропусков…»
Он не заметил, как подъехали. Скучные пятиэтажные здания — то ли жилые, то ли административные. Грязноватые задворки столичной промышленной зоны. Водитель въехал во двор. Затормозил.
— Вот и дома!
Созинов выбрался из машины, вытащил драгоценную ношу. Мимо вахтера поднялись на второй этаж. Здание строили как жилой дом гостиничного типа: узкие коридоры, лестницы; двери с обеих сторон.
— Сюда… Я сейчас. Чуточку подожди, Пал Михалыч!
Мимо майора–помощника за столом Омельчук, коротко кивнув, не постучавшись, прошел в дверь, замаскированную под шкаф. И тотчас оттуда потянулись старшие офицеры, майоры, подполковники. Не глядя по сторонам, прошли к двери. Через минуту–другую показался Омельчук: