Брюсов

ДИПЛОМ № 21082

Предъявитель сего, Уалерий Иаковлевич Брюсов, вероисповедания православного, из мешан, по весьма удовлетворительномвыдержании в Московском Университете, в 1894 – 1895 годах, полукурсового испытания и по зачете определенного Уставом числа полугодий на Историко-Филологическом Факультете означенного Университета подвергался испытанию в Историко-филологической Испытательной Комиссии при императорском Московском Университете в апреле и в мае месяцах 1899 года, при чем оказал следующие успехи

1) по сочинению весьма удовлетворительно; 2) по письменным ответам: по русской истории весьма удовлетворительно; по всеобщей истории весьма удовлетворительно; 3) по устным ответам: по греческому языку удовлетворительно, по латинскому языку весьма удовлетворительно, по русской истории весьма удовлетворительно, по новой истории весьма удовлетворительно, по истории церкви весьма удовлетворительно, по истории славянских народов весьма удовлетворительно, по истории новой философии весьма удовлетворительно.

По сему на основании ст. 81 Общего Устава императорских Российских Университетов 23 августа 1884 года, г. Брюсов, в заседании Историко-филологической Испытательной Комиссии 31 мая 1899 года, удостоен диплома первой степени, со всеми правами и преимуществами, поименованными в ст. 92 Устава и в V п. высочайше утвержденного в 23 день августа 1884 г. мнения Государственного Совета. В удостоверение сего и дан сей диплом г. Брюсову, за надлежащею подписью и с приложением печати Управления Московского Учебного Округа. Город Москва. Сентября 7 дня 1899 года.

Попечитель Московского Учебного Округа П. Некрасов.

Председатель Историко-филологической Испытательной Комиссии П. Никитин. Правитель Канцелярии П. Богданов (ОР РГБ).

В университете я провел пять лет, один год лишний, потому что был я и на отделении классической филологии, которое потом переменил на отделение историческое. Кроме классиков, я более специально занимался в университете философией, и мое «зачетное сочинение» было написано на тему «Теория познания у Лейбница». Лейбниц стал моим любимейшим философом после того, как я разочаровался в Спинозе. О Лейбнице я прочел груды книг, что, впрочем, не помешало проф. Л.М. Лопатину оценить мою работу довольно скромно: «вполне удовлетворительно». Если же спросить, какие знания вынес я из университета, ответ будет не слишком пространный. Под руководством того же Лопатина я достаточно хорошо изучил философию критицизма (Кант и некоторые его последователи). Проф. Герье заставилменя изучить историю великой революции и внимательно вникнуть в вопросы древней римской историографии и в критику первой декады Ливия. Незабвенный Ключевский и меня увлекал своим изложением некоторых периодов русской истории, но настоящего знания я из его лекций не вынес (разумеется, не по его вине). Проф. П. Г. Виноградов позволил мне совершенно формально отнестись к предметам, которые он читал: истории Греции и истории средних веков. Много блистательных, а порой и прямо гениальных соображений довелось мне слышать на семинариях Ф. Е. Корша… Это, кажется, и все (Автобиография. С. 108).

Более или менее «специально» я занимался в университете первыми веками Римской истории, Салической правдой, русскими начальными летописями, эпохой царя Алексея Михайловича, Великой французской революцией. Вместе с тем тоже более или менее «специально» я занимался историей философии… Немало времени отдал я на изучение Канта и вообще немецкой «идеалистической» философии – вплоть до Фихте и Шопенгауэра. <…>

В юности моим любимым предметом была математика <…> Кроме тех «наук», которые нам преподавали в «средней школе», я изучил позднее аналитическую геометрию, ознакомился с «высшим анализом», заглядывал в учебники «теории чисел», «теории вероятностей», «начертательной геометрии», читал Лобачевского, вообще много интересовался «воображаемой геометрией» и «пангеометрией», пытался вникнуть в идеи Кантора и т.д., и т.д. Но все это было именно «беглым знакомством»: специально математики я не изучал и ее не знаю (Чем я интересовался. Неопубликованный набросок. ОР РГБ).

Вы не любите городской весны, а моим раздумьям она ближе, чем грязь в деревне и голые сучья обесснеженного леса Мы мало наблюдаем город, мы в нем только живем и почему-то называем природой только дорожки в саду, словно не природа камни тротуаров, узкие дали улиц и светлое небо с очертаньями крыш. Когда-нибудь город будет таким, как я мечтаю, в дни отдаленные, в дни жизни, преисполненной восторгом. Тогда найдут и узнают всю красоту телеграфных проволок, стройных стен и железных решеток.

<…> Был я на днях опять в Петербурге [93] , опять видел много поэтов, очень много, слушал сплетни, тоже много. Поэты почему-то ненавидят один другого. Для меня непонятно, как возможно поэзию одного любить, другого отрицать совсем, поклоняться Тютчеву и смеяться над Некрасовым, или наоборот, говорить, что Фет бессмыслен. Не понимать – мне страшно и горько. Ведь тот, кто писал, любил это, – почему же я не могу любить. Осуждая, тем самым мы ограничиваем свою душу (Письмо к И. А. Бунину от 28 марта 1898 года // ЛН-84. Кн. 1. С. 441).

93

В Петербурге Брюсов был 17-22 марта 1899 года. См.: Дневники. С. 63.

<В Петербурге на «пятнице» К. К. Случевского> [94] просили меня прочесть «Демоны пыли». Я читал, правду сказать, без желания. К удивлению моему, стихи имели громадный успех. Все стали восклицать, что хорошо, что интересно, а Мережковский сказал: «Есть оригинальные образы», – и вступил со мной в пререкания, почему я считаю демонов пыли багряными. Я долго возражал, наконец сказал упорно: «Да не верю я в их серость».

Мережковский сказал: «Это хорошо сказано», — и успокоился. Меня просили повторить. Я повторил. Случевсккй взял у меня эти стихи для «Пушкинского сборника» [95] . Это с его стороны неразумно, ибо там немало слишком смелого. Впрочем, кроме Случевского, есть еще два редактора. <…>

94

Чтение состоялось 19 марта 1899 года. См.: Смиренский В. К истории пятниц К.К. Случевского // Русская литература. 1965. №3.

95

Пушкинский сборник — «Денница. Именем Пушкина», альманах 1900 года / Под ред. П. П. Гнедича, К. К. Случевского, И. И Ясинского. СПб., 1899.

<В конце марта> Случевский прислал мне письмо, мои «Демоны пыли» «не пойдут», ибо в них «фактура стиха» невозможная. Отвечал ему поучением о том, что такое стих (Дневники. С. 65—67).

Глубокоуважаемый Константин Константинович!!

Такую судьбу своих стихов я более или менее предвидел. А относительно «фактуры стиха» имею сказать Вам вот что. Я всегда презирал всякое принуждение извне к той или иной форме в поэзии. Мне было безусловно ясно, что размерам нельзя учиться из учебника словесности, но что надо постигнуть душой. Поэтому я мало обращаю внимания, можно ли мои стихи разметить ямбами и хореями, мне довольно, если они хорошо звучат. Это первое.

Затем второе. Изучая нашу народную поэзию, я пришел к убеждению, что немецкий тонический стих не свойственен русскому языку, или по крайней мере не более свойственен, чем польско-французский, силлабический. Народные песни сложены без утомительного и однообразного чередования ударений с равными промежутками неударяемых слогов. Нам дорог тонический стих, ибо им писали Пушкин, Баратынский, Тютчев, но он чужой, заимствованный. И это чувствуется. Мы гораздо более робко обходимся с тоническим стихом, гораздо мелочнее соблюдаем правила, чем немцы и англичане, для которых это стих родной. Что до меня, я желал бы сблизить мой стих с истинно русским, с тем, который нашел народ, в течение веков раздумывая, как бы поскладнее сложить песню.

С глубоким уважением Валерий Брюсов (Письмо К. К. Случевскому от 26 марта 1899 года // Литературный критик. 1939. № 10-11. С. 235).

1899. Июнь.

Вторая поездка в Крым. Как все повторения, наша вторая поездка в Алупку во многом нас разочаровала. Не было уже прежней радости перед зелеными склонами гор, перед — ширью моря, каменными тропами, перед красивыми лицами татар. Прогулки пришлось совершать по знакомым дорогам. Все удовольствие их было в том, что мы встречались со знакомыми, как со старыми друзьями (Дневники. С. 71).