Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят

Залитый солнцем, он казался слепяще–белым. Вдоль разогретых стен струились потоки разогретого воздуха, и от этого линии дрожали и сам дом казался зыбким и Даже как бы несуществующим. Впрочем, это так и было — несмотря на то, что до него было рукой подать, три–четыре минуты ходу, но войти в подъезд, войти в свою квартиру для Касьянина было уже невозможно.

И вдруг он вздрогнул, увидев появившееся у подъезда яркое, алое пятно.

Касьянин приподнялся, всмотрелся — это была открытая машина Евладова. Стараясь не выходить на открытое пространство, он прошел за железными гаражами, мимо мусорных ящиков, некоторое время скрывался в зарослях кленовых кустарников.

Теперь от евладовской машины его отделяло метров сто, не больше.

Машина была пуста. Значит, Евладов с компанией поднялись на его этаж, и кто знает, может быть, именно в эти минуты ломятся в квартиру. Но нет, прошло еще немного времени, и из подъезда вышел человек, сел в машину и тут же отъехал. Видимо, это был водитель и Евладов послал проверить — нет ли хозяина в доме.

Постояв за гаражами, Касьянин вернулся к пню в тень кленов. Пора было подумать о ночлеге. Весь день у него была шальная мысль все–таки вернуться домой и переночевать в своей кровати. Вряд ли Евладов после вчерашних событий решится на следующую же ночь снова взяться за Касьянина. Тем более что утром он столкнулся в дверях с Анфилоговым.

У Касьянина была еще одна возможность — вернуться в редакцию и остаться там на ночь. В приемной стоит просторный диван, редакция находится в большом здании, на всех этажах всю ночь дежурят ребята с короткими черными автоматами, и там он был бы в полной безопасности.

Но что–то мешало…

Слишком уж он будет выглядеть запуганным, слишком растерянным.

Нехорошо это, не надо бы…

И еще Анфилогов…

Этот тоже предлагал переночевать у него. Тут уже лучше, удобнее. Но опять что–то останавливало. Касьянин попытался понять — что именно мешает ему пойти к следователю? Робость? Нет, после двадцати лет журналистики от этого чувства мало что остается. Нежелание стеснять? Тоже нет, Анфилогов сам сказал, что он будет дома один, и, наверное, даже обрадуется. Что же, что? И наконец до Касьянина дошло — он не верил Анфилогову. Из опыта своей криминальной хроники он знал, как часто эти две службы работают вместе, сообща, рука об руку — бандиты и те, кто должен с ними бороться.

Да, вполне возможно, что Анфилогов неплохой человек, усердный служака, исполнительный и добросовестный. Но в то же время есть, допустим, у него любимая банда, которую он холит и оберегает, а с остальными борется в меру сил.

И банда тоже оказывает ему знаки уважения, а с остальными ментами борется в меру сил.

Все это Касьянин хорошо себе представлял, поскольку не один раз все странности этих взаимоотношений ему приходилось описывать в коротеньких своих заметочках, из которых когда–нибудь сложится увлекательная, но кровавая история криминальной жизни города в конце второго тысячелетия…

Посидев еще несколько минут на пне, Касьянин твердо решил, что ночевать будет дома. И в этом было не просто желание или вызов, нет, все было проще и естественнее. Ему нужно было принять душ, сменить рубашку, собраться в дорогу, побриться, в конце концов. Нужно было прихватить с собой блокноты, записи, черновики, документы — все это осталось в столе. Возможно, пребывание на берегах Днепра затянется, и он сможет поработать над документальной повестью, которую давно обещал редактору — тот собирался печатать ее с продолжением из номера в номер.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — пробормотал Касьянин, вспомнив и об этой своей затее, из–за которой ему во что бы то ни стало нужно побывать в квартире. — Глядишь, благодаря всем этим злоключениям удастся навалять страниц сто, а то и сто пятьдесят…

У Касьянина уже и название было приготовлено — «Эти милые бандитские разборки…». Но с некоторых пор ему нравилось и другое — «Бифштекс с кровью».

Была в нем и невинность названия блюда, которое можно найти в любом приличном ресторане, была и ирония, поскольку блюдо, вынесенное на обложку, уже вызывает улыбку, была и скрытая крова–вость содержания, вполне соответствующая нынещнему времени, его криминальным особенностям и ночным разборкам.

Единственное, чего не хватало Касьянину, чтобы засесть за эту работу плотно и решительно, это личных впечатлений, участия хотя бы в малом происшествии. Теперь и это он получил сполна — смерть авторитета, гибель Ухалова, неожиданная, глупая и потому особенно досадная, его собственные злоключения, которые, похоже, только начинались.

Наступил момент, когда двор на какое–то время опустел. Ни служащие, ни рабочие еще не хлынули с автобусов, а бабули и домохозяйки уже скрылись в квартирах — им пора было готовить ужин для кормильцев. И Касьянин, неожиданно для самого себя, поднялся с пня и быстро, не оглядываясь по сторонам, прошел между гаражами, мимо машин, пышущих жаром от солнца, и оказался на открытом пространстве.

До своего подъезда ему оставалось пройти метров пятьдесят.

И он отшагал эти пятьдесят метров с таким чувством, будто следом за ним где–то в окне, в какой–то Щели, из какой–то машины передвигались сразу несколько стволов с оптическими прицелами. Но выстрела не прозвучало, и самый громкий звук, который раздался, когда он вошел в подъезд, это хлопок входной двери — он бросил ее за собой, сорвавшись на последних секундах, последних шагах.

На площадке первого этажа ему никто не встретился, и лифт подошел тут же — он был где–то рядом на третьем или четвертом этаже. На двенадцатый этаж Касьянин поднялся в пустой кабине, в полном одиночестве. Выйдя на своем этаже, невольно оглянулся, осмотрел площадку, выходящую на балкон. Нигде не было ни единого человека. Решительно пройдя к своей квартире, он вставил ключ, повернул, вошел в прихожую и, не теряя ни секунды, захлопнул за собой дверь, изуродованную вчерашним выстрелом. И тут же, скорее по привычке, чем с какой–то надеждой, задвинул щеколду — клееная дверь вряд ли смогла бы выдержать удар мощного евладовского плеча.

И только затем, обессиленно припав спиной к захлопнутой двери и немного отдышавшись, Касьянин почувствовал беспокойство, пришло ощущение, что он совершил какой–то промах. Чувство досады и сожаления усиливалось еще и оттого, что он не знал причины. И вдруг догадка пронзила его, он вспомнил, что, открывая дверь, увидел, все–таки увидел, но не осознал — был какой–то знак, какая–то отметина. И, входя в квартиру, он, не придав значения, нарушил его.

Убедившись, что на площадке никого нет, Касьянин открыл дверь и выглянул наружу. На полу, возле самой двери, он увидел маленький клочок газеты. Он поднял его, осмотрел. Видимо, это был сигнальный флажок, прикрепленный к двери.

Теперь сразу можно установить — дверь открывали. Где торчал этот уголок, как был закреплен, Касьянин не помнил. Был ли он выше ручки, ниже или вставлен как раз напротив…

— Ну и ладно, — проговорил он вслух. — Пусть так… Дверь открывали. Но это вовсе не значит, что и поныне в квартире кто–то есть.

Успокоить–то он себя успокоил, однако тревога осталась. Он понял, что за квартирой наблюдают. Возможно, тот человек, который приезжал на красной евладовской машине, и оставил этот флажок. Следовательно, он придет опять.

Убедившись, что флажка нет, ударит в колокола.

Вот тогда и можно будет ждать гостей. Прикинув все это, Касьянин решил на ночь не оставаться. Слишком опасно. Значит, нужно взять все необходимое и рвать отсюда, линять, бежать как можно быстрее. Посмотрев на часы, он дал себе час времени. Через час нужно покинуть квартиру.

Сначала Касьянин прошел на кухню, заглянул в холодильник — так и есть, початая бутылка водки стояла на месте. Марина впопыхах то ли забыла о ней, то ли не заметила среди бутылок с кетчупом и уксусом. Касьянин налил в стакан граммов сто пятьдесят, наскоро выпил и лишь тогда спохватился — надо было чем–то закусить. В холодильнике ничего не нашлось, и он, нащупав в пакете хлеб, отломил корочку, выдавил на нее струю острого кетчупа, сунул в рот. Закуска получилась неожиданно хорошей. Он отломил еще кусок хлеба, смазал его кетчупом и дожевывал уже в комнате, сидя в кресле. Солнце слепяще било прямо в глаза, и он, поднявшись, задернул штору.