Бруски. Том 1

Потом свадьбам потерялся счет. Широковцы словно проголодались – гуляли из двора во двор, путались криулинские с заовраженскими, заовраженские с бурдяшинскими, бурдяшинские с Никольскими, Никольские с широковскими, широковские с алаевскими. И улицы Широкого Буерака с утра и до позднего вечера гремели песнями, драками, плачем, пылали по вечерам кострами. Под оврагом у церкви чуть не замерз Шлёнка, а Николай Пырякин чуть не вырвал бороду Чижику, у Митьки же Спирина баба связалась с молодым парнем. Боймя бил при всем честном народе Митька свою бабу. А по утрам к Шумкину роднику сбегались охрипшие, измятые бабы, второпях черпали воду, смеялись:

– Печку некому истопить…

– Сбесились, – говорил дедушка Катай. – Это непременно перед войной. Вот народят, а потом война…

– Эх, ну! Когда народят, ну, тогда пускай война! – кричал Никита Гурьянов.

5

И вот сегодня, пройдя лед у Шумкина родника, Яшка, крепко прижимая к себе Стешку, сказал:

– Завтра сватов, Стешка, жди.

Только и сказал, да еще крепко поцеловал у бань.

А сейчас уже вечер – лежит Стешка на полатях, думает о вчерашних словах Яшки, шепчет;

– Ах, Яшутка, – и дрожит у ней шепот, – какой ты, правда, чудной… а?

А мать возится у печки, о горшки ухватом стучит, ужин готовит. Вот уже стол накрыла, обратно в чулан вернулась, стучит в чулане половником о край горшка. Отец с кровати поднялся, спину расправил, в окно глянул:

– Нонче, видно, опять мороз, а у нас хворостишко к концу.

Не помолясь, сел за стол. В углу затрещал сверчок.

– Вот к счастью затрещал, – серьезно из чулана говорит мать.

– Натрещит он тебе, – отвечает Степан. – Кой год трещит, а все на серых щах сидим.

– Стешка! Иди! – зовет мать, ставя на стол блюдо со щами.

– Не хочу.

– Что ты, касатка, аль нездоровится? Иди, щи-то какие нонче хорошие!

– Надо бы лучше! – мрачно улыбаясь, произносит Огнев.

Не пошла Стешка. С полатей смотрела, как нехотя хлебал отец серые щи, слушала, как трещит в углу сверчок, как под окнами мычит Жданка-талица. Сергей, брат, по осени на корову деньги прислал. Не купил Степан коровы – купил телку. Вот скоро теленочка принесет телка, потому и Жданкой назвали.

– Мама! – позвала Стешка да так громко, что сама перепугалась. – Жданка мычит.

– Ну, и что же?… Пускай мычит.

– «Пускай мычит»… Чай, жалко, – и сама не знает почему, от обиды ли – ну разве можно в такой час сидеть и есть за столом? – или просто от ожиданья, у нее навернулись слезы.

– Ты что, матушка? – Груша даже привстала и подошла к полатям.

– Так вот, – Степан положил ложку на блюдо, обтер рукой бороду и усы. – Сваты нонче к нам…

Груша вскинула глаза на Стешку, блеснули они молодостью, и снова перевела измученный взгляд на Степана.

– Кто это?

– Чухляв.

– Ой! – вскрикнула мать.

– Яков мне говорил… давеча. Да не знай как…

Мать и отец долго молча сидели перед остывшими серыми щами. Стешка тихо сползла с полатей, ушла в переднюю комнатку, уткнулась лбом в холодное стекло.

Кто-то стукнул калиткой.

– Убирай, идут! – проговорил Степан.

Стешка дрогнула. Груша засуетилась. Но не успела она и блюдо снести в чулан, как заскрипела, отворилась дверь и вместе с клубами морозного тумана в избу вошли сватья. Впереди всех Маркел Быков – брат Клуни, за Маркелом двоюродный брат Яшки – Петька Кудеяров, его жена Анчурка Кудеярова, потом бабы, старухи.

– Здорово живете! – чуть впригнус заговорил Маркел, сдирая с широкой бороды и усов сосульки. – Принимать будете?

– Не с плохим пришли? Если так, то здорово, Маркел Петрович! – чуть-чуть смеясь, ответил Огнев, зная, что Маркелу Быкову сватовство такое не по нутру и уж если он пришел, то пришел, видимо, по настоянию Клуни и Яшки.

– Согласны, не с плохим. Этак, что ль? – Маркел повернулся к своим. – Байте… Не с плохим, стало быть?

– Не с плохим, так проходите, – вмешалась Груша. – Будьте гостями дорогими.

Тронулись в переднюю комнату. В избе запахло овчинами, обдало принесенным с улицы морозцем. Стешка юркнула от окна за голландскую печку, а мать внесла лампу. От лампы по стенам забегали тени, зашумели, скрываясь в трещины, тараканы.

Гости расселись. Маркел и остроносая Елена Спирина сели под матицу, и этим уже сказано было, зачем пришли.

Тогда по улицам застучали калитки, заскрипели в крестьянских избах двери, и вскоре в избу Степана натолкались сваты со стороны Стешки. Пришел брат Груши – печник, забулдыга Егор Куваев, с женой, Николай Пырякин, Катя, пришли матушка с батюшкой. Стешка матушке доводится крестницей. Последним в избу вошел дедушка Катай – он крестный отец и крестницу без своего ведома запретил выдавать замуж, а когда узнал, что Стешку сватает Яшка Чухляв, он, несмотря ни на какие уговоры домашних, ушел к Огневым.

– Мы ща повоюем, – говорил он, напяливая полушубок.

Вновь расселись. Поп Харлампий сел ближе к печке, тряхнув маленькой косенкой, матушка – рядом, поджала губы сковородником.

– Та-а-а-ак, стало быть, – разгладив бороду, начал Маркел, – начинать, стало быть? Как начинать-то? Дело такое – не частое. Ну, так, стало быть, у вас товар… у нас…

– Это старо… отошло, – вмешался Николай Пырякин.

– А-а-а, – Маркел встрепенулся. – Ну, стало быть, по декреции начнем… И это могем… Не знай, какая девчонка? Ну-ка, толкните ее легонько.

– А жениха? Жениха давайте! – вмешалась Катя и покраснела от непривычного дела.

– Жених нам доверие дал.

– Дайте уполномоченного.

– Та-а-ак. Мы и есть уполномоченные. – Маркел Быков погладил бородку. – Кладку-то с вас, что ль, брать?

– Ой! – вскричала матушка. – Чай, с вас… заведено.

– Старинку-то надо забывать, – протянул Маркел, все так же улыбаясь. – Это в старинку велось – с жениха брать, а теперь надо какой-то переворот сделать.

Сватья засмеялись. Переворот и тут хочет Маркел Быков-устраивать… Ну, башка!..

– Как же, – продолжал Маркел, – чай, она за человека идет.

– Ну, Степан, – матушка толкнула Огнева. – Чего же ты?

– Валяйте. Я вот… Да ведь у нас главный-то дедушка Вавил, вот он пускай, – Степан положил обе ладони на плечи Катаю.

– Ну, ладно, – вступил Катай. – Давайте счеты.

– Счеты-то не знай что скажут, – запротестовал Маркел. – Ты вот что: допрежь от невесты приданое какое?