Брусилов

— Э, старый упрямец! — ставил точку наиболее решительный и безнадежно махал рукой. — Уговаривать его«— зря потраченное время, господа.

А Алексей Алексеевич, отходя ко сну, с трудом стаскивая с больной ноги кавказский сапожок, говорил жене со слабой улыбкой:

— Они думают, что я продался... И это бывшие мои друзья... мои подчиненные, которым я доверял!.. Мне это очень больно... но иначе, верь мне, поступить я не могу, хотя бы это стоило жизни...

Надежда Васильевна придвигалась к мужу и молча брала его за руку. Губы ее дрожали, глаза делались влажными.

— Скитаться за границей в роли эмигранта я не могу...

Он выпрямлялся и презрительно, вздернув голову, как говорил с командиром, позабывшим воинскую честь, вскрикивал:

— Не считал, не считаю для себя возможным и достойным.

V

И наконец настал его час. В 1920 году, когда родине угрожала опасность новой интервенции, Брусилов выступил со всей присущей ему прямотой и искренностью в печати. Он обратился с письмом к народу и с воззванием к бывшим офицерам.

«В этот критический исторический момент нашей народной жизни,— писал он,— мы, ваши старые боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности к родине и взываем к вам с настоятельной просьбой... добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию на фронт или в тыл, куда бы правительство советской рабоче-крестьянской России вас ни назначило, и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть, и тогда наши потомки будут нас справедливо проклинать я правильно обвинять за то, что мы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свой родной русский народ и загубили свою матушку Россию».

Воззвание сыграло свою роль. Значительная часть офицерства пошла регистрироваться в Красную Армию.

Назначенный председателем Особого совещания при главнокомандующем всеми вооруженными силами республики, Брусилов отдал все свои знания делу разгрома врага.

Он был снова на коне.

VI

Игорь Смолич встретился с Алексеем Алексеевичем после долгой разлуки в те дни, когда Брусилов напечатал свое обращение к офицерам старой русской армии. Игорь приехал в Москву из штаба Фрунзе с докладом.

Брусилов встретил своего бывшего любимца адъютанта так, точно между теми далекими месяцами, когда они расстались в штабе фронта, и сегодняшним днем не прошел огненный рубеж. Алексей Алексеевич поднял светлые глаза, они остановились на лице Игоря и тотчас признали его, обняли его окрепшее мускулистое тело, широкие, развернувшиеся плечи, обласкали заросшее рыжеватой бородкой погрубевшее лицо, обожженное огнем и южным солнцем, проникли в тайники его души и нашли все так, как ожидали,— в должном порядке.

Игорь изложил причины своего приезда. Брусилов выслушал его внимательно. И только закончив деловой разговор, поднялся и по старой привычке притянул к себе Игоря левой рукою за плечо, поцеловал в губы.

— Я тебе всегда верил,— сказал он строго. — Здравствуй.— В глазах его затеплился ласковый свет.— А ты перегнал меня?.. Ты с гражданского фронта... этот порог я не сумел осилить... хотя его надо, надо перейти, чтобы заслужить право называться русским.

Он держал в своей мягкой, старческой ладони широкую руку Игоря.

— Хорошая стала рука, — сказал он и тотчас с былою бодростью: — Вот разделаемся с поляками. На это а еще пригожусь!

После долгого деловитого дня Игорь сидел у Брусилова в Мансуровском переулке, Надежда Васильевна накормила его скромным обедом.

По-новому предстал перед Смоличем Алексей Алексеевич. Игорь смотрел на него с чувством сыновней гордости и изумления. Для Игоря весь путь войны был путем отречения от былых верований, обольщений, надежд, представлений о мире и людях, о долге и чести. А вот сидит перед ним этот крылатый старик и точно бы неизменно утверждается в своем, в своей вере и любви к родине.

— События последних лет с неумолимой очевидностью свидетельствуют о том, что народ, одушевленный мечтою о справедливости и счастье, непобедим, — убежденно говорил Алексей Алексеевич. — Босой, голодный, безоружный, он стоит перед закованным в броню врагом и побеждает его. И что самое важное и дорогое,— добавлял Брусилов, похлопывая рукою по столу, — так это то, что у такого народа всегда находятся верные слуги, ведущие его к победе... хотя имеются и Эверты,— добавил он, помолчав, брезгливо сжав губы.— Но им теперь не разгуляться... Нет!

0н явно стал не в духе и замолчал. Надежда Васильевна попыталась поддержать разговор. Она заговорила о поляках.

— Я их так хорошо знаю по Варшаве, Они полны самомнения... эти люди.

— Ты знаешь варшавских панов,— перебил ее неожиданно строго Алексей Алексеевич,— они всегда были дрянью! Они позволяют себе свой народ называть «быдлом». По сути дела,— обратился Брусилов к Игорю,— не поляки, не польский народ хочет войны с нами. Это паны... играющие на руку немцам. Мы их побьем, Бог даст... но помни о немцах. Мне уже не доведется...

Он смотрел на Смолича с нескрываемым удовольствием.

— Давай считать, сколько нас осталось верных... Ион стал называть имена и загибать пальцы.

И внезапно, вне связи с предыдущим, после короткого молчания, Алексей Алексеевич спросил:

— А сын, Алеша?.. а жена?.. Любовь Прокофьевна, если не изменяет память?

Игорь невольно благодарно улыбнулся, и сердце его до краев наполнилось теплом. Он привык издавна к таким неожиданным, прямым и открытым вопросам Брусилова. Им всегда предшествовала заботливая и вовсе не случайная, отеческая мысль о человеке, к которому обращен вопрос.

— Сын растет, здравствует,— ответил Игорь со свойственной ему шутливостью, когда речь касалась близких, очень ему дорогих и он боялся выдать словами свое чувство.— Жена лицедействует в Александринке... неукоснительно участвует в летучих спектаклях... провожает идущих к нам на пополнение красноармейцев... Играет им Оль-Оль в «Днях нашей жизни»...

И уже отнюдь не наигранным веселым блеском загорелись рыжие точки в глазах Игоря.

Алексей Алексеевич сдвинул брови, припоминая, что это за пьеса такая «Дни нашей жизни». Ответная улыбка шевельнула его усы: