Брюсова жила

Наверное, схожие мысли были и у Пирога, потому что он вздохнул вместе с Санькой.

Следом вздохнул и Джой, но о чем подумал пес, представить Санька не брался. Вдруг ему просто домой хочется. Под родное голубое небо. А здесь не нравится. Вон как шерсть на загривке стоит. Да что на собаку валить, это ему, Саньку домой хочется. Здесь, конечно, здорово, оранжевое солнце, зеленое небо, люсиды сверкают в небесах, воздух наполнен силой, но… довольно для первого раза.

– Он, хоть и смежный, а все же чужой, мир этот, – сказал он вслух.

– Тогда давайте возвращаться.

Назад Джой шёл куда охотнее, чем сюда, но все равно замыкал путь, охранял тылы, и жарким дыханием подгонял остальных. Домой, домой!

На крыльцо они влетели – что твои люсиды. Прежде, чем зайти в дом, оглянулись.

– Славное место, сказал Пирог. – Только скучное, пустое. Коровам хорошо будет. Или дом престарелых устроить. Солнышко, тепло, покой.

– Пустое? – удивился Корнейка. – Тихое – да, сейчас, днем. Но не пустое. Вокруг нас кого только нет.

– Кого? – завертел головой Пирог. – Одна ботаника, травы, бриллиантики. Никакой зоологии не видать.

– Джой, похоже, думает иначе, – заметил Санька.

– Думать-то думает. Да ведь не скажет. Или здесь, как в стране Гудвина, звери говорящие? Джой, а Джой, скажи что-нибудь!

Пес внимательно посмотрел на Пирога, открыл было пасть, но тут же и закрыл. Не в настроении, или просто не умеет говорить.

– Здесь много всяких тварей, больших и малых, зубастых и шипастых. Сейчас они затаились, попрятались.

– Света боятся? – догадался Санька.

– Света тоже. А больше – Джоя.

Все опять посмотрели на собаку.

Пес продолжал молчать.

– Джой, конечно, собака могучая, но вдруг выскочит какой-нибудь саблезубый тигр…

– Видишь, ты заметил, – сказал Корнейка Пирогу.

– Заметил? Кого?

– Саблезубого тигра.

– Просто к слову пришлось…

– Кажется, что – просто. Ты увидел. Но не осознал. А он был здесь. Да и сейчас есть. Прячется.

– Зачем прятаться, все-таки тигр не кошка. Или он карликовый?

– Саблезубые тигры размером с современного леопарда, семьдесят килограммов массы, мяса и костей. Просто Джой здесь. Джой – истребитель драконов, а уж с саблезубым тигром справится без сомнений.

Ужасно хотелось узнать, как это Джой справиться с тигром, но Санька опять решил не спрашивать. Ничего, как-нибудь сами скумекаем. Увидим. Лучше бы, конечно, не видеть. Это в кино схватки чудищ интересны, но видеть своими глазами что-то не хочется. Джой ведь не компьютерная проекция, не игрушка. А схватка на то и схватка, что по-разному кончиться может. Даже победителю случается получать раны, и какие раны. А к Джою он привязался. Хорошая собака. Славная.

– Что это за Стрельцы, которые на бой вместо себя собак посылают, – сказал он вдруг.

– Да! – поддержал Пирог, положив руку на голову Джоя. – Стрельцы мыльных пузырей!

– Мыльные пузыри отнюдь не безобидны, – ответил Корнейка, но продолжать разговор не стал. Открыл дверь в дом и шагнул внутрь.

Пришлось идти за ним.

Какое солнце светила в витражи? Вдруг каждое окно открывается в отдельный, особенный мир?

Но – не разглядеть за разноцветными стекляшками.

Тут Санька понял, отчего пришла ему в голову эта мысль. Одни витражи просто горели от света и, главное, располагались они на противоположных сторонах зала. Как солнце может одновременно освещать северную и южную стороны? Другие же, опять независимо от стороны света, оставались темны, словно глядели в ночь.

А ставни снаружи закрыты на всех окнах.

Вот так-то…

Они прошли по Залу Трофеев.

Санька мог бы поклясться – если бы он вообще умел клясться – что морда главного страхозавра сейчас выглядела иначе: теперь она смотрела не прямо, а чуть вбок, и глаза ее, дотоле пустые, безразличные, смотрели живо, внимательно. Зрачки, вертикальные, кошачьи, прежде широкие, были сужены до тонких щелей.

Приглядывается…

Джой зарычал – но не страхозавра, а на тот угол, куда устремлен был взор чудовища.

По счастью, шли они другой стороной зала, но все равно Корнейка предостерегающе поднял руку: давайте, не задерживайтесь.

Так дошли они до самого входа-выхода и, открыв его, оказались в Буденновском лесу.

И это привычное, до былинки знакомое место выглядело теперь, после поля Стрельцов иначе: ярче, объемнее, и в воздухе прежде смутные, стертые запахи ощущались необыкновенно ясно.

– Да… – сказал Пирог. – Нюх теперь у меня просто собачий.

– А глаз орлиный, – прибавил Санька. – Я раз погреб чистил, увлекся. А вышел наружу – словно заново родился. Свет чуть не слепит, шум чуть не глушит. Сейчас похожее на то.

Корнейка согласно кивнул.

Джой же, словно щенок, начал бегать кругами по поляне перед домом. Поляна маленькая, то тут, то там кусты но Джой умудрялся обегать их, не задевая.

Вдруг он наддал, да так, что и углядеть трудно.

– Радуется, – сказал Корнейка.

Ещё бы. Санька сейчас чувствовал, что и он рад несказанно. А раз несказанно, то нечего и говорить.

Он и промолчал.

– Жаль только, что пройдет все, – сказал Пирог. – Привычка глаз застит.

– А ты не давайся. Вспоминай Поле Стрельцов – небо, траву, ветер, солнце. Представляй, что ты – там. По утрам, на минутку-другую.

– И что тогда?

– Попробуешь – узнаешь.

Джой, наконец, успокоился. Подбежал. Лизнул каждого по очереди – Корнейку, Саньку, Пирога.

Интересно – случайно, или выстроил по ранжиру? Корнейка его кормит, живет он у Саньки, а Пирога видит реже всех.

Но Пирог не обиделся. В порыве чувств он запустил пятерню в гриву Джоя и прижал его голову к своей груди. Джой только хвостом молотил. Такой молотьбой с ног сбить можно, не хуже подсечки.

– С возвращением, псина! – ещё недавно боявшийся, – как и Санька, конечно, – собаки, – Пирог сейчас чувствовал себя счастливым донельзя.

– Нам пора, – сказал Корнейка. – Место это тихое, скромное, потаенное. Таким и должно остаться.

Густой, нетоптаной травою, никаких тропинок, пошли они прочь, стараясь ступить так, чтобы и после них трава оставалась стоять; миновали густой кустарник, миновали деревья, за которыми дом и исчез, словно и не было его вовсе, один морок, и ничего больше.

Не морок, не морок! Все вокруг продолжало оставаться ярким и свежим, более того, Санька чувствовал, что мир вокруг только начал раскрываться. Сам он стал более чутким, более зорким, а, главное, более приметливым. Он чувствовал, что совершенно точно представляет местоположение каждого дерева, каждой ветки, каждой птицы – они уже вышли за пояс молчания, и лесная живность вокруг старалась изо всех сил, чтобы день прошел не зря. Высиживали птенцов, охотились, кому за кем сподручно, таились в норах, и даже деревья подавали сигналы, смутные, неясные, но несомненные.