BRONZA / БРОНЗА
Шрифт:
Они уже обагрили друг друга своей кровью, и капли ее, упав на землю, проросли горькими, убивающими дурманом, красными цветами джошуаге. Но ни один из них не желал проиграть в этом смертельном поединке.
Огромная аспидно-глянцевая Змея с ярким фиолетовым узором по спине настороженно приподняла свою плоскую голову. Раздвоенным жалом потрогала горячий воздух. Взгляд ее был так же ядовит, как и она сама. Но не только она почувствовала приближение финала.
Извернувшись, Имару вонзил клыки в горло Сэйрю и в последнем усилии стиснул челюсти. В глазах его угасала жизнь, но не ненависть…» На кровати, в падающем из окна прямоугольнике света,
«…и сказал бог: Прими смерть свою от руки моей! И убил Священного Зверя. Из головы поверженного родился Свет. Из сердца поверженного вышла Тьма. Невинные, чище лепестков лотоса, Близнецы взялись за руки. И сказал тогда бог, разлучая их: по воле моей, отныне обрекаю вас демонами неприкаянными, переселяясь из тела в тело, скитаться в юдоли земной. Нелюбимыми! Плачьте! Кричите! Зовите друг друга! Вам не быть больше вместе… Никогда!
И вошел бог в перламутровые воды Источника Жизни, чтобы смыть с себя кровь Священного Зверя. Его ниспадающие до земли бледно-зеленые волосы расстелились по воде. Водорослями заструившись вниз по Течению Времени.
Совершив омовение, ступил Сэйрю на берег в кровавых одеждах закатного солнца, и склонились пред ним головы братьев и сестер, отдавая ему престол по праву. Чтобы в чертоге небесном явил он им волю свою.
– Иди и принеси мне голову брата, ибо он - Зло!
– сказал бог.
И встал с колен один из Близнецов с сердцем, наполненным мраком, готовый убить брата. Готовый убить в себе свет разума, чтобы Имару, Священный Зверь, не мог возродиться тысячи лет…
На ропот недовольных над головой Дракона сгустились черные тучи его гнева.
– Кто из вас остановил сеющего хаос Имару?! Кто из вас вернул вам, трусы, ваши Царства?!
– грозно спросил Сэйрю. И молчание Десяти Богов было ему ответом…» Книга 12-ти Лун, глава третья
Вернувшись, Имонн нашел Марка крепко спящим, во всяком случае, так ему показалось вначале. «Ну вот, так для него старался, а он дрыхнет…» - слегка обиделся мальчик, ставя ведерко с мороженым на стол. Но тут услышал его стон, увидел до крови закушенную губу и сразу же забыл про свою обиду. Сунулся к нему, попытался разбудить, встряхнув несколько раз за плечи, не смог, и сердцем мальчика завладела тревога.
– Ну, пожалуйста, Марк, просыпайся!
– позвал он жалобно.
А тот продолжал что-то невнятно бормотать, отказываясь от чего-то горячим шепотом испуганного ребенка. Имонн вздохнул. Как же он ненавидел время, когда за Марком приходила тьма.
Однажды он застал Марка, когда тот сидел на полу в душе, обхватив руками колени, запрокинув голову, и вода хлестала его по лицу. Неуверенный, правильно ли поступает, подошел и просто закрыл кран. Вытерев ладонями мокрое лицо, Марк не очень дружелюбно спросил, что ему нужно.
– Ты кричал… Вот здесь, - Имонн прижал дрожащие пальцы к своим вискам, - я слышал твой плачущий голос. Тебе было болезненно одиноко, и ты кричал. Зверем… Раненым зверем. А потом начался снегопад…
– Прости, если напугал тебя, отрок… - отозвался Марк.
– Вокруг меня столько зла… Я просто тону в нем… - он медленно провел рукой по кафелю и поднял на Имонна уставшие глаза.
И видеть эти несчастные, как у потерявшегося щенка, глаза было невыносимо. Опустившись рядом, он порывисто обнял его.
– Идиот! Ты такой идиот!
– выговаривал он Марку.
– Люди сами своей жадной корыстью вызывают к жизни всякую нечисть…
– продолжал он ему выговаривать.
Вцепившись в него, больно стиснув плечи, Марк рыдал, судорожно вздрагивая всем телом, а он ничем не мог помочь, даже разделить его боль. Слезы Марка жгли ему шею, и неясные чувства наполняли мальчишеское сердце. «Если бы только я мог всегда оставаться рядом с тобой… Если бы я мог стать для тебя единственным… Самым дорогим… Тем, о ком, не зная этого, так тоскует твое разорванное надвое сердце… Я бы исцелил все твои раны…» - думал он, стоя возле него на коленях, прижимая к себе его голову. Но все, что Имонн мог, - это защищать Марка во время поединка, превращая свое хрупкое тело в Несокрушимую Броню. Правда, еще… Еще он мог умереть для него, но для них, Переселяющихся, смерть не являлась актом самопожертвования. Лишь вынужденной необходимостью.
– Забудем, что я плакал, - невольно хмурясь, попросил после Марк. Тогда-то они и договорились, что он больше не будет читать его мысли. Имонн снова потряс его за плечи, но безрезультатно. Нарушая запрет, он ментально проник в его сознание, и глаза мальчика испуганно распахнулись. Коротко всхлипнув, ткнулся лицом Марку в грудь и скорчился рядом, захваченный его кошмаром. По комнате расплывался запах ванили. На столе одиноко таяло мороженое.
2 глава
Древний Китай, 9-10 вв. Сон Императора
– Спаси меня, брат! Ну, пожалуйста, Энджун, забери меня домой! Я не пленник! Не пленник… - отчаянно плакал мальчик лет десяти, запертый один, в темноте. Черные волосы длинными спутанными прядями падали на заплаканное лицо. В простой одежде раба, но с золотым обручем на шее, с исхлестанной плетью, вспухшей багровыми рубцами спиной, в колодках, сидел он на полу и плакал от боли и унижения. Но сильнее боли сердце жгла обида.
– Ты же обещал!
Император проснулся, но продолжал лежать с закрытыми глазами. Горький детский плач все еще стоял у него в ушах. Он нахмурил темные, с изломом, брови, и страдальческая складка залегла в уголках губ, делая молодое лицо старше.
«Сон… опять этот сон… Зачем ты снишься мне, Рьюки? Что ты хочешь, чтобы я понял? Зачем возвращаешь меня памятью в прошлое? Я больше не маленький мальчик, и имя… Теперь я ношу другое имя…»
– Я заберу этого принца!
– Низкий, совсем незнакомый голос прозвучал с грубоватой категоричностью.
– Но почему - он? Ему только исполнилось десять… и он совсем не готов к такой судьбе!
– Голос старшего брата был непривычно взволнован, скорее даже расстроен.
Невольно подслушивая разговор, не предназначенный для его ушей, он осторожно выглянул из-за ширмы, на драгоценном черном дереве которой цвели золотые хризантемы и кружились в танце длинноногие цапли. Брат сидел у открытого окна и задумчиво смотрел, как цветущая в саду слива роняет свои белые лепестки.
На подоконнике палевый кот умывал лапой коричневую мордочку. Любимец Энджуна, он «собакой» повсюду ходил за ним. Даже глаза у кота были такими же ярко-голубыми, как у брата. И так же, как у Энджуна (когда тот злился), кошачьи глаза вспыхивали рубиновыми угольками, пугая окружающих. Но брат только смеялся, если кто-нибудь жаловался ему на это маленькое чудовище.
Засмотревшись на кота, он вздрогнул, услышав снова голос брата.
– Я приготовил другого - уже смирившегося со своей участью! Почему же он?
– опять спрашивал Энджун.