Брут

— Катенька, — сказала мама, — будь хорошей, девчушка. Я тебя не отдам.

— Кому ты меня не отдашь? — спросила Катя. — И где папа?

А потом уже только смотрела, как рушатся бревна. Ей казалось, что это выглядит так, как если бы какой-нибудь великан топил громадную печку и подкладывал целые избы сразу. И еще подбрасывал в огонь балки.

— Мама, — сказала девочка, — есть у великанов печки? И пекут великаны пироги?

В это время они уже стояли на сельской площади, и много детей плакало. Катенька узнавала их по плачу: вот так хнычет Пепик Вейвода, так пищит Марженка Вострых, а так всхлипывает Франта Попел. Она узнала их всех, и на глазах у нее выступили слезы.

— Вот видишь, мама, все детишки плачут, — она всхлипнула, — а я не плачу.

Катя хотела сказать что-то еще, но уже не успела, потому что пришел большой дядя в сапогах и приплюснутой фуражке, взял Катеньку на руки и сказал маме по-немецки:

— Можете быть уверены, что ваш ребенок будет на образцовом попечении. Ни о чем не беспокойтесь. Для волнения нет никаких оснований. И не говорите, пожалуйста, ничего такого, о чем бы вы завтра могли пожалеть.

А мама кричала ей вслед на всю зардевшуюся деревенскую площадь:

— Катенька, не плачь, Катенька, мамочка сейчас придет. Будь послушной, Катенька!

— Мамочка! — кричала Катя, из глаз которой внезапно хлынуло так много слез, что было просто непонятно, откуда у такой маленькой девочки их столько взялось. — Мамочка, почему же ты стоишь? Я ведь всегда ходила за тобой повсюду, куда бы ты ни шла. Почему же ты не идешь за мной?

Раскаленные бревна потрескивали сухим треском старого, хорошо просохшего дерева. Где-то тронулся с места автомобиль, в недалеком лесу проснулись птицы и немного испуганно пощебетали, пока не договорились между собой, что люди опять чего-то натворили и что птиц это не касается.

Красный отсвет пожара на небе серел, ночные зори вновь погасли, и оказалось, что наверху ничего не произошло. Большие ясные звезды мерцали привычным спокойным светом. Среди них было и наше маленькое солнце, которое в эту ночь дежурило на другом полушарии, а пока перекочевало на наше — уже все кончилось.

Вскоре после полуночи расстрелянных мужчин втайне отвезли в овраг за сторожкой лесника и засыпали рыхлой лесной землей, легко набиравшейся на лопаты. Сверху землю полили известью, и овраг выглядел, словно в него летом нападал снег.

Через час после этого на шести больших грузовых «Штейерах» увезли женщин. Как было объявлено — «в неизвестном направлении!» Женщины сидели на деревянных скамейках по восьми. Все были в платочках, только две в шляпках: жена учителя и старая пани Трайцова из трактира. Больше всех кричали мамы, каждая звала своих. Но разве дети могли их услышать, раз они звали всех сразу, перебивая друг дружку? Не зови эти мамы Марженку, Катенька, быть может, услыхала бы свою; но Марженок было шесть, и никто уже не мог в этом разобраться, даже сам оберштурмбанфюрер и два его унтер-шарфюрера.

Дети остались на площади в кучке, костлявая сестра принесла им по стакану молока. Их было двадцать семь: шесть Марженок, пять Гонзиков, четыре Зденки, три Пепика, остальных — по двое. И только одна Катя.

— Марженка, — сказала Катя своей лучшей подружке, узнав ту по плачу, — хватит тебе реветь, Маржена. Наши мамы только подъедут в город и к обеду вернутся обратно.

— Сама знаю, дурочка, — сказала Марженка, теперь уже только потягивая носом. — Катенька, а ваш дом тоже сгорел?

— Наш сгорел сразу после старосты! — сказала Катя с гордостью, хотя начало пожара проспала. — Знаешь, Маржа, я видела маленькую кошечку, и она была вся рыжая-прерыжая.

— А почему наши мамы поехали все вместе, — спросила Марженка.

— Наверно так сговорились, — ответила Катя. — Наверно они нам что-нибудь привезут, а потом раздадут всем сразу. Что бы ты хотела, Марженка?

— Я бы хотела пряничное сердце и красные туфельки.

— А я комнатку с буфетиком, — сказала Катя. — И пописить. Я сбегаю под березки и сразу вернусь.

Но едва она успела забежать в чащу, как приехало два «Мерседеса» с пуленепробиваемыми стеклами. Один большой начальник принял рапорт, второй начальник ковырнул стеком догорающее бревно, а третий — по-видимому самый большой начальник — сказал нетерпеливо:

— Was machen denn noch die Kinder hier? Die sollten zuerst weggeschaft werden? [14]

Большому начальству достаточно сказать только раз. Сразу же подъехал еще один «Штейер», откинул деревянную подножку и двадцать шесть детей поспешно забрались в кузов. Теперь уже плакали только самые старшие. Младшим нравилось, что они поедут на машине, к тому же такой большой, что в нее надо лезть по лесенке. Они потихоньку радовались; даже те, у кого урчало в животике, сразу забыли об этом. Дети уселись под огромным зеленым брезентом и костлявая сестра коротко осветила их фонариком.

14

Что еще делают эти дети здесь? Их надо было отправить в первую очередь! (нем.)

— Куда это опять подевалась эта дуреха Катя? — подумала про себя Марженка, но не сказала ничего, потому что не знала кому…

Катя присела в березовой рощице, а когда ей уже больше не хотелось, легла на мягонькую травку и заснула. Снился ей удивительный сон: будто приехал большой грузовик, и из него вышел маленький желтенький цыпленок.

— Можно я поеду с вами, цыпленок? — сказала Катенька. — Или это машина только для цыплят?

— Мы привезли вам яички, — сказал цыпленок, — и все раскрашены по-разному. У нас есть для вас пасхальные яйца, рождественские яйца, а также яйца на троицын день. Так что выбирайте, тетушка!

— Я хочу зеленое, пасхальное, — выбрала Катя.

Но с машины скатилось черное, что на троицын день, а от него шли красные искорки, огоньки и пламешки.

— Я знаю, вы дети огня. Здравствуйте! — сказала Катя.

Вскоре она проснулась. Сон от нее уже ушел, ночь же только собиралась уходить; босая, она тихонько прогуливалась между березками в шали из черного шелка, звеня монистами, как молодая цыганка.

А так как березы серебряные и светятся даже в темноте, то ни с одной из них ночь не столкнулась. Только похитила у каждой по кусочку белой коры и надела на себя, словно мантилью. И с этого мгновения стала рассветом…

Катенька стояла и смотрела, затем с удовольствием потянулась, зевнула и умыла себе росой носик, потому что чересчур много воды она никогда не любила.

«Еще видно краешек луны, — сказала она себе, — и уже кусочек солнца тоже. Сегодня будет хорошая погода.»