Брошенные машины

Между рядами машин располагались ларьки и киоски, где продавали еду и всякую мелочевку. Люди бродили по торговым рядам или сидели на раскладных стульях: читали и разговаривали друг с другом. Среди киосков носились дети. Тут же бродили собаки. Двое мужчин средних лет, похоже, затеяли драку, но никто не обращал на них внимания. Это была вялая драка, ленивая и беззлобная.

Где-то играла музыка. Несколько человек танцевали прямо среди толпы, прижимая к себе партнеров. Были там и такие, кто танцевал в одиночестве: сам по себе или с воображаемым партнером.

— Что-то я не понимаю, — сказала Тапело. — Кто эти люди? Что они здесь делают?

— Они здесь живут, — сказал Павлин. — В вечном передозняке.

Что-то ударилось в бок машины, в дверцу с моей стороны. Маленький мальчик прижался лицом к стеклу. А потом Хендерсон тихо вскрикнула. Еще один мальчик, с ее стороны. Точно такой же, как первый. Одно лицо. Одно лицо, повторенное дважды. Два одинаковых мальчика. Близнецы. И куда ни глянь — та же улыбка, то же безмятежное выражение, тот же застывший взгляд, что и у парня на въезде, — и у этих мальчишек, и у всех остальных.

— Сомнамбулы, — сказал Павлин. — Дешевый порошок. Холодный транс; передозировка плохим «Просветом».

Восприятие обостряется настолько, что сознание «улетает» в другую реальность, не то чтобы оторванную от мира, но так или иначе обособленную.

Мы доехали до заправки, где была мастерская, и улыбающийся механик назвал нам цену за проверку, ремонт и бензин.

— В общем, займись, — сказал Павлин. — Только быстро, ага?

Я заплатила механику, на этот раз настоящими деньгами. Павлин обернулся к нам.

— Беверли. Мы приехали. — Хендерсон ничего не сказала, она просто взглянула на Павлина, и тот, подождав еще пару секунд, добавил: — Можно пока погулять. — Он повернулся обратно к Тапело. — Девочка, сколько время?

— Время? Да, время. Марлин…

Я передала Тапело ее сумку. Она достала часы.

— Два часа. Самое начало третьего.

— Нет, — сказал Павлин. — Мне надо точно.

— Четыре минуты третьего.

— Еще точнее.

— Два часа, четыре минуты и двадцать пять секунд.

— Хорошо.

В первый раз за последний месяц мы узнали точное время. Это было так странно — и больно. Как будто мне ткнули иголкой в лицо.

— Хорошо, — повторил Павлин. — Два часа, четыре минуты и сколько теперь секунд?

— Тридцать семь.

— Хорошо.

— Тридцать восемь, тридцать девять…

Павлин взял свою сумку, достал аптечку и бутылку воды. Принял капсулу «Просвета», запил ее водой.

— Пусть нам будет хорошо. — Он бросил аптечку к нам на заднее сиденье. — Не пропустите дневной прием.

— А вы мне не дадите немножко денег? — спросила Тапело.

— Да без проблем, — сказал Павлин.

Я дала девочке деньги. Она посмотрела на них и сказала:

— Это все?

— Это все, — сказал Павлин.

— Но ты пока не собираешься нас бросать?

— Кого — вас?

— Ну, ты же сказал, что если получишь, что хочешь, то сразу уедешь куда-нибудь далеко, бросишь нас. То есть всех нас.

— Да я тебя даже не знаю, девочка. Я не знаю, кто ты.

— Я знаю, да. Но ведь ты не уйдешь?

— Ну, когда-нибудь точно уйду, — сказал Павлин.

— Ага, понятно, — сказала Тапело. — Когда-нибудь.

Павлин открыл свою дверцу.

— Ладно, давайте пока погуляем. Но только недолго. Всем ясно? — сказал он, выходя из машины.

— Ясно-ясно, — сказала Тапело. Павлин наклонился к моему окну.

— Марлин, ты останешься здесь. Будешь присматривать за машиной и за чемоданчиком.

— Хорошо.

Водительскую дверцу заклинило, так что Тапело перелезла через сиденья и выбралась из машины с пассажирской стороны. Павлин направился к главному зданию, а Тапело пошла к киоскам.

Мы остались вдвоем с Хендерсон. В напряженном молчании.

— Ну ладно, — сказала я наконец.

— Выпусти меня, — сказала Хендерсон.

— Что?

— Дай мне выйти.

— А, да.

Ее дверцу тоже заклинило, и мне пришлось выбраться из машины, чтобы Хендерсон смогла выйти наружу. Она взяла с собой чемоданчик и свою сумку.

— Что будем делать? Куда пойдем? — спросила я. Хендерсон как будто меня и не слышала. Она подошла к механику, который уже поднял капот и занялся нашим двигателем.

— Где здесь туалет?

Механик посмотрел на нее и ничего не сказал.

— Где туалет?

Механик ткнул пальцем куда-то в сторону, и Хендерсон пошла туда.

Я нагнулась, наполовину забравшись в машину, чтобы собрать с сиденья и с пола оставшиеся осколки. Стекло разбилось крошечными кубиками, и мне казалось, что я подбираю бриллианты — драгоценные камни, что приносят несчастье. Какая я все-таки дура. Это надо же было сотворить такую глупость.

Я порезала палец, до крови.

Взяла свою сумку и выбралась из машины.

Машина выглядела неважно: стекло разбито, кузов помят, белая краска местами содрана с обоих боков. Механик уже занимался водительской дверцей. Он посмотрел на меня. Что-то тихонько насвистывал себе под нос и улыбался каким-то своим мыслям. Была еще только середина дня, а я уже так устала, как будто сейчас была ночь.

— Здесь есть где-нибудь телефон? — спросила я. Механик тупо уставился на меня.

— Ага. Но связь только с той стороной.

— С той стороной?

Сперва я подумала — я действительно так подумала, — что он имеет в виду потусторонний мир, что тут есть телефон для связи с мертвыми, но нет, нет. Механик смотрел на шоссе и на здания с той стороны от дороги.

— А внешней линии нет?

— Есть, но она не работает.

Он вновь поднял молоток, которым стучал по погнутой дверце.

— А вы здесь давно? — спросила я.

— В каком смысле?

— Вы давно тут работаете?

Кажется, он растерялся.

— Не знаю, мадам.

— Вы не знаете?

— У меня нет замены.

— Что?

— У меня нет такого стекла, на замену. Поставить вам временную заслонку?

— Да, поставьте, — сказала я.

Рядом с мастерской была небольшая лужайка, огороженная низкой кирпичной стеной. Я достала из сумки аптечку, бутылку с водой и пошла туда. Села на ограждение. Механик работал. Какое-то время я наблюдала за ним. Где-то играла музыка; наверное, здесь повсюду стояли громкоговорители. Мягкий механический ритм без мелодии, чтобы там не поселилась болезнь.