Бруски. Книга II

– Растолстею? Растолстел один такой, – смеясь отвечала Улька и брызгала холодной водой ему за ворот рубашки. – Вот взбредет опять что-нибудь в голову, и пошел хмуриться.

– Нет, уж пет… будет… наелся.

И ему показалось – он нашел то, что ему надо: у него есть Улька – жена, которая скоро будет матерью и которую он любит, у него есть квартирка, он получает жалованье, и главное – у него есть спокойствие.

Но как-то раз Сивашев, ведя под руку заведующего клубом, сам пришел в бондарку.

– Вот этот, – сказал он, показывая на Кирилла. – Ему кто-то не тот гвоздь в голову вбил. Так ты его оборудуй: мякину из головы повытряси и предоставь мне его чистеньким.

В тот же вечер Кирилла утянули в клуб, усадили в кружок по политэкономии…

– А-а, – встретила его Маша. – Притащили вас, притащили? Ну, теперь держитесь. Здравствуйте, товарищ Ждаркин.

Кирилл во второй раз почувствовал, какие цепкие пальцы у Маши.

И сейчас, сидя за столом против Никиты Гурьянова, он вспоминал слова Сивашева о деревне и заводе, глядя на то, как Никита грязными пальцами с длинными загнутыми ногтями таскает из тарелки помидоры себе в рот, думал:

«Вот она, наша матушка-деревня: вилки лежат рядом, а он пальцами, – и усмехнулся. – Подмечаю уже? А ведь сам недавно оттуда… И в самом деле, почему бы ему вилкой не есть? И руки бы вымыл. Вон вода… в тазу».

Никита ел жадно, чавкал, у него булькало в носу, как у голодной лошади. Он ел и думал, как ему натравить Кирилла на Плакущева.

– Живете вы – ой, гожа, – начал он, – не жнете, не сеете, а зернышко клюете.

– А кто вам не велит так жить? Советская власть и вам советует жить в чистоте и без тараканов.

– Ху-ху! – заржал Никита. – Ты уж совсем в ту сторону качнулся. Советует? Мало советовать – ты устрой. А-а. А она, советская-то власть, нэпу давным-давно объявила: вот, слышь, тебе, мужичок, отдушина. А она, нэпа-то, с лапой оказалась – давай только.

– Чудак… Ты не обижайся, Никита Семенович, – спохватился Кирилл, видя, что Никита на слово «чудак» зло моргнул.

– По дружбе не обижусь – валяй. Теперь я поел. А то утрось ко мне ваш сторож пристал, а я голодный. Ну, отчего, отчего плохо живем? – Никита сунулся грудью на стол. – Отчего?

Кирилл подумал и то, что эти дни носил в себе, выложил перед Никитой:

– Вот отчего: две дороги есть у мужика. Первая дорога – это была моя дорога, в одиночку. Я на этой дороге больно спотыкнулся. Вторая дорога – это дорога Степана Огнева.

– И Степан спотыкнулся, – возразил Никита и почувствовал, как у него под столом задрожали ноги. – Вот и нет дорог. Без дороги, а вроде в лесу глухом. Кругом куриная слепота.

– Нет, погоди, не торопись. По первой дороге можно бегом бежать, только не всем, а вот таким, как ты, и то до поры, до времени, да ежели можно будет продать и купить землицу. Этого у нас нет да и не будет. Стало быть, первая дорога никудышная: дышать на ней трудно. Значит, ставь тут крест, – Кирилл крест-накрест провел по столу пальцем.

– А вторую давным-давно перекрестили, – победоносно заявил Никита.

– Нет, не перекрестили. По второй дороге, придет время, и ты побежишь.

– Ху-ху! – Никита заржал и, вскочив из-за стола, обежал его кругом. – Ульяна! Ты своего мужика спрыскивай, а то он… – и смолк, видя сердитые глаза Ульки. – Да вы, пес вас возьми, оба в коммунисты полезли. Ну, ну. Давай, давай дальше. Это и я вооружусь… – он засучил рукава, будто собираясь с Кириллом на кулачки.

Они долго спорили. Никита горячился, надувал губы, выбрасывал поток перепутанных слов, вскакивал из-за стола, кружился петухом, налетал на Кирилла, а Кирилл исподволь наступал, улыбаясь, забирал Никиту, как удав кролика, и Никита не выдержал.

– Ну, кажи, кажи, как рабочему живется. Кажи. Ему труднее нас? Ты мне песенки-то не пой с улыбочкой. Ишь, улыбочку здесь приобрел, квартирку, чаек да леденец. Ты вот кажи мне, где рабочий страдает? Кому супротив нашего труднее? – и, наискось накинув пиджачишко, он первым вылетел на улицу.

6

Цементный завод «Большевик» дымил, вырисовываясь на синем небе черными губами труб. Дым поднимался, перекидывался через Волгу и уходил в даль степей. Над заводом дрожала прозрачная пыль. Вправо на горе рабочие, белые, как мучники, ломали мел, оттуда бежали вагонетки, опрокидывались у завода и, повизгивая, катили пустые обратно, мелькая над постройками. Прямо за дорогой высилась бондарка – из бондарки слышался визг пил, струилась легкая древесная пыльца, напоминая Никите гумно во время молотьбы хлеба. За бондаркой, налезая и давя ее, выделялись еще корпуса – длинные, широкие, с железными крышами. Из корпуса, что тянулся вдоль берега Волги, рабочие катили на пристань цементные бочки, оттуда же бежали темно-серые вагонетки, похожие на простые крестьянские кошелки. И весь завод – в грохоте, скованный кабелями, рельсами, – дрожал, как огромное живое существо.

Кирилл ощущал мощь завода и подходил к нему с легким волнением, которое старался сдержать, скрыть от Никиты, но все равно волновался, как крестьянин, показывающий только что купленную им лошадь… Никита же сосредоточился совсем на другом. Заметя, как с Волги от плотов грузчики выволакивают бревна и складывают их на берегу в яруса, он, морща лоб, соображал:

«Хорошо бы десятка два на конюшню спереть. Чай, воруют. Вот и ладно бы нашармака купить… Не продадут, псы… Своим продают. А уж, чай, где не воровать? Ночью взял вон да бережком и отволок в сторону парочку, а там на телегу их – и пошел в гору».

Так же спокойно, думая, главным образом о том, как и что из заводского имущества можно было бы приспособить в своем хозяйстве, он пересек двор и Еошел в машинное отделение.

В машинном отделении Сивашева еще не было, и объяснения стал давать Кирилл.

– Вот эти машины – в них девять тысяч лошадиных сил, – начал он, желая поразить Никиту, но, заметив на лице у того насмешливую, недоверчивую улыбку, продолжал с меньшим жаром: – Они и двигают весь завод.

– Это ты зря, Кирилл Сенафонтыч. Зря слепых на бревна наводишь, – с достоинством произнес Никита. – Может, то и правда – лампочки от них горят, а чтобы завод двигать – это ты зря… Убей – не поверю.

Кирилл, чтоб не сказать ему чего-нибудь грубого, засмеялся, повел его дальше.

Они побывали на карьере, в механической мастерской. Кирилл показал Никите то место, где сваливается мел, и как мел и глина перерабатываются в бассейне, перетираются в баках. Никиту ничто не поражало. Его всюду встречали рабочие и с криком, обращенным к Кириллу: «А, земляка приволок!» – хлопали по плечу, стараясь провести в цехе по безопасному месту. Никита чувствовал себя в центре внимания. Это ему нравилось. Он надулся, старался шагать тверже, заявляя, что если бы на пашню послать рабочих за бороздой ходить – тогда бы ног таскать не стали, и не замечал, как ему вслед долго смотрели рабочие и, покачивая головой, тихо говорили:

– Вот так уродина!..

Кириллу, потерявшему надежду чем-либо удивить Никиту, под конец стало с ним тоскливо, и он с легкой досадой повел Никиту по остальным цехам, объясняя ему то или иное нехотя, на бегу. Они подошли к последнему корпусу, где обжигался цемент, и Кирилл обрадовался уже тому, что это последний корпус. В корпус они попали сверху. Вдоль корпуса в сумраке вращались длинные и широкие, в рост человека, четыре печи. От них пахнуло легким жаром.

– Тепло, – сказал Никита и чуть-чуть удивился тому, как это такие махины вертятся на весу. – Кто их вертит? – спросил он.