Бубновый туз

— Стремное дело, вот что я вам скажу, — вздохнул тот. — Одно дело шниферить, а другое дело в политику соваться. Здесь запросто без башки можно остаться.

— Так ты чего, соскочить, что ли, хочешь? — грубовато спросил Гаврила.

— Да с вами я, не дергайся!

Овчина, опустошенный удачей, молчал. Похоже, он мало что соображал, после того как его мечта наконец сбылась.

Машина мчалась по пустынной улице. Только однажды из переулка выскочил экипаж, запряженный парой лошадок. Кучер, натянув поводья, едва избежал столкновения и еще что-то долго кричал вслед автомобилю, размахивая кнутом.

Здание Сокольнического исполкома появилось из метели неожиданно. Так бывает всегда, когда едешь на большой скорости. Выложенное из серого камня, с массивными высокими колоннами, оно как будто бы выросло из-под земли, заслонив собой все вокруг.

У исполкома царило необычайное оживление. В два грузовика, стоявшие у самого входа, торопливо влезали красноармейцы. Из подъезда вышел худой человек в длинной шинели, в сопровождении трех бойцов и что-то произнес, указав рукой на подъезжающий автомобиль.

— Разворачивайся! — закричал Кирьян. — Это Дзержинский!

Люди, стоящие у подъезда, повернулись в сторону подъехавшего автомобиля, пытаясь рассмотреть людей, находящихся в салоне. Один из них, что-то сказав Дзержинскому, заторопился навстречу автомобилю, на ходу расстегивая кобуру.

Вывернув руль, Колька резко повернул автомобиль. Кирьян увидел, как Дзержинский что-то яростно выкрикнул, и из кузова грузовика на мостовую один за другим стали выпрыгивать красноармейцы и с винтовками наперевес бросились через дорогу.

Передними колесами автомобиль сильно ударился о бордюр, тряхнув сидящих в салоне.

— Назад! — яростно закричал Фартовый.

Николай лихорадочно дергал рычаг коробки скоростей. Взревев мотором, машина двинулась задним ходом.

— Скорей! Гони отсюда!

Обернувшись, Кирьян увидел, что Дзержинский продолжал стоять на прежнем месте, отдавая отрывистые распоряжения суетящимся красноармейцам.

Машина, наконец, рванула вперед, сыпанув в набегавших бойцов из-под колес гравием. Автомобиль, набирая скорость, мчался от исполкома по темной улице. Ахнул выстрел. За ним — второй. Кирьян посмотрел назад — увидел, что один из красноармейцев присел на колено и принялся целиться в машину. Ему даже показалось, что они встретились взглядами: его — заметно затравленный, и красноармейца — спокойный, сосредоточенный, точно у охотника, выследившего свою жертву. Осталось только нажать на курок. Следовало бы нагнуться или хотя бы отвернуть голову, но Кирьян чувствовал, что его буквально гипнотизировал этот прищур, отбирал возможность пошевелиться. Машина все дальше отъезжала от грузовика с красноармейцами, от чекистов в кожаных куртках, от Дзержинского, продолжавшего неподвижно стоять у входа в здание. Не сокращалось лишь расстояние с красноармейцем, цепко сжимающим винтовку и через прицел высматривающим свою жертву. Его и Кирьяна соединила зрительная связь, которая, казалось, покрепче всякого каната. Такая связь частенько возникает между жертвой и охотником, теперь это Кирьян понимал как никогда остро. Он сам не раз бывал в роли охотника, безошибочно определял среди многих свою жертву. И теперь стоило проехать через всю Москву, чтобы увидеть охотника, предначертанного ему судьбой. Красноармеец не торопился, осознавая, что его жертва обречена на вечный покой. Оставалось только самую малость — подобрать подходящую точку на его физиономии и сделать выстрел.

Колян резко повернул руль, автомобиль вильнул в ближайший переулок, и пуля, предназначенная Кирьяну, пролетела мимо. Разбив заднее стекло, она вышла через крышу автомобиля и унеслась в метельное пространство.

Следом жахнул еще один выстрел — в копеечку!

Угол здания скрыл их и от преследовавших красноармейцев, и от того единственного, чья пуля предназначалась Кирьяну.

Фартовый расслабленно улыбнулся, понимая, что ошибся в своих выводах. Пуля для него еще не отлита.

— Гони! — кричал Кирьян водителю.

А Колька-шофер, вцепившись в руль, что есть силы давил на педаль газа, заставляя напрягаться двигатель на предельных оборотах.

Обернувшись, Кирьян увидел, что в конце улицы показался грузовик с красноармейцами, которые сейчас выглядели совершенно неопасно: «Мерседес-Бенц» неуклонно удалялся от них.

Остановиться Кирьян велел на окраине города, у большого недостроенного здания. Еще до японской военной кампании купец первой гильдии Александров хотел построить здесь комплекс крупнейших магазинов, чтобы величием российской промышленной торговли утереть нос всем заморским капиталистам. Но война нарушила его планы, и грандиозная махина так и осталась недостроенной. А революция и вовсе поставила крест на крупнейшей московской стройке. Здание, поднятое до трех этажей, понемногу приходило в негодность и, разрушаемое годами и непогодой, все более приходило в упадок. Кого оно интересовало, так только многочисленных бродяг, что приходили сюда на ночлег со всех сторон. Вечерами появляться здесь было небезопасно, а потому добропорядочные граждане старались обходить эти руины стороной, чтобы не стать легкой добычей воинствующего пролетариата.

Это место было любимо и жиганами, частенько, расположившись где-нибудь в комнатах на первом этаже, они делили награбленное добро.

Машина свернула во двор и, погасив фары, стала незаметной среди развалин. Заросший, запущенный двор был вполне надежным убежищем, при желании здесь можно было спрятать целый гараж.

— Что будем делать, Кирьян? — спросил Егор.

Кирьян приоткрыл окно. Холодный поток воздуха воровато протиснулся через щель и растекся по салону, остужая разгоряченные головы. Только сейчас Кирьян понял, что очень возбужден, и сердечко, еще какой-то час назад спокойное, давало о себе знать усиленной пульсацией в висках.

«Неужели стареть начал? — с неудовольствием подумал он. — Раньше, бывало, за вечер с десяток ресторанов выпотрошишь, а еще мимоходом парочку недовольных ухлопаешь. И ничего! А тут трясучка какая-то нашла. И ведь не унять никак!»

Кирьян откинулся на спинку кресла. Прикрыв глаза, попытался успокоиться. Не тут-то было! Переживания, придавив, не позволяли даже шевельнуться, а следовало бы показать жиганам, что с тобой все в порядке, что ты по-прежнему в силе, иначе какой же ты тогда «иван»?

Кирьян знал, что ему потребуется всего лишь одна минута, чтобы обрести себя прежнего, но страшно мешал хищный прищур красноармейца, зорко рассматривающего свою цель через прицел.

Ведь в тот момент Кирьян был просто заворожен, загипнотизирован и ожидал (чего греха таить!) пулю, которая должна вылететь из ствола и разнести ему голову.

Отпустило. Кровь побежала по жилам, как сумасшедшая, а затем, притомившись, потекла спокойно, расслабленно.

Курахин открыл глаза, радуясь освобождению. Руки, ноги — все на месте. Он владел своим телом, а это главное. А ведь всего этого уже могло и не быть. Ведь он даже видел белую вспышку, что брызнула из ствола винтовки, вылетев вместе с пулей. Свинец вылетел из ствола, разбил стекло автомобиля в желании запечатлеть на физиономии Кирьяна смертельный поцелуй.

Повернувшись к Николаю, он испытал к нему чувство благодарности. Не соверши тот такого маневра, то время отмерялось бы уже для других. А жиганы, озабоченные свалившимся на них трупом, просто выбросили бы его бездыханное тело в одну из подворотен и вряд ли стали бы утруждать себя душевными переживаниями.

— Спасибо, — помолчав, сказал Кирьян.

— За что? — Колька-шофер удивленно посмотрел на «ивана».

С такой обходительностью вожака он сталкивался едва ли не впервые, а потому не знал, как следует вести себя в подобном случае.

— Глянь сюда, — ткнул Кирьян в отверстие в стекле, вокруг которого во все стороны разбежались радиальные трещинки.

— Ну? — непонимающе протянул Николай.

Что-то в Кирьяне было не так. Перетрухал, что ли? Да и сейчас лежит в кресле, как придавленный.

— Не крутани ты рулем, так мы с тобой сейчас бы не разговаривали. — Ткнув указательным пальцем в лоб, Кирьян сказал: — Точно вот сюда шла!

Николай широко улыбнулся. Благодарность была ему приятна. Не часто приходится видеть Кирьяна в таком состоянии. Размяк. Подобрел. Расшугал чертей по закоулкам души, так что даже копыт их не услышать, сейчас перед ним был совсем другой человек, сопереживающий, понимающий, вполне уязвимый.